 |
| Отрок.ua | Андрей Десницкий | 17.09.2011 |
Когда мы читаем тексты, дошедшие до нас из древнего мира (например, Библию), мы, конечно, понимаем, что жизнь в те времена была не совсем такой, как сегодня. У людей тогда не было электричества, автомобилей, современной медицины. В жизни было куда меньше комфорта и больше опасностей. Но в целом ведь они жили точно так же, как и мы, — любили и ненавидели, рожали и воспитывали детей, защищались от врагов, трудились ради благополучной жизни, иногда болели и в конце концов умирали. Отличались только внешние детали… Или не только они?
Конечно, представление древних о мире во многом отличалось от нашего. И здесь даже не нужно вспоминать о шарообразной земле и тому подобном, ведь в нашей повседневной жизни практически ничего не меняется от того факта, что планета шарообразна. Но в древние времена у людей были несколько иные представления даже о том, что у нас было с ними общего — например, о жизни и смерти. И если мы не будем этой разницы учитывать, мы просто многого не поймём в их жизни и в текстах, которые они нам оставили, в том числе и в Библии. Всех различий не перечислить, но назову хотя бы некоторые, из числа самых значительных.
Жизнь полна страданий, мы все прекрасно это знаем. Но мы привыкли и к другому: любые страдания должны быть немедленно прекращены или хотя бы смягчены. Самый простой пример — анестезия при операции, которая стала применяться только в XIX в. Но к такому же подходу мы привыкли и в остальных областях жизни: если люди пострадали во время стихийных бедствий или аварий, к ним уже спешат отряды спасателей, а если они лишились имущества, им обязательно будет выплачена компенсация. Иначе и быть не может; если местные не справляются, как было на Гаити, — на помощь приходит весь мир.
В древности не было ни МЧС, ни даже пенсий и пособий, а вот бедствий было не меньше. Это не значит, что люди не помогали друг другу — но они совершенно не рассчитывали на помощь сверху. Об этом рассказывает книга Руфь: две женщины остались без средств к существованию, их пожалел родственник по имени Вооз, и поступил он правильно и хорошо — но он сам решил так поступить, его к этому никто не принуждал. Если бы он принял другое решение, перед женщинами встала бы реальная перспектива голодной смерти.
Зло и страдания всегда вызывали у людей негодующие вопросы. В книге Иова мы видим, как возмущается невинный страдалец: с его точки зрения, праведники не должны терпеть бедствий, как и злодеи не должны благоденствовать. Но Иов не задаёт вопроса, который приходит в голову многим современным людям: если Бог всеблаг и всеведущ, как же Он вообще допускает страдания в этом мире? С точки зрения таких людей, Бог должен вести себя как идеальные органы опеки: обеспечить человека всем и уберечь его от любых случайных происшествий. Если Он этого не делает, значит, или не хочет, или не может. Какой же Он тогда всеблагой и всемогущий!
В таком случае остаётся только спросить: а как вы представляете себе мир, в котором вообще нет страданий? Мир, в котором в принципе нельзя упасть и сломать руку, нельзя причинить вред или нанести оскорбление другому человеку? Вот как конкретно должен он выглядеть? Если задуматься, у нас получится что-то вроде обшитой мягким поролоном одиноч¬ной палаты для буйнопомешанных, в которую санитары-ангелы приносят в положенное время еду на пластиковых тарелочках. Лично я ни за что не хотел бы жить в таком абсолютно безопасном мире, и я очень рад, что Бог даёт нам возможность жить в мире, полном опасностей и вызовов, доверяет нам свободу принятия решений и не отнимает ответственности за них.
В древности вопрос «почему Бог не отменил сразу всех страданий?» показался бы настолько же бессмысленным, как и вопрос «почему из родника течёт вода, а не вино, и почему печёный хлеб не растёт на деревьях?» Так уж устроен мир, что в нём есть зло, это очень хорошо представляли себе люди, у которых не было анальгина и которых при неурожае ждал самый настоящий голод. Вопрос в другом: поможет ли мне Бог в том зле, которое обрушилось на меня и моих близких, и если нет, то почему. А это уже совсем другой вопрос, он подразумевает не абстрактную претензию к абстрактному Богу, а вполне конкретные личные отношения с Ним. И вся Библия, собственно, говорит о том, как Бог избавляет человека от зла и что нужно делать, чтобы не лишиться Его помощи.
Одной из самых больших трагедий, которую, к тому же, невозможно предотвратить, является для нас смерть близких. Но если мы не можем её избежать, мы, по крайней мере, прячемся от неё: даже на похоронах старого человека говорят о смерти как о какой-то нелепой случайности, подменяют жестокую реальность описательными выражениями вроде «от нас ушёл» или «спи спокойно». Главным здесь оказывается наш собственный мир, из которого выпал дорогой и любимый человек. Но в библейские времена о таком говорили: «приложился к народу своему», «лёг с отцами своими».
Вот ещё одна очень важная деталь: первичен тогда был народ, а не отдельный человек. Человек, впрочем, и не мог бы выжить один, без народа: в одиночку не построишь селения, не выкопаешь колодец, не отобьёшься от набега врагов. Соответственно, каждый человек принадлежал к определённому народу, в рамках этого народа — к определённому племени, к роду внутри племени и к «дому отца» внутри рода. Принадлежность к каждой группе определялась общностью происхождения: «сыны Израилевы» были потомками одного-единственного человека по имени Израиль — по сути, родственниками. И поэтому людей древности совершенно не удивляла коллективная ответственность племён и народов — если в городе творятся безобразия, значит, все несут свою долю ответственности, и если перейдут определённый предел — все будут наказаны. Удивляться можно было, скорее, тому, что, решив погубить Содом, Господь вывел из него Лота и его родных. Да и то — не в последнюю очередь потому, что сам Лот был не местным, а племянником великого праведника Авраама.
Именно поэтому Ветхий Завет уделяет такое внимание всевозможным родословиям: если мы в родстве, важно знать, кто кем кому приходится. И вместе с тем та же книга Бытия представляет всё человечество как родственников, пусть и очень далёких. Сначала все люди произошли от Адама и Евы, а потом, после Потопа — от Ноя и его жены. Сегодня мы лишь отчасти возвращаемся, благодаря трудам учёных, к тем же самым представлениям: согласно теориям генетиков, все ныне живущие люди являются потомками одной женщины и одного мужчины, и эта весть звучит сенсацией в мире, где все привыкли быть друг другу чужими, где не помнят имён своих прадедов и прабабок. Но три тысячи лет назад это была азбучная истина: Вот родословие сынов Ноевых: Сима, Хама и Иафета. Сыны Иафета: Гомер, Магог, Мадай, Иаван… От сих населились острова народов в землях их, каждый по языку своему, по племенам своим, в народах своих (Быт. 10, 1−5). Все по отдельности, все на своих местах, но все — кровные братья.
А смерть, как мы видели, воспринималась тогда как естественное завершение жизни, особенно если человек умирал, «насытившись днями», как тот же Иов, — впрочем, и мы обычно готовы признать достойным завершение жизни в столетнем возрасте, к примеру. А вот смерть ребёнка кажется нам страшным бедствием, так оно было и в древности — но в те времена она не казалась бедствием исключительным. В отсутствие современной медицины до взрослого возраста доживала примерно половина новорождённых, и совсем уж единицы достигали старости. Это были действительно особые люди, умудрённые опытом, избежавшие множества опасностей в этой бурной жизни, у них было чему поучиться. Потому в любом древнем обществе так высоко ценили именно стариков, седина в книге Притчей сравнивается с царским венцом (Притч. 16, 31), и наши предки не поняли бы, зачем мы стараемся закрасить её.
Мы, напротив, считаем самым замечательным возрастом беззаботное детство и стремимся как можно дольше оставаться в нём. Этот возраст и в самом деле выглядит намного более привлекательным и безопасным, чем две или три тысячи лет назад. Сегодня всё больше взрослых смотрит фильмы для детей, читает предназначенные для них книги — и зачастую старается вести себя по-детски где только можно, и даже где нельзя. Называется «инфантилизм». Это прекрасно, что наши дети не умирают теперь от банального гриппа, что их не нужно отправлять работать в поле, едва выйдут из колыбели, — но так ли хорошо, что мы теперь обречены оглядываться на утраченный рай детства? В древности люди, напротив, надеялись на спокойную и уважаемую старость как на венец долгого пути.
И в восприятии самого хода истории наши ориентиры поменялись. Мы привыкли к стремительному техническому прогрессу: наши дедушки когда-то привыкали к телевизору, родители — к компьютеру, мы — к интернету, а с какими новшествами столкнутся в своей жизни наши дети и внуки, даже невозможно себе представить. Мир стремительно меняется на глазах одного поколения, жизнь ускоряется, технические новшества становятся всё многочисленнее и изощрённее, информации вокруг нас всё больше. Сегодняшний горожанин в течение обычного дня видит больше людей, чем его сельский прадед видел за десятилетие. А если уж сравнивать количество новой информации, к которой открывается доступ…
Человек в древности не ждал от будущего постоянного прогресса и нескончаемой новизны. Он надеялся, что посеянные зёрна дадут добрый урожай, что дети вырастут и старость будет благополучной. Но всё это было скорее продолжением и завершением уже существующих вещей, а не чем-то новым. Зато человек той поры обращал свой мысленный взор не к будущему, а к прошлому. Именно там, в жизни предков, черпал он мудрость и силы, там произошло всё самое главное, что определяло его жизнь, и главной задачей было это главное сохранить и по возможности приумножить.
Но это не значит, что древний человек был обязательно слепым консерватором, не желающим ничего менять в своей жизни. В конце концов, все главные открытия нашей жизни, от колеса до поэзии, сделали первобытные люди! Воспойте Господу новую песнь (Пс. 97, 1), — призывает псалмопевец, и не раз ещё говорит он об этой новой, самой лучшей и самой главной песни. Но в том-то и дело, что воспевать по-новому нужно Господа, а вовсе не каких-то новых, чуждых богов, и воспевать именно потому, что с Господом связана вся история израильского народа и самого молящегося. Человек нового времени больше привык к тому, что всё те же старые песни на новый лад воспеваются новым идолам — политикам и бизнесменам, музыкантам и актёрам… И ему кажется, что уж в этот-то раз старые песни будут о главном.
Но тут, пожалуй, я впадаю в обычные рассуждения людей среднего возраста и старше. Говорят, самый древний на свете текст, записанный на глиняной табличке тысячи четыре лет тому назад, как раз утверждал, что молодёжь безнадёжно испортилась, мир катится в тартарары и никогда ещё всё не было так плохо. Это, конечно, шутка, но в ней есть и доля истины: людям всегда хочется оглянуться назад и увидеть что-то очень важное и ценное. Но, может быть, это не повод вздыхать о порче нравов, а, скорее, повод взять из этого прошлого, и порой очень древнего прошлого, то, что подойдёт для настоящего.
Да так, на самом деле, и происходит. Сегодня мы видим стремительный технический прогресс, уважение к частной жизни человека, развитую систему государственной социальной помощи — пусть не всегда это хорошо работает на практике, но хотя бы в теории люди оценили и приняли эти вещи, провозгласили их важными для себя. По этой причине давние предки кажутся им порой дикими и грубыми, а их жизнь — примитивной, лишённой радости. Но это совершенно не так, и более того: мы бы не обладали всеми этими замечательными дарами дня сегодняшнего, если бы над ними не потрудились наши предки. Как именно это происходило, нам рассказывает множество древних книг, и первой из них, разумеется, стоит назвать Библию. Не случайно ведь и в ней сказано: Бывает нечто, о чём говорят: «смотри, вот это новое»; но это было уже в веках, бывших прежде нас (Еккл. 1, 10).
