ПРАВОСЛАВИЕ В ПАРИЖЕ

Увидеть Париж — и умереть… От страха. Я это поняла, когда оказалась в 18-м округе Парижа — с этого начинается «черный квартал». Париж состоит из 20 округов, как наши районы. Начинается все с Лувра — это точка отсчета, а потом нумерация округов раскручивается по спирали, что замыкает 20-й квартал, куда лучше не попадать. Полиция сюда даже на машинах не заглядывает. В 18-м квартале еще цветочки: здесь мирно играют африканцы в стритбол, дети мочатся на тротуаре, а арабские женщины выносят сор из избы и стирают на людях грязное белье. И Лувр и 20-й округ — это все Париж, также как это же город изящной готики, влюбленных и свободы, город Гюго, Золя, импрессионистов и мушкетеров. Париж — город контрастов. Город пугающих химер и утонченной Эйфеловой башни. И эта часть Европы становится центром православия после революции в России, куда съезжались вся русская интеллигенция. И эта страна сейчас становится единственным европейским государством, где исповедывающих ислам больше, чем католиков (по статистике во Франции мусульман около 3 млн человек, а католиков 2,8 млн). И несмотря ни на что, эта страна остается страной свободы и вольных людей. «Либертэ» — это главный и непререкаемый закон для всех здесь живущих. По крайней мере, на словах.

Прошлое

В страну Свободы уезжали, убегали русские аристократы. Может, отчасти от того, что говорили на французском, может, хотели той самой свободы, которой их лишила родина. Какая разница — почему, главное было оказаться подальше от «красных». Первая волна эмигрантов в глазах французов выглядела изменниками Родины. Французы неохотно их принимали, а некоторые даже презирали, считая изгоями и отщепенцами. Эти русские покидали Россию ради самой жизни, с ожесточением и ненавистью оглядываясь на страну большевиков. Только потом они стали победителями, в гробу, посмертно. Все белая эмиграция надеялась, что красный цвет России — это ненадолго, что вскоре они все вернутся. Надеялись даже в 70 и в 75 лет, когда уже надежды почти не оставалось. Надеялись и не хоронили своих умерших родственников, держали их в цинковых гробах — хотели предать их непременно русской земле. Потом появилось целое русское кладбище Сен-Женевьев-де-Буа. Но и с ним было не все гладко. Мне рассказывали, что в 60-е годы мэр этого округа был коммунистом, и сказал, что «здесь не будет свалки белогвардейцев, мы будем хоронить только нашу коммуну», то есть только тех, кто живет рядом. И приходилось для Вейдле, Ремизова через кого-то покупать старые заброшенные могилы, долларов за 500. Потом появилась вторая и третья волна эмигрантов. Но это уже были другие люди, они покидали страну не ради того, чтобы жить, а в поисках «свободы». Белые эмигранты оказались довольно-таки разношерстной публикой. Русскую диаспору сплачивало только одно — ненависть ко всему советскому. Хоть все думали о России, но при этом каждый по-своему. И монархисты, и анархисты, и эсеровцы — вдруг все они оказались вместе. Они селились на Лазурном берегу, в Ницце, Каннах и в 8-м квартале Парижа, который теперь негласно считается русским. Кто у них бывал в те годы, говорят, что было не совсем чисто, какие-то длинные крашенные лавки, керосинки и пирожки. Некоторые из русских первой волны доживают свой век в домах престарелых, а когда-то они были островком всего русского во Франции. В домах для престарелых, когда служат на большие православные праздники, выходят, ковыляя, девяностолетние старушки в бархате, с накинутыми на плечи норковыми манто, и с ожерельями на морщинистых шеях. Они так и остались истинно русскими, и под французским небом они сохранили русский язык XIX века. Спокойно, степенно, неторопливо говорят они на нем до сих пор. Да и языку невозможно было загрязниться и развиться, он каким был во времена Толстого и Гоголя, таким и остался, можно сказать законсервированным. Спасибо свободной стране, которая позволила им оставаться русскими.

Православная Церковь в Париже

Собор блгв. вел. кн. Александра Невского в Париже.
Язык и православие были и остаются связующим звеном с Россией. После прихода к власти большевиков в России Франция становится не просто центром Православия для всех эмигрантов, а еще и центром богословия. В 1931 году открывается храм Трех святителей при Корсунской епархии Московского Патриархата в 15-м округе. Это единственная церковь, которая находится до сих пор в юрисдикции Русской Православной Церкви, где служит архиепископ Иннокентий. И это единственный храм во всей Европе, где службы проходят каждый день. И так с 1931 года. Традиция такая сложилась, когда храм еще находился под землей, в гараже. В 1965 году муниципалитет города решил построить на этом месте дом. Церковь собирались снести, но верующие отстояли. И тогда, скрепя сердцем, мэрия Парижа выделила под храм часть нового здании. В том же году ее расписал фресками инок Григорий (Круг) с иконописцем и ученым Леонидом Успенским, а старинные иконы перенесли из бывшей церкви.
До сих пор жива вдова Успенского, которой 93 года; она принимает у себя в «Русском Доме» в Сен-Женевьев-де-Буа иконописцев и всех интересующихся творчеством Леонида Александровича (кстати, 21 августа исполнилось 100 лет со дня его рождения). Она хочет найти преемника, чтобы передать ему все то понимание образа, о котором написал ее муж в книге «Богословие иконы». В иконописной школе преподает два раза в месяц ученица Л.А.Успенскаго Анна Богенгарт-Филипеннко. Французы воспринимают иконографию сначала только с эстетической точки зрения, но многие с помощью своих наставников доходят до понимания духовного смысла образа.
Главная икона, к которой многие приходят и даже переходят в нашу веру — это чудотворный образ-список московской Иверской Богоматери. Когда-то в Москве, в часовне на Красной площади, находилось два образа. Один — в храме, а с другим ходили в крестные ходы. Так вот этот второй и находится сейчас в храме «Трех святителей». Как он сохранился и оказался во Франции — это чудо, видно, по Божиему провидению. Нашел его в антикварном магазине владыка Вениамин. Среди стопки картин он разглядел кусок, похожий по стилю на иконопись. Когда он разгреб эту груду и вытащил перевернутую к верх ногами икону — он ахнул. Это был тот самый список. Цену за нее запросили немыслимую. А что было взять тогда с бедной эмиграции. Владыка на проповеди обратился к прихожанам, что есть такая икона, которая нам очень нужна, — все от мала до велика откликнулись — но этой суммы оказалось мало. Тогда договорились с антикваром о своего роде аренде, чтобы икона, пока не соберут остальную сумму, будет находиться в храме. На этом и сошлись. Деньги к сроку собрать не смогли. Когда…забирали икону, прихожане мрачно и уныло смотрели из-под лобья, но ничего уже не могли сделать. «Постойте!» — вдруг закричала женщина и вытащила чековую книжку. Икона оказалась на старом месте.
Господи, дай здоровья и помоги ей. Ведь к этому образу и через него столько французов стало к вере православной приходить. И я приложилась к этой иконе Богоматери и почувствовала как десятки тысяч человек, французов, русских эмигрантов, парижан также подходят к ней с надеждой, верой и любовью припадают к Ней, прося о помощи. И собственно говоря, какая разница, кто ты: француз или русский — когда обращаешься мысленно к Заступнице. Какая разница, где находишься: в России или во Франции — когда слышишь «Господу помолимся». Ведь что для веры — границы между государствами? Для веры вообще нет границ.

Религиозная жизнь страны

В католичестве после Второго Ватиканского собора наступил кризис. Храмы закрываются, некому служить, например, в один год рукоположили только 80 человек — для всей страны это ничтожно мало. В аббатствах, рассчитанных на две тысячи человек, живет только два-три монаха. Католичество пытается сейчас через модернизм, через новшества заинтересовывать людей, и религию опускают на землю, к человеку, а не человека поднимают к небесам. А французы ищут. Ищут веру в Истинного Бога. И после долгих поисков приходят к Православию, в храм Трех святителей. И остаются. Французы отличаются тем, что дотошно изучают догматику, задают много вопросов, что да почему, веру закрепляя знанием. Православие для них что-то новое, не то что для русского, который ее с молоком матери впитывает. Но католический налет остается, хотя, может быть, это просто менталитет западного человека.
Например, их удивляет подчинение иерархии: почему мы должны кого-то слушаться, если все едины перед Богом? А тут еще проповеди православных священников, которые на святых отцов ссылаются и Новый Завет объясняют. Это им вообще не понятно. Как? Почему? Почему на проповеди никто не говорит о том, чтобы были осторожнее при покупке машин? Или почему не говорят так: «открывайте ваши сердца как открываете ключом двери в ваши квартиры», или «у кого есть мобильный, тот может позвонить Богу»? Ведь в католической проповеди фраза о покаянии как-то незаметно в конце и почти шепотом звучит. Один кюре даже так со своей паствой советовался: «Я живу с одной женщиной уже три года, у меня родился ребенок, а вы решайте сами, оставаться мне вашим пастырем или нет».
После этого православная проповедь кажется французам тяжелой для понимания и далекой от земных проблем. Но когда говорит владыка Иннокентий или архимандрит Георгий, австриец, который служит уже 27 лет, все их проповеди слушают завороженно.
Есть и другие отличия в православном богослужении там и здесь. Например, Апостол и Евангелие читают и на французском, и на славянском. Не бывает молебнов русским святым, например, псковским, так как их здесь не знают, зато служат святым галльской земли. На Пасху крестным ходом пройти — это целая проблема, надо брать разрешение мэрии, расставлять полицию. И расценивается такой митинг как прозелитизм, то есть склонение в свою веру. Как и не положено показываться на улицах в подряснике — тоже прозелитизм. И не повезет тому, кто в такой одежде окажется в 19-м квартале. Мусульмане могут и заплевать… Любят конфликты, ведут себя вызывающе, а в полиции объяснят это тем, что им навязывали чужую религию. Еще такое отличие. Во-первых, все прихожане дают десятину в церковь. И все священнослужители, имея профессию, работают, приход их не содержит, только потом государство платит пенсию. А так работают и водителями, и электриками, и преподают.

Церковь Константинопольского Патриархата

Так случайно получилось, что главный православный собор, но уже юрисдикции Константинопольского Патриархата, находится в 8-м квартале на улице Дарю. Дарю — это фамилия главнокомандующего наполеоновской армии, вторгнувшейся в Россию. А храм преподобного Сергия Радонежского с подворьем и Богословским университетом находится на улице Криме, которая названа так в честь победы в Крымской войне, где русские оказались не в лучшем положении. Он расположен в 19-м округе. Здесь, в центре богословия, работали епископ Кассиан, отец Сергий Булгаков, архимандрит Киприан (Керн), протопресвитеры Василий Зенковский, Александр Шмеман, Лосский, Карташев и многие другие.
Здание храма было куплено у немца. Раньше это было лютеранской церковью. Перед войной французы стали выгонять всех немцев, и ему ничего не оставалось делать. Покупателями стали митрополит Евлогий с эмигрантом Осоргиным. Состоялось это 5 июля 1931 года, в день перенесения мощей преподобного Сергия Радонежского. Потом открыли воскресную школу, что стало позже Парижским богословским православным университетом. Здесь нет разделения на факультеты, а все всему учатся вместе. Говорят, что те, кто переборол себя и выучил русский язык, те стали выдающимися священниками. А кто пошел по более легкому пути, и ждал когда ему переведут на французский — из них получились просто хорошие служители церкви. После Великой Отечественной старый состав профессоров стал уходить в мир иной, все меньше оставалось русскоговорящих и в 1976 году университет заговорил на французском. Многие считают, что это крах для университета. Сейчас из 40 человек, которые там ежегодно учатся, только немногие становятся пастырями, а остальные — богословами, писателями, адвокатами. Раньше весь состав преподавательский был из священников, теперь только 2−3. Раньше здесь учились только славяне, а теперь французы, ливанцы, англичане.
Храм этот, как заповедник русской православной культуры известен уникальным мужским хором под управлением регента Николая Михайловича Осоргина. В его роду — святая праведная Иулиания Лазаревская, Муромская (память 2/15 января). Николай Михайлович без акцента говорит по-русски, хотя родился уже в эмиграции. Преподает в университете церковный устав. «Франция — свободная страна, и спасибо французам, что я смог сохранить здесь свои корни, свой русский язык, хотя у французов большая культура. Я им за это благодарен».