 |
| Православие.Ru | Ирина Силуянова | 30.05.2001 |
СТАРОСТЬ КАК СОЦИАЛЬНО-ЭТИЧЕСКАЯ ЦЕННОСТЬ
Уже в первые века нашей эры специфика отношения к человеческой старости, принесенного христианством в европейскую культуру, заключалась в поддержании высокого ценностного статуса старости в обществе.
«Нет ничего сильнее старости», — убеждает свт. Григорий Богослов[5]. Сравнение старости с силой имеет глубокий смысл. Привычное для язычества, обыденное восприятие старости как слабости и упадка в христианской этике перевернуто: старость как предел, венец жизни приобретает значение духовного ориентира, властно свидетельствующего о реальности вечности. «Старец представляет связь между происшествиями настоящими и будущими, он есть соединительная точка между вещами тленными и вечностью, и можно уверенно сказать, что одно время образует ум человеческий, равно как оно же произращает его плоды, которые вкусны бывают только в совершенной зрелости"[6].
Старость — состояние человека, полное метафизического значения в христианстве. Здесь преодолевается языческая однозначность социального приоритета мужей, находящихся в поре «акме», в возрасте, когда совершают деяния, которые не под силу старикам, находящимся «на периферии мира мужей… Об этом поют старцы у Эсхила:
На бесславный покой обрекли нас года И, на посох склонив, повелели влачить Одряхлевшую плоть…"[7]
В христианстве, которое опирается на ветхозаветные традиции, нет ничего позорнее, чем пренебрежительное отношение к старикам: «Народ наглый, который не уважит старца» (Втор. 25, 50). «В старцах — мудрость, и в долголетних — разум» (Иов. 12, 12).
В новозаветной культуре особое почитание старости прослеживается в иконографии. На иконах Одигитрии и Спаса-Еммануила Спас-младенец изображается с явно выраженными признаками старости: огромный лоб младенца испещрен морщинами.
Высокая социально-этическая оценка старости в христианстве выражается и в таком феномене Православия как старчество. В русском Православии старчество — не иерархическая степень в Церкви. Это — высочайшая форма духовной жизни, внутренний подвиг христианина, будь то простой монах, или епископ, или даже женщина. Вершиной духовного служения было старчество Оптиной Пустыни (XIX — 1-я половина XX в.), к пониманию значения которого российское общество и мировая культура приходит не без помощи творчества и жизненного опыта великих писателей России — Н. Гоголя, Ф. Достоевского, В. Соловьева, Л. Толстого, А. Толстого, К. Леонтьева и др. Конечно, сущность православного старчества не связана однозначно с возрастом подвижника и выходит далеко за пределы простого представления о старости. Но почитание старцев Церковью, без сомнения, может рассматриваться как действенная преграда на пути уничижения и умаления социальной роли и нравственной ценности старости и пожилых людей в социальной культуре.
Нравственные нормы христианской антропологии сдерживают и тенденцию отчуждения детей от престарелых родителей, усиливающуюся, в частности, и с помощью института здравоохранения, который многие пытаются использовать не по назначению. Основанием нравственных норм, регулирующих отношения детей и родителей, является пятая заповедь библейского Декалога: «Почитай отца твоего и мать твою, чтобы тебе было хорошо и чтобы продлились дни твои на земле, которую Господь, Бог твой, дает тебе» (Исх. 20, 12). Почитание родителей включает в себя долготерпеливую заботу о родителях в их болезнях и немощах, возможность послужить самому близкому человеку, которая высвечивает и испытывает социальность человека, его потенциал отношения к людям. В христианстве эти тяготы забот о людях понимаются как дар."Истинно говорю вам: так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне» (Мф. 25, 40).
ПРИРОДА ЧЕЛОВЕКА И МЕРА ДОЛГОЛЕТИЯ
Пятая заповедь библейского Декалога имеет принципиальное значение для определения возможностей человеческого долголетия. Из всего Декалога она единственная содержит в себе причинно-следственную зависимость. Продолжительность жизни человека ставится в зависимость от нравственных способностей человека, а не от особенностей питания, физкультурных комплексов, закаливания и прочих фиксированных биофизиологических факторов. Праведники «и в старости плодовиты, сочны и свежи» (Пс. 91, 15). Данные суждения находятся в непосредственной связи с представлениями о человеческой природе, которая первоначально существовала в границах смертности и бессмертия. «В самом деле, если бы изначала Бог сотворил человека смертным, то не осудил бы его на смерть после грехопадения, потому что нельзя наказывать смертию смертного; если бы, напротив, Он сотворил его бессмертным, то человек не нуждался бы в питании, потому что бессмертное не нуждается в телесной пище»; человек «был создан бессмертным in potentia"[8]. Данная «пограничность» природы человека раскрывает в человеке особые глубины, призывает к развитию духовных способностей, к постижению своей предназначенности для вечного бытия. «Я существую… Что это значит? Иная часть меня уже прошла, иное я теперь, и иным буду. Если только буду. Я не что-либо непременное, но ток мутной реки, который непрестанно притекает и ни на минуту не стоит на месте. Чем же из этого назовешь меня? Что наиболее, по-твоему, составляет мое я?"[9]
О. Павел Флоренский писал: «То, что обычно называется телом, не более как онтологическая поверхность; а за нею, по ту сторону этой оболочки лежит мистическая глубина нашего существа. Ведь и вообще все то, что мы называем «внешней природой», вся «эмпирическая действительность», со включением сюда нашего «тела», это только поверхность раздела двух глубин бытия: глубины «Я» и глубины «не-Я""[10].
Христианство четко обозначает значение нравственных факторов долголетия. Каждая литургическая служба заканчивается чином испрошения многолетия. В то же время христианская антропология фиксирует конкретный временной предел продолжительности человеческой жизни после грехопадения. Согласно ветхозаветной традиции, это «сто двадцать лет» (См.: От Бытия до Откровения. М., 1993. С. 273). Часто употребляемое понятие «добрая старость» в ветхозаветной традиции означает старость безболезненную (Быт. 15, 15), и это предполагает отсутствие однозначной связи между старостью и болезнью.
Во Второй книге Царств о человеке «лет восьмидесяти» говорится, что он «очень стар» (2 Цар. 19, 32). Однако однозначное сведение старости к возрасту, количеству прожитых лет для христианской нравственной антропологии не характерно. Старость — это не только физиологическое, но и духовно-нравственное состояние человека. «Ибо не в долговечности честная старость, и не числом лет измеряется: мудрость есть седина для людей, и беспорочная жизнь — возраст старости» (Прем. 4, 8−9). Старость ведет к мудрости и является ее «материальным» основанием. Соломон учит своих детей: «Главное — мудрость: приобретай мудрость, и всем имением своим приобретай разум» (Притч.4;7); «Слушай, сын мой, и прими слова мои, — и умножатся тебе лета жизни» (Притч. 4, 10).
Данные ориентиры весьма конструктивны для решения этико-психологических проблем несовпадения календарного (объективного) и субъективного возраста в геронтологии. Субъективный возраст зависит от многих факторов, в частности, он определяется личностью человека. Личность есть «незыблемое начало динамичной и изменяющейся природы» человека, «которая существует в ней и через нее».[11] С позиций христианской антропологии гарантией от возможных возрастных фрустраций служит раскрытие и понимание и врачом и пациентом нравственного смысла и социальной ценности старости.
СМЕРТНОСТЬ ЧЕЛОВЕКА И ВЕЧНОСТЬ БЫТИЯ
Для старых людей весьма распространенным является состояние переживания страха смерти. В христианской антропологии переживание страха смерти естественно и связано с тем, что «сии страсти (боязнь и трепет) посеяны в человеке благодатною природою или для предохранения, или для уврачевания тех несчастий, от которых человек может предостеречься прежде, нежели оные его постигнут"[12].
Отношение человека к смерти имеет амбивалентный характер. Страх смерти сопровождается ее ожиданием и подготовкой к ней. Для оказания компетентной психотерапевтической поддержки медицинскому работнику небесполезно обладать информацией о понимании смерти и аргументах, умеряющих страх смерти и приводящих к «похвальному равнодушию» как идеальному отношению человека к своей смерти в христианской антропологии. Примеры подобных аргументов можно найти в сочинении архиепископа Славянского и Херсонского, члена Санкт-Петербургской Академии наук Евгения (Булгара) «Рассуждение против ужасов смерти». «Первое средство умерить страх и излишний трепет в рассуждении смерти есть следующее размышление: Смерть есть непременна и — неизбежна. Непременна: следовательно, нет нужды искать случая приблизить оную. Неизбежна: следовательно, нет никакого средства и способа, почему бы человек смел себя льстить надеждою оную избегнуть….Второе утешение в рассуждении смерти: Смерть есть общий удел человеков…. Поскольку нет ничего свойственнее смерти для смертных, то они ничего не должны сносить великодушнее, чем ее."[13]
Абсолютное большинство исследователей отмечают, что переживание страха смерти не связано с верой в конечность человеческого существования. Чувство страха смерти непосредственно свидетельствует о метафизических глубинах смерти, так как смерть не означает тотального прекращения человеческого бытия. В нравственной христианской антропологии смерть человека наполнена глубочайшим метафизическим смыслом, и понимание смерти и вечности бытия неразрывно с пониманием того, что наше существование обусловлено не только естественной природой человека с ее психосоматическими свойствами. Страх смерти для христианина объясняется тем, что «физическая смерть человека — не отдельное «природное явление», она свидетельствует «о нарушенном единстве, об одиночестве человека, о его отчужденности от источника и цели своего бытия».[14]
Подлинно христианское понимание смерти и вечности раскрывается в понятии «тайнорождение в смерти», которое использует И. А. Ильин. Раскрывая его он пишет: «Смерть должна быть увенчанием жизни. Она должна явиться таким концом, в котором уже сияло бы начало нового восхождения. Она должна быть последним шагом земного очищения, последним духовным испытанием и возрастанием человека, последним вопросом духовного познания и духовной любви, обращенным к Богу».
Именно поэтому борьба за бессмертие, как задача новых технологий, представляет собой чудовищный симбиоз несовместимых в теоретическом отношении представлений и идей. При этом широко используется христианская идея о непримиримости со смертью. Но так понимаемая непримиримость связывается с трактовкой смерти как полного прекращения какого бы то ни было существования.
При этом речь идет исключительно о бессмертии тела, сущность человека сводится к его телесности. С позиций христианской антропологии это методологически не корректно. Радение о бессмертии тела вплотную подводит к признанию практического использования человека человеком, к борьбе между индивидами за жизнь и здоровье. Бессмертие тела понимается как состояние человека в периодически повторяемой, но вечной процедуре замены вышедших из строя органов органами клонированными, «лабораторными». Но такое бессмертие есть лишь бегство от смерти. Речь идет о видоизмененной форме инстинкта самосохранения, и при этом самосохранение понимается как высшая цель, для достижения которой все средства хороши. Такое «бессмертие» разрушает нравственное сознание, а вместе с ним и нравственное устроение жизни, и саму жизнь.
Смерть и умирание в христианской культуре — это не формальное завершение жизни, а чрезвычайно значимая стадия жизни. Метафизический смысл смерти раскрывает каждому человеку его долг перед человеком умирающим и определяет особое значение и ответственность медицинского персонала, работающего с престарелыми пациентами.
Тем не менее в современной культуре набирают силу весьма настораживающие тенденции. В современной социологии все чаще используется понятие «социальные паразиты», содержание которого определяет в первую очередь такой слой населения как старики. Например, исследователь Д. Джори констатирует распространение такой оценки в итальянской социологии[15]. Под влиянием таких идей для многих практически целесообразной и оправданной будет выглядеть своеобразная медицинская коррекция (например, на уровне распределения дефицитных ресурсов здравоохранения) нежелательных и обременительных для общества социальных явлений. Подобная социально-прагматическая целесообразность тесно связана с негативными моральными тенденциями в медицине.
«Плохое обращение со стариками все чаще констатируется медицинскими и социальными службами», — заявляет Всемирная Медицинская Ассоциация в «Декларации о жестоком обращении с пожилыми людьми и стариками», принятой 41 Всемирной Медицинской Ассамблеей (Гонконг, 1989). Согласно данной Декларации, жестокость по отношению к пожилым людям и старикам проявляется в различных формах. Сегодня к понятиям физического, психологического и материального унижения добавляется медицинское унижение. Проблема унижения стариков все чаще попадает в сферу внимания медицинской общественности. Основанием распространения подобной тенденции является признание классификации пациентов по их «социальной значимости». Критерием данной классификации является социально-экономическая целесообразность, согласно которой пожилые люди, отягощенные различными хроническими заболеваниями, старики и лица с необратимой физической и психической патологией составляют категорию «неперспективных пациентов». На уровне реального контакта такого пациента и врача типичными являются, например, сугубо формальный характер процесса постановки диагноза, отсутствие учета повышенной инверсии переживаний гериатрических больных, ограничение прав пожилых людей и стариков в распределении лекарственных средств, органов для пересадки и т. п.
Углубление знаний врачей и других медицинских специалистов об отношении к старости в христианской антропологии, типологически близкой к медицинской этике — первый шаг к утверждению христианских ценностей в обществе.
ОТНОШЕНИЕ К СТАРИКАМ В ИМПЕРАТИВЕ ЛЮБВИ И КРИТЕРИЙ ПРОФЕССИОНАЛИЗМА
В основе профессиональной врачебной этики лежит принцип доброжелательности и милосердия по отношению к пожилым людям и старикам. Данная идеальная норма отношения человека к человеку, изначально ориентированная на любовь, заботу, помощь, поддержку, непосредственно связана с практическим отношением врача к больному человеку, которое должно выстраиваться независимо от его расовой, этнической, национальной принадлежности, возрастных характеристик, социального, экономического и иного положения. Эта специфическая способность любить любого пациента в профессиональной врачебной сфере является реальным критерием и для выбора профессии, и для определения меры врачебного искусства. «Где любовь к людям, — писал Гиппократ, — там любовь и к своему искусству».[16] Фокусом, средоточием подлинного этического отношения к пациенту, эталоном профессионализма является отношение к особо беспомощным пациентам, специальную категорию среди которых составляют дети и старики. Данный принцип, как этическая норма социальных отношений, формировался под влиянием понимания сущности человека и человеческих отношений в христианской антропологии с первых веков нашей эры.
Ключом к пониманию человека и человеческого бытия в христианской антропологии являются формы отношения человека к Богу и к другому человеку, которые в свою очередь чрезвычайно значимы: они определяют самосознание и судьбу человека. Такая значимость возводит основную форму этих отношений — любовь — в ранг естественного нравственного закона — императива, и означает, что любовь к ближнему — не только желательная норма поведения, но и принцип бытия, закон устроения мира. Так понимаемая естественность является основанием способности человека не только любви к ближнему своему, но и любви к врагам. «Ибо если вы будете любить любящих вас, какая вам награда?.. И если вы приветствуете только братьев ваших, что особенного делаете?» (Мф. 5, 46−47).
Качественная определенность отношения к старикам в императиве любви состоит в направленности воли врача к благу пациента, осуществляемой в доброделании врача. Врачевание — это осмысленное социально организованное осуществление добра, и в связи с этим — одна из уникальных человеческих профессий, смысл и назначение которой предельно сближены с христианскими ценностями человеколюбия, милосердия. Это во многом определяет социальное доверие к врачу. «Такова сила милосердия: оно бессмертно, нетленно и никогда не может погибнуть» (Избранные места из творений свт. Иоанна Златоустаго. М., 1987. С. 11). «Всякое даяние доброе… нисходит свыше, от Отца светов» (Иак. 1, 17).
«Даяние доброе» и человеколюбие врача находят свое проявление в его деятельности в домах престарелых и хосписах. Несмотря на различия в условиях и формах организации данной помощи, объемах государственного финансирования в разных странах, общество делегирует медицинским работникам выполнение функции социальной опеки над престарелыми людьми. Врачи и социальные работники данного профиля берут на себя исполнение обязанностей родных (детей и родственников) по уходу за престарелыми больными людьми. Решение чрезвычайно важной социальной задачи заботы о бездетных одиноких стариках в условиях нашей цивилизации, для которой эффективность деятельности (экономической, социальной и т. п.) является высшей мерой ценности человека, имеет тенденцию превратиться в специальную форму социальной изоляции стариков, даже имеющих благополучных детей. Данная тенденция, как вариант возможного будущего существования большинства пожилых людей, усиливает чувство страха и обреченности на одиночество. Одиночество — осевая проблема современной старости, которая выявляет связь духовной и социальной жизни. Современные социальные и медицинские службы обеспокоены неутешительной статистикой. Особенностью России является накопление одиноко проживающих людей пожилого и старческого возраста: это 20% в возрастной группе от 60 лет и старше. Заброшенность и одиночество стариков, уровень которых особенно высок на селе — опасное духовное явление. В христианской антропологии одиночество — это переживание отсутствия любви к себе и к другим, — одно из последних и сильнейших искушений человека в конце его жизни.
Знания о человеческой природе и многовековой нравственный опыт, накопленный христианской антропологией, может и должен использоваться врачами-профессионалами в их повседневной работе с больными стариками, в рекомендациях родным и близким престарелых пациентов — им во благо и себе во спасение.
[1]Из материалов I Российского съезда геронтологов и гериатров. Самара, 1999 г. «Медицинская газета», N53. 14. 7. 1999 г. [2]Cухих Г. Т. Секрет их молодости. «Столица», N 11, 1994. С. 32. [3]"Жизнь искусства», N 1, 1924. С. 10. [4]"Чтобы обессмертить россиян, нужно их клонировать». — «Вечерняя Москва», 27. 1. 1998 г. [5]Свт. Григорий Богослов. Собрание творений в 2-х томах. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1994. Т. 1, с. 192. [6]Ладусет. Похвала старости. Из глубины воззвах к Тебе, Господи. Творения преосвященного Платона митрополита Московского. М., 1996. С. 347. [7]Аверинцев С. С. Поэтика ранневизантийской литературы. М., 1977. С. 171. [8]Немедий, епископ Емесский. О природе человека. Перевод с греческого. Почаев, 1904. С. 26−27. [9]Cвт. Григорий Богослов. Собрание творений в 2-х томах. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1994. Т. 2, с. 42. [10]Священник Павел Флоренский. Очерк православной антропологии. «Настольная книга священнослужителя». Т. 8. М., 1988. С. 203. [11]Священник Павел Флоренский. Очерк православной антропологии. «Настольная книга священнослужителя». Т. 8. М., 1988. С. 205. [12]Архиепископ Евгений (Булгар). Рассуждение против ужасов смерти. Творения преосвященного Платона, митрополита Московского. С. 314. [13]Там же. С. 341−315. [14]Протоиерей Георгий Флоровский. Догмат и история. М., 1998. С. 255. [15]Этика, гуманизм и охрана здоровья. Реферативный сборник. М., 1985. С. 132. [16]Гиппократ. Избранные книги. М., 1936. С. 121.
