 |
| Эксперт | Александр Привалов | 07.08.2011 |
На педагогическом совещании в Майкопе президент Медведев сказал: «Я общаюсь с педагогами в разных школах и на разных территориях. Я пока не слышал ни от одного учителя, что ЕГЭ не нужен». Рефлекторная реакция на эти слова у всякого, кто занимался проблемой ЕГЭ: странно — я почему-то слышал это от весьма многих учителей. Нечасто бывает, чтобы оба противоположных утверждения можно было назвать справедливыми, но тут именно такой случай. Президент прав — при условии, что он говорит об идее единого государственного экзамена. Едва ли на свете много учителей, не видящих проку в независимой оценке знаний школьника. Но правы и мы — если с платоновской идеи ЕГЭ, нерождённой, негибнущей и единственно в мыслях ощущаемой, перевести разговор на её воплощение здесь и сейчас. Учителей, кому по душе тот нарастающий скандал, которым третий год подряд оборачивается российский ЕГЭ, тоже немного. Самое же поразительное, что в таком далёком расхождении феномена с ноуменом не считают себя виновными даже те, кто изготовил его своими руками.
В главе «Новая школа» модернизируемой «Стратегии-2020» (подробнее о ней см. стр. 14) читаем: «Серьёзные искажения в практику реализации ЕГЭ внесло использование его результатов в качестве главного и единственного критерия для оценки результатов работы учителей, школ, муниципалитетов, регионов» — это, мол, «противоречит функции ЕГЭ». Оно бы и хорошо: правду люди написали — именно эта деталь сделала столь неизбежным и столь очевидным коррумпирование всего, что связано с ЕГЭ; одно плохо. Писали это ровно те люди, что уже десять лет придумывают, проводят и всячески ограждают от профанного вмешательства реформу образования. До сих пор о каких-либо их расхождениях с Минобром, усердно реализующим их идеи, слышно не было; не будет, полагаю, слышно и впредь. Едва ли они сами придумали все чиновничьи применения ЕГЭ, но они уж точно узнавали о подобных затеях раньше нас и имели все возможности — во всяком случае, в пределах системы Минобра — им воспрепятствовать. Но не воспрепятствовали — и теперь отрешённо не одобряют, будто впервые услышали.
Небесполезно взглянуть в разрезе теория vs практика и на другие элементы школьной реформы. Вот, скажем, вариативность образования — может быть, единственная на свете вещь, которую реформаторы любят не меньше, чем ЕГЭ. Спору нет, вещь неплохая — но неплохой вещью была и излюбленная Хрущёвым кукуруза, но не кукурузу следовало винить за попытки Никиты Сергеевича выращивать её в Приполярье. Точно так же не вариативность виновна в том, что под её флагом кондаковский стандарт пытался обкорнать программу старшей школы (боюсь, в конечном итоге так и обкорнает), или в том, что помянутая «Стратегия» обещает в служении вариативности дойти до «индивидуальных образовательных траекторий», что, по всей вероятности, положило бы конец самим понятиям «национальная школа» или «единое образовательное пространство». Вполне разумная (в разумных пределах) вещь грозит вырасти прямо-таки в терминатора. Казалось бы, если цели столь (на иной вкус, чрезмерно) амбициозны, то и на текущем этапе школьной реформы вариативность образования должна расти — правда? А она падает. Так, монотонно сокращается вариативность учебников. Вы, должно быть, сразу подумали о цензуре, об идеологическом давлении? Зря. Вчера, например, мне рассказали, что с этого года хотят запретить работу по лонгмановскому курсу английского языка и вернуть школы к явно устаревшему курсу Верещагиной. В подобных случаях корень скорее не в идеологии, а в лоббировании чиновниками отдельных учебников или издательств.
Да и не в учебниках дело: одним больше, одним меньше — вариативность убивается в принципе немыслимой активностью образовательных чиновников. Вот вчера на форуме «Умная школа» учитель Волков рассказывал о том, что видел в некотором регионе. Там учителей заставляют до начала учебного года писать планы уроков на весь год. Да писать не абы как, а в виде таблицы на двенадцать столбцов; в них надо указать не только тему урока или назначаемое на нём домашнее задание, но даже и то, какой пробел в знаниях детей на данном уроке будет восполняться. Понимаете? Надо в августе запланировать, какой пробел у твоих учеников обнаружится в феврале — и на котором именно уроке в марте ты этот пробел будешь закрывать. И всё это нельзя накалякать, сдать и забыть, как кошмарный сон, потому что когда в школу приедет очередной проверяльщик, он положит перед собой три документа: это самое «планирование», классный журнал и тетрадь ученика — и станет смотреть, совпадают ли во всех трёх местах темы и даты. И если они не совпадут, тебя из школы выгонят. А в перерыве к учителю Волкову подошли учителя из другого региона и рассказали, что у них ревизующие чинуши кладут на стол не три документа, а шесть (наряду с планированием — общую и рабочую программы, а наряду с тетрадью ученика — его дневник), и совпасть должно во всех шести. А за несовпадение — да, выгоняют. И устроиться потом некуда — детей стало меньше, учительских вакансий нет… Что бишь вы говорили о вариативности?
И не нужно надеяться, что разнонаправленные теория и практика помешают друг другу гробить школу — пока скорее помогают. Скажем, литературу в школе загнала в умирание высокая теория (модернизаторы сначала уменьшили ей количество часов, а потом фактически превратили в факультативный предмет), а добивает низкая практика — вроде только что описанного «планирования». Чтобы противоречия теории и практики стало можно использовать во благо, а уж тем более чтобы и та и другая стали менее опасными, поможет только одно: открытое обсуждение как принимаемых решений, так и хода их реализации. Но с этим в реформе образования всё как-то не складывается. Вот и на упомянутом в самом начале майкопском совещании президент сказал ещё и так: «Я поручу организовать публичную дискуссию о путях дальнейшего развития системы единого госэкзамена. Но это не означает, что мы собираемся свернуть с этой дороги». Поручить организовать дискуссию и тут же сказать, какого результата она не должна иметь, — яснее, пожалуй, и не выразишься.
