 |
| Православие.Ru | Мария Дегтярева | 12.09.2011 |
Одно из самых ранних и важных для меня впечатлений было связано с домом наших друзей. 
Большая дружная семья, объединяющая несколько поколений; открытый дом, где было тепло всем, где детей не делили на своих и чужих. Тогда в детстве я никак не могла разрешить загадку: что особенного в них, чем они отличаются от всех остальных знакомых? Это была какая-то особая метка благости, добра и мира. И только потом, в десятом классе, когда меня повезли крестить в маленький городок на юге Пермской области, в Осу, я поняла: история этих людей связана с храмом. Туда возвращается время от времени среднее поколение, там пребывают старшие члены этой семьи, там их «родовое гнездо». Счастливое было время: первая служба, необычность и значение таинства, а потом — большой деревянный дом со скрипом половиц и растрескавшейся мебелью, кусты малины и смородины, чаепития, уютные рассказы, славный, ни на кого не похожий дедушка Костя — тихий, скромнейший старичок, служивший всю жизнь при церкви. И самое главное — фотографии в старинных рамках и в альбомах, в конвертах и просто россыпью. И среди многочисленной родни — портреты прадеда. Помню удивление: как? Да, оба прадеда — и Петр Алексеев, и Владимир Корепанов — были священниками. А судьба? О судьбе молчали — грустно все это, да и не известно ничего толком.
Сколько лет прошло, и вот недавно — по случаю — нашлись в архиве их следственные дела. То, чем мы сейчас располагаем, — это документы 1930−1932 годов — времени первой, как бы подготовительной волны перед началом «большого террора».
По долгу службы
В феврале 1930 года в селе Крылове случился переполох. Коммунист Филипьев умирал трудно, после изматывающей болезни. К концу зимы мучившие его приступы туберкулеза стали нестерпимыми; видно, и сам чувствовал, что определение ему выходит не на жизнь, а в путь земли. И тут, не думая уже о том, как оно окажется перед посторонними, попросил к себе товарищ Филипьев сельского священника. Только-то и успел отец Владимир Корепанов, что исповедовать умирающего. И как было отказать, если хоть при конце, да вспомнил человек о том, что и он был когда-то членом Церкви? Вот только причастить и совершить отпевание по просьбе умирающего батюшка не успел. Как ни старался он исполнить свой долг в тайне, да разве на селе может быть что-то сокрыто!.. На следующий же день прошел по «женскому радио» шепоток: поп напутствовал члена ВКП (б). Тут и взяли батюшку «с поличным». «Поличного» при нем оказалось достаточно: по слухам (!) у попа в сторожке собирается народ. Зачем?
«Инстинкт зверя»
А дальше — как в сказке, точнее, в быличке — есть такой род страшноватых народных преданий. Женщины на селе говорили, будто в ночь смерти Филипьева неупокоенная душа его обивала порог храма, будто громыхал несчастный, плакал, угрожал, просил совершить по нем отпевание. Роль священника в распространении слухов тут «налицо». К тому же среди обсуждавших эту новость оказались Анна Белова и Евфимия Белоусова, которых отец Владимир приютил из сострадания после закрытия их монастыря и оставил служить при храме просфорницей и сторожихой. Простые женщины, одинокие, полуграмотные.
«Вина» «виной», а все же на одних слухах дело не построить — это даже товарищ Разумов, секретарь партячейки, понимал со всей отчетливостью. Для возбуждения дела требовались свидетели. Первым отозвался на просьбу Разумова лесотехник тов. Ш.: 24 февраля он показал о слухах, подведя и идеологическую базу: «Мое мнение, что эти слухи исходят не иначе, как от поповских поджевал или от кулацкой части населения, потому и сообщаю Вам об этом для рассмотрения этих мерзких антиправительственных слухов"[1].
Начало было положено, и 25 февраля на общем собрании членов и кандидатов ВКП (б) Крыловской ячейки Разумов докладывал: «Классовое сопротивление принимает формы вредительства, срыва плановых заготовок». Поп Корепанов «с целью отвлечения крестьянской массы от выполнения работ проводит еженедельно с помощью монашек Белоусовой и Беловой нелегальные совещания в сторожке. Еженедельно увеличивается скопление лошадей. под предлогом в последний раз побывать к обедне и исповедоваться, так как пропаганда попов ведется, что в будущее воскресение прикроют церковь и отдадут ее в богохульствующие колхозы под культурные цели"[2].
Спустя два дня провели и общее собрание бедноты села Крылова. В повестке — вопрос «О мерах против агитации служителей культа». Тут же было вынесено и постановление: «Признать действия попа Корепанова антисоветскими. С целью пропаганды вредительства проводимых мероприятий в колхозном строительстве и лесозаготовках отвлекал массу от выполнения плановых заготовок. Очень просить советские административные органы принять решительные меры против попа Корепанова"[3].
И пошло дело своим ходом наверх, в местное отделение ОГПУ. В бумагах отца Владимира ничего подтверждающего его связи с контрреволюцией найдено не было, и единственной письменной «уликой», подшитой к делу, оказалась докладная записка его преосвященству Осинскому епископу Петру (Гасилову). Текст выдавал в батюшке человека чуждого современным веяниям, а пожалуй что и «вредного»: «Широкой волной по святой когда-то Руси несется неверие; как густой мрак, оно со всех сторон обложило дорогое наше отечество. бешеным походом мчится нравственное разложение всего общества верующих. Появились такие уродливые преступления нравственности, что невольно задумаешься, куда мы, последователи Христа, идем и что будем делать?.. В человеке глохнут святые чувства, и в нем просыпается инстинкт зверя и заглушает все дорогое, идейное, возвышенное, светлое."[4]. Но все же — ни призывов, ни плана активных действий, ни пропаганды сопротивления или свержения власти. Так, размышления, сожаление о духовном состоянии паствы.
И вот тогда главным свидетелем по делу выступил сам товарищ Разумов, показавший о том, что «поп Корепанов со дня прибытия своего в село Крылово повел злостную антисоветскую агитацию, бешеную работу, используя монашек Белову Анну и Белоусову Евфимию"[5].
В качестве других свидетелей были привлечены лица малоизвестные, из бедноты с низшим образованием: две женщины Елена и Федосья, девица Степанида да рабочий Петеримов Иван. В сбивчивых, неясных и довольно многословных показаниях повторяли в общем одно — о слухах в связи со смертью Филипьева, о том, что собирается народ вокруг священника. Но среди этого потока слов прозвучало главное: на Рождество более 100 подвод не вышли на лесозаготовки (Ясное дело: рождественские морозы на Урале достигают и 40^(o). — М.Д.), и было будто бы в этот день собрание в сторожке, после чего все дружно заявили: «Не дадим церковь, не дадим батюшку, все умрем за веру, за Христа!"[6].
Это-то показание и легло в основу обвинительного заключения по ч. 2 ст. 58/10 УК — «Агитация против сплошной коллективизации"[7]. Главными действующими лицами в деле отца Владимира фактически оказались разговорчивые Анна и Евфимия.
Итогом было следующее: шесть лет заключения со строгой изоляцией, а после отбывания основной меры «социальной защиты» в качестве меры дополнительной — пять лет ссылки в пределы Тобольского Севера.
В поисках правды
Впрочем, законодательство тех лет не исключало возможности обжалования приговора. И вот все трое — отец Владимир и его помощницы — составляют кассационные жалобы в надежде на пересмотр сурового приговора. На этот раз власть проявила снисхождение, хотя и своеобразно: ввиду пожилого возраста обеих женщин заменить им основную меру наказания ссылкой, приговор же отцу Владимиру оставить без изменений.
И плачет его листочек в напрасной надежде на помилование. Дело-то в том, что на Рождество в этом году службы в храме и вовсе не было, сам же отец Владимир был в этот день в городе Осе у врача. Семейное положение, вы поймите, тяжелое, на иждивении 13 человек: мать 72 года, жена — матушка Мария 39 лет, дети, младшему из которых 4 года. Приложил батюшка и справку из больницы, а в анкете указал, что и сам-то родился в бедняцкой семье, вырос и учился на казенный счет и с богатством от юности не знаком.
Подумав, сделали отцу Владимиру скидку. Описанное ранее имущество: корову, самовар, скатерть и полотенца, шторы и ковры, детские платьица и женские юбки, куриц числом четыре и женскую мухту, восемь подушек и два матраса, несколько мотков холста, одну вилку, 4 пуда пшена и 12 рублей денег оставить семье.
Так и поехал батюшка в назначенный путь, в дорогу дальнюю. Теперь мы знаем, что в 1937-м решением комиссии ОГПУ по Алтайскому краю получил он дополнительный срок ссылки — пять лет. И из этих далей к родным отец Владимир уже не вернулся.
«Эпилог»
Семья ездила за ним на место ссылок. 
Младшая дочь Августа родилась, когда отец был на поселении. В те годы, да и после хватили лиха. Внучка отца Владимира Людмила Валентиновна рассказывает, что в первое время у матушки Марии не было даже паспорта, на работу не брали. Только потом ее отец, Яков Исидорович Андреев, всю жизнь прослуживший в земской конторе в Осе и при новой власти оказавшийся полезным как человек грамотный, сумел исходатайствовать для нее документы. Работали старшие дети, кто где устроится. Бывало, и «подбирали куски»: шли по деревням с протянутой рукой, а вечером мать делила каждую часть пирога или хлеба на микроскопические порции, чтобы каждому из детей хватило и досталось поровну.
Когда отца Владимира не стало, назад в Осу смогли вернуться только благодаря выплате за рождение младшей дочери — кто-то помог тогда получить эти «тысячи». Поселились у деда, в том самом деревянном доме. Матушка устроилась работать в детский дом. Пригодились знания, собственный опыт воспитания детей и гимназическое образование. Только однажды случилось несчастье: сорвалась, кажется развешивая шторы, упала и получила травму позвоночника, так что в последние восемь лет была прикована к постели, однако по-прежнему крепко держала дом, и все совершалось под ее наблюдением и по ее совету.
В послевоенные годы клеймо «лишенцев» с семьи Корепановых было снято. Матушка получила даже звание «Мать-героиня». А отец Владимир был реабилитирован посмертно, вот только узнала об этом семья поздно, на исходе советского периода. Льготами так и не воспользовались.
Между тем дети отца Владимира выросли и, несмотря на трудности в получении образования, научились самому главному — христианскому отношению друг к другу и к тем, кто рядом. Ни в ком из них не было заметно ни ожесточения, ни злобы. Открытые и вместе с тем кроткие, с малых лет привыкшие отдавать лучшее тому, кто младше и слабее, связанные крепко-накрепко долгом взаимной любви, они так и держались тесным семейным кругом. За все годы, что бы ни происходило, какие бы «компромиссы» ни предлагал мир, от отца не отказался ни один.
Автор выражает благодарность внучке отца Владимира Корепанова — Людмиле Валентиновне Козловой — за предоставленные фотографии и дополнительные сведения.
[1] Дело В.В. Корепанова. Пермский государственный архив новейшей истории (ПермГАНИ). Ф. 641/1. Оп. 1. Д. 11 785. Л. 6.
[2] Там же. Л. 10.
[3] Там же. Л. 13.
[4] Там же. Л. 15−16.
[5] Там же. Л. 19.
[6] Там же. Л. 34.
[7] Там же. Л. 35.
