Государство светское или секулярное?

При словах «светское государство» в головах большинства наших соотечественников, скорее всего, возникнет формула, похожая на ту, что существовала в «сталинской» и «брежневской» конституциях: «Церковь отделена от государства, а школа — от церкви». Действующая российская Конституция в этом отношении акценты расставляет иначе. В ее ст. 14 говорится: «Российская Федерация — светское государство». Что это значит? Рассказывает Михаил Краснов, Доктор юридических наук, заведующий кафедрой конституционного и муниципального права Высшей школы экономики.

В соответствие с 14 ст. нашей Конституции, никакая религия не может устанавливаться в качестве государственной или обязательной, кроме того, религиозные объединения отделены от государства и равны перед законом.

Во-первых, тут более правильная терминология: не «церковь», а «религиозные объединения». Конституция РФ как документ светский сознательно использует и светский язык. Употребление слова «церковь» в советских конституциях было неверным не только потому, что в нехристианских деноминациях применяется иная терминология, но и потому, что «церковь» — сакральный, а не светский термин. Для верующих Церковь — это и Тело Христово («Ныне радуюсь в страданиях моих за вас и восполняю недостаток в плоти моей скорбей Христовых за Тело Его, которое есть Церковь» — Кол.1:24), и собрание верующих («И великий страх объял всю церковь и всех слышавших это» — Деян. 5:11), и собственно храм. А, во-вторых об «отделении» говорится лишь во второй части статьи. Однако сам принцип «отделения от государства» сохраняется. Вот о нем я и хотел бы немного поразмышлять.

***

Многих людей, вне зависимости, к каким идейным и политическим лагерям они относятся, коробит (если не сказать, корежит) от всякого публичного упоминания о Церкви, о религиозных праздниках, об иерархах, а, возможно, и о Самом Спасителе. А потому «отделение церкви» для них — это, как минимум, полное молчание о ней и всем том, что с нею связано. Особенно сильно «возбуждаются» такие граждане в случаях, связанных с материально-финансовыми вопросами. Кстати, когда я уже заканчивал эту статью, в новостях мелькнул сюжет о том, что в исконно католической Испании на улицы вышли тысячи людей, протестующих против визита в страну папы Римского, поскольку, по их мнению, это ухудшит и без того сложное финансовое положение Испании. Однако есть основания полагать, что глубинной причиной такого рода атак являются отнюдь не меркантильные вопросы, а раздражение, вызываемое любыми контактами Церкви и государства.
Сколько подобных людей в России, сказать трудно. С одной стороны, на вопрос «Какую религию Вы исповедуете?» (по данным авторитетной социологической организации «Левада-Центр» в 2009 г.) 73% наших сограждан заявили, что исповедуют православие, причем ответы: «никакую конкретно», «я — атеист» и «затрудняюсь ответить» вместе набрали лишь 18%. С другой стороны, многие объявляют себя православными, скорее, в силу культурной и этнической самоидентификации. Так, среди состоящих в браке православных 91% не были венчаны в Церкви; лишь 14% бывают в храме раз в неделю или раз в месяц и чаще, а вот реже чем раз в год или никогда — 20%; никогда не принимали причастие 62% (к ним следует приплюсовать 19% причащающихся реже, чем раз в год) и т. д. и т. п. Наконец, Церковь и религиозные организации заслуживающими доверия считают только 48% (!) опрошенных (правда, сюда вошли нехристиане и атеисты).

Так что не приходится удивляться тому, что несмотря на рост официального числа православных (в 1989 г. таковыми, по данным того же «Левада-Центра», объявляли себя лишь 16%), христианские нормы частного и публичного поведения в нашем обществе отнюдь не становятся более заметными. К сожалению, подтверждается феномен, подмеченный замечательным православным богословом и проповедником протопресвитером Александром Шмеманом (я только что закончил читать его «Собрание статей» и нахожусь под большим впечатлением от этой книги, а потому буду еще ссылаться на нее). Этот феномен состоит в разъединении в душе человека его веры и отношения к миру: «Падший человек, — писал о. Александр, — стал видеть мир как некую вещь, секулярную и обыденную, а религию — как нечто совершенно отдельное от него, частное, далекое и „духовное“ (курсив в цитатах мой. — М.К.). Сакраментальное ощущение мира ушло».

Мне встретилась такая трактовка слов «Научу беззаконныя путем Твоим, и нечестивии к Тебе обратятся» из 50 псалма: «.Если Ты очистишь грехи наши и мы благодатью Твоею станем жить по воле Твоей, — самой жизнью своей мы тогда сможем проповедовать правду Твою и обращать к Тебе сердца людей». Исповедуем ли мы этот принцип? Да, сегодня никто не стесняется уже носить крестик. Но все ли мы хотим нести Крест? Ведь и сегодня от нас требуется, пусть и небольшой, но подвиг исповедничества. Однако, как с болью говорил тот же о. Александр, «если цивилизованный атеист почти сожалеет о своем неверии, то верующий тоже как бы извиняется за свою веру, и нет у него более страстного желания или стремления, чем сделать ее как можно более безобидной и приемлемой для своего неверующего коллеги. Не будет большим преувеличением сказать, что в нашей цивилизации — и я считаю это крайне примечательным и, может быть, самым примечательным в ней — неверие и вера все менее и менее отличаются друг от друга».

Так что, возможно, есть и наша, православных христиан, вина в процессе секуляризации, который стал характерен для всего «христианского» мира (кавычки я вынужден поставить, поскольку имеются в виду страны, по своему культурному коду относящиеся к христианской цивилизации, но все чаще отвергающие свою родословную).

Нет, конечно же, христиан не преследуют, как в Римской империи или в СССР, но вполне цивилизованно — через суд — все чаще запрещаются всякие публичные проявления религиозности под предлогом того, что вера-де — сугубо частное дело или даже «культурная особенность», которую «нечего выставлять напоказ», вдруг она оскорбит чувства приверженца «другой культуры». Например, британка Надя Эвейда проиграла процесс против компании British Airways, которая в 2006 году запретила ей носить крестик в аэропорту Хитроу, поскольку среди пассажиров есть и нехристиане. Правда, в 2010 г. она подала новый иск в апелляционный суд.

Одним из юридических обоснований ущемления христиан стало приравнивание религиозных организаций к обычным общественным. Так, в 2001 г. Южно-Сахалинский городской суд по жалобе одной прихожанки о том, что ее отлучили от Церкви принял решение о «незаконности отлучения», приравняв это к исключению из общественной организации. Правда, данное решение было отменено вышестоящей судебной инстанцией, но сам факт примечательный. Много примеров «цивилизованного» гонения приводит в своей книге бывший советник Президента США Р. Никсона Чарльз Колсон. В частности, он описал случай, как суд (1984 г.) обязал Коллинсвиллскую «Церковь Христа» выплатить своей прихожанке 390 тыс. долларов в качестве «компенсации за моральный ущерб», нанесенный путем публичного объявления приходу о ее блудном грехе.

***

Идея отделения Церкви от государства появилась в свое время как институциональная гарантия свободы совести. Теоретически, однако, эту свободу можно обеспечить и в несветском государстве. Например, конституции Норвегии и Греции устанавливают официальную религию (в первой — евангелическо-лютеранскую, во второй — православную) и, тем не менее, представители иных верований, впрочем, как и атеисты, чувствуют себя там вполне комфортно.

И наоборот, в СССР провозглашение отделения Церкви от государства в Конституции 1936 г. (менее отчетливо в Конституции 1977 г.) обставлялось именно как гарантия свободы совести, но как известно, никакой свободой совести даже «не пахло» (достаточно вспомнить, что, начиная с 1989 г., нашей Церковью канонизировано 1774 православных новомученика и исповедника. А еще сколько пострадавших за Христа от большевиков остались в безвестности.). Любопытно, однако, заметить, что коммунисты при этом не сильно нарушали собственную Конституцию. Объясню.

Статья 124 Конституции СССР 1936 г. гласила: «В целях обеспечения за гражданами свободы совести церковь в СССР отделена от государства и школа от церкви. Свобода отправления религиозных культов и свобода антирелигиозной пропаганды признается за всеми гражданами» (в чуть более мягком варианте такая конструкция была воспроизведена и в ст. 50 Конституции СССР 1977 г.). Таким образом, «Основной закон», обещая всем гражданам свободу совести, тут же разделяет их на «родных» и «пасынков», «наших» и «не наших». Я выделил курсивом предложение, являющееся, по сути, юридическим признанием государства, что никакого равноправия граждан вне зависимости от их отношения к религии нет: верующим (клиру и мирянам) остается только «свобода отправления религиозных культов» (сама формулировка, согласитесь, мерзейшая), зато атеистам — свободное распространение своих взглядов. Не случайно именно «религиозная пропаганда» (приходится пользоваться советской терминологией) инкриминировалась тысячам и тысячам граждан, прежде всего, священнослужителям. Зато атеистическая пропаганда всячески поощрялась, обеспечивалась государством и финансово, и организационно (тем более, что фактически вели ее не столько «энтузиасты», сколько подконтрольные партийным органам всевозможные «общественные организации»). Так что не о свободе совести пеклись коммунисты, а об искоренении всякого следа веры в душах людей.

Итак, глубокое заблуждение полагать, будто именно отделение Церкви от государства обеспечивает свободу совести, а «не отделение» препятствует этой свободе. Как совершенно верно писал в начале ХХ века итальянский исследователь Франческо Руффини, свобода совести, т. е. свобода исповедовать любую религию или не исповедовать никакой, может обеспечиваться государством любой системы; государство может совершенно по-разному строить свои отношения с разными религиозными объединениями при соблюдении главного условия: эти отношения не должны отразиться на равноправии граждан и на праве на религиозную свободу каждого.

***

Не буду говорить об историческом контексте появления самой идеи «отделения церкви от государства». Скажу лишь, что в немалой степени ее рождению способствовала долгая история борьбы Римского престола за возможность влиять на государственную политику европейских стран, история вмешательства Церкви в публично-властные отношения. Но каковы бы ни были причины принципа «отделения», он слишком упрощенно выражает взаимоотношения Церкви и государства. Поэтому, хотя я не являюсь сторонником концепции «симфонии властей», считаю, что Поместный Собор 1917−1918 гг. правильно сравнил требование об отделении Церкви от государства с пожеланием, чтобы «солнце не светило, а огонь не согревал. Церковь по внутреннему закону своего бытия не может отказаться от призвания просветлять, преображать всю жизнь человечества, пронизывать ее своими лучами». Ну, действительно, как можно отделить от государства миллионы (если говорить о России) верующих? Ведь Церковь, Русская Православная Церковь, это вовсе не только Патриарх и Московская патриархия. Это — екклезия, собрание нас всех, верующих во Христа-Спасителя и в Пресвятую Троицу. И тогда что такое «отделить», как не замечать, не слышать и не видеть нас? Абсурд.

Самое важное, однако, другое. Церковь, которой не привыкать к жесточайшим гонениям, проживет без государственной помощи, ибо даже «врата ада не одолеют ее» (Мф. 16:18). Заблуждаются те, кто думают, что Церковь «спит и видит», чтобы притулиться к власти (хотя не исключаю, что этого хотят отдельные церковные люди). Вновь сошлюсь на А. Шмемана: «Церковь не ищет в этом мире никакой власти и не имеет никаких „земных“ интересов, за которые ей подобало бы бороться. Ей принадлежит весь мир, всякое творение, ибо они принадлежат Христу, Господу всей твари, и составляют, таким образом, объект ее миссии». А вот государство, с согласия и от имени общества «выставляя за дверь» Церковь, как бы заявляет: мы признаем только материалистическую причинно-следственную связь. Тем самым оно подписывает себе смертный приговор: начинает вырождаться во все менее стабильное сообщество дичающих людей. Процесс этот, конечно, не быстрый, но, судя по всему, в наше время он начал ускоряться.

Я вовсе не выступаю за то, чтобы Церкви вновь было вновь передано совершение юридически значимых действий (например, регистрация актов гражданского состояния, ведение соответствующих архивов, содержание кладбищ и т. п.), или чтобы иерархи и священники непременно присутствовали на всякого рода государственных и муниципальных мероприятиях, освящали их буквально и фигурально. Наоборот, думается, авторитету Церкви и, главное, ее миссии в этом мире крайне вредит ее ассоциирование со светской властью, ибо способствует укреплению подозрений в том, что РПЦ «идеологически» служит ей. В нашей истории уже был печальный опыт такой тесной связи, приведший к концу XIX в., как отмечают исследователи, к религиозному индифферентизму, и во многом способствовавший расширению революционной базы.
Но такое дистанцирование от «права и политики» нельзя называть «отделением от государства». Это лишь организационно-правовая автономия Церкви. Не более того. Действительное же отделение Церкви («религиозных объединений») от государства приводит к тому, что последнее становится уже не столько светским, сколько секулярным.

Эрудированный читатель скажет, что это практически одно и то же. Верно. Раньше эти слова воспринимались как синонимы (хотя «секулярный» являлся, скорее, техническим термином). Но сегодня можно говорить о секуляризме уже как о явлении, далеко не обязательно связанном со светской государственностью. Секуляризм — это мировоззренческое отвержение Небесной причинности и замена ее причинностью материалистической, а потому, якобы, «объективной». Однако совершенно прав А. Шмеман, говоря: «Давно пора понять, что материализм, например, — тоже вера, ибо сказать „Материализм построит идеальное общество“ — значит высказать априорное, религиозное суждение. Объекты веры могут быть самыми разными, но вера как движение человеческого сознания — та же самая. Поэтому в мире идет спор не между верой и неверием, а между разными верами. Те же, кто „ни во что не верит“, — просто оппортунисты, ловкачи и обыватели, в конечном счете выпадающие из сферы нравственности».

И вот это самое «выпадение из сферы нравственности» есть тот червь, который подтачивает государственный организм, всю систему права. Сам этот процесс не очень заметен нам, но его результаты видны уже многим. Даже некоторые далекие от веры ученые понимают материалистическую опасность. Так, известный современный философ либерального направления Фрэнсис Фукуяма, автор нашумевшей в конце 1980-х годов концепции «конца истории», предупреждает, что «современный мир обнажает всю нищету материалистических теорий экономического развития», а безрелигиозность порождает «духовную пустоту либеральных потребительских обществ».

Скорее всего, «окамененное нечувствие», т. е. отрицание трансцендентной причинности, у многих людей сохранится до скончания времен, о чем предупреждает Апостол в Откровении. Тем не менее, для верующих — это не повод для эскапизма, т. е. для самоизоляции, самоухода в духовное, а иногда и физическое, гетто. Больше того, уход будет изменой христианской миссии. Мы обязаны, по мере сил и способностей, предупреждать общество о гибельности материалистического мировоззрения и в то же время не уподобляться самим материалистам, перенимая их методологию «борьбы» (известно, например, что многие мученики в древности не молотками разбивали языческих идолов, а Господь по их молитве Сам сокрушал их. Мы же за веру — всё больше «с молотками» норовим).

Но чем «материалистический червь» подтачивает государственный организм? Тем, что на пьедестал поднимает моральный релятивизм. Общество, теряет иммунитет от духовных заболеваний, слепнет и перестает различать добро и зло, норму и порок. И вот, представьте: духовно, а, значит, и нравственно больное общество (а наше общество, кажется, тоже не очень здорово) выбирает себе власть. Понятно, какими окажутся критерии при выборе и коим будет обобщенное моральное лицо власти (кстати, сужение свободы выбора вовсе не облагородило это лицо). В таком случае — кто подскажет (и своим примером покажет!) людям, «что такое хорошо, и что такое плохо»? Ведь прав будет человек, которого возьмется воспитывать государство, если ответит словами из старого анекдота «И эти люди запрещают мне в носу ковыряться?».

Но дело не только, да и не столько в выборах властей. Проблема гораздо глубже. Дело в том, что любая система права покоится на вполне конкретной этической системе. А та, в свою очередь, основана на определённой религиозной базе. И вот, если мы отказываемся от такой основы, начинает размываться сам фундамент права. Не завтра, а уже сегодня элементарные аксиомы начинают превращаться в предмет споров. В ст. 55 Конституции РФ, например, говорится, что права и свободы человека и гражданина могут быть ограничены федеральным законом в той мере, в какой это необходимо в целях защиты, среди прочего, и нравственности. В таком случае на основе чего законодатель, а затем и суд будут делать выводы, соответствует ли нравственности тот или иной запрета, то или иное дозволение? Где нормы этой внерелигиозной «нравственности»? Они обязательно столкнутся (да уже и сталкиваются) с вопросами, можно или нельзя и, главное, почему: узаконить эвтаназию как способ самоубийства или убийства? разрешить однополые браки? уничтожать людей с психическими или физическими отклонениями?.. Я не берусь продолжать дьявольский список «дилемм». Сама секуляризованная жизнь будет его постоянно расширять, и решать эти «дилеммы» в пользу порока — легитимируя его, делая его нормой жизни.

…А ведь всё начиналось с сугубо прагматического вытеснения религии из публичной жизни.

http://www.nsad.ru/index.php?issue=9999§ion=10 000&article=1665