Времена не выбирают

Секунда за секундой, день за днем — нанизывается, словно на невидимую ниточку, время. Кажется, словно и незаметно вблизи. Ну что такое «вчера»? Да практически то же, что и сегодня: разница небольшая. Но оглянешься подальше, а там уже — прошлое. Другие звуки, скорости. Другие проблемы, характеры, типажи. Другая жизнь. Как важны, как значимы малейшие детали, позволяющие услышать, почувствовать, пережить. «А как было раньше?» — спрашиваем мы у тех, кто знает и помнит. Настоятелю Христорождественского храма города Вольска протоиерею Александру Ткачеву, который в августе отметил свое 60-летие, есть что рассказать.

«Забирай документы немедленно!»

Середина семидесятых, брежневские годы. Расцвет застоя. Время словно застыло — как тот серо-коричневый железобетон, из которого тогда строились повсюду панельные дома-коробки. Казалось, уже ничего и никогда, кроме времен года, меняться не будет: ни картинка в телевизоре (генсек, трактора, надои, дружба народов), ни стоимость продуктов, ни маршрут большинства населения (дом — работа — дача — дом). Но за коркой этой видимой реальности слабым пульсом билась и другая жизнь.

24-летним молодым человеком Александр Ткачев, слесарь волгоградского завода железобетонных изделий, приехал в Троице-Сергиеву Лавру поступать в Московскую Духовную семинарию.

— На одно место, когда я поступал, то ли 13, то ли 15 человек было, — рассказывает отец Александр.— Огромный конкурс! Семинарий ведь тогда три всего действовало — Загорск, Ленин­град, Одесса. Как проходили экзамены? Сидят ректор, профессора, инспектор. А инспектором тогда был архимандрит Александр (1995−2003 го­ды — архиепископ Саратовский и Вольский Александр (Тимофеев).— Авт.). Заходит абитуриент, его просят, скажем, читать Псалтирь. Если знаешь, то останавливают, начинают беседовать на разные темы. Меня про Волгоград спрашивали, про семью — я ведь женатый уже поступал, и ребенок уже был. Нас тогда, помню, 50 человек на первый курс приняли.

Чтобы поступить, нужна была рекомендация священника. Информация об этом, конечно, сразу же поступала к местному уполномоченному по делам религии. Поэтому написание такого документа приносило батюшкам проблемы и неприятности.

— Их вызывали, и начиналось: «Почему дали рекомендацию? У нас по всей стране стройки идут комсомольские. Туда молодежь ехать должна, а вы что делаете?» — объясняет собеседник.— Так что мне в Казанском соборе Волгограда сообщили, что никто рекомендацию не даст. И вот тогда владыка Пимен (архиепископ Саратовский и Волгоградский Пимен (Хмелевской).— Авт.) пишет такой документ за своей подписью: «По рекомендации волгоградского священства благословляю поступать.» Вызвал бы уполномоченный батюшек — те бы сказали: «Так владыка же благословил!» А спросили бы владыку — ну, а кого вызывать-то, какое священство? Вот с таким документом я и поехал.

Дисциплинированный абитуриент подал документы в приемную комиссию заранее. Сдал — и пошел в храм. А там священник, как узнал об этом, даже руками замахал на провинциала: «Что ты! Забирай документы немедленно!»

— И вот этот батюшка мне стал объяснять: сведения об абитуриентах идут сразу же по месту жительства, и оттуда их начинают через военкоматы — кого в армию, кого (кто, как я, отслужил уже) на сборы военные вызывать, — вспоминает отец Александр.— Говорит он мне: «Ты поди, документы забери. Поезжай в Волгоград, снимись с военного учета, а сюда приезжай перед самым поступлением — тогда они не успеют ничего сделать». Я так и сделал. Меньше, чем за неделю приехал. И никакой военкомат меня не нашел.

Почему инокиня Пелагия на выборы ходила

Очень хотелось мне узнать, как в разгар советских времен молодой волгоградский заводчанин пришел к решению ехать в Лавру и поступать в семинарию — ведь для тех лет это было очень решительным поворотом в судьбе.

— Да нет, для меня это никаким «поворотом» не было, ведь я родился и вырос в очень религиозной среде, — говорит собеседник, и его рассказ мне, городской школьнице из среднестатистической советской семьи, открывает какое-то совсем незнакомое, даже краешком глаза не виденное, прошлое.

Село в Калмыкии, колхоз, мальчик Саша. Его семья — мама, папа и тетя.

— Мама моя говорила, что по линии ее отца она вроде бы из старинного рода священников (но подробнее — даже она не знала, а я тем более). Никогда я не видел, чтобы она что-то светское читала или развлекалась как-то. Утром встанет, помолится, Псалтирь почитает. После работы отдохнет немного, и снова за душеполезное чтение. У нее был красивый голос, сопрано, а у отца баритон. И еще тетя Паша была — инокиня Пелагия, отца моего сестра. Ее в 14 лет отдали в монастырь в Астраханской области. Она Иоанна Кронштадтского видела, ну, а при советской власти, конечно, в лагере сидела. После смерти Сталина ее выпустили, и она пришла в село, где родители мои жили. У тети кельица была махонькая, там все верующие наши сельские собирались, храма-то в селе не было. И меня сызмальства туда родители водили. Как они пели! Мама, папа, тетя — у нее альт был сочный, красивый. Помню, иконы у нее были — много икон. В селе нашем тетя по покойникам ходила читала. В деревне как — все же друг друга знали, и хоть ты коммунист, хоть кто — но если умер человек, то на 9 дней, на 40 — обязательно ее зовут. И очень на выборы она любила ходить. Ни одни не пропустит! Я, когда подрос, спрашивал: на выборы-то зачем? А она: «Ну как же — я приду, возьму бюллетень и крестик поставлю, чтоб злой дух не действовал». Она «враг народа» была — и вот ей на старости лет начали пенсию начислять. А пенсия та была — восемь рублей. Моя тетя, и другие люди, прошедшие лагеря, с кем мне довелось общаться, — я никогда их не видел в унынии, они всегда были в радости. Скажешь: «Теть Паша, тебя же обижают, ну что ж ты никому не отговоришь?» — она только улыбнется, и все.

«Пусть лучше пьяницей будет!»

В Вольск отец Александр приехал в конце семидесятых — был назначен в Благовещенский храм.

— Мы каждое воскресенье по две Литургии служили. Раннюю отслужишь — позднюю исповедуешь. Столько было народа! — вспоминает батюшка.— Еще по деревням ездили — Казанла, Коломантай, Вязовка. Храмов нигде в селах не было. Ездили, только когда нас приглашали — своей волей не положено, сразу бы властям доложили. Литургию не служили — нельзя. Сказали бы: ты где служишь, в таком-то храме? Вот там и служи. В русских селах в основном к старшему поколению батюшек приглашали, а в чувашских — все к батюшке шли: и взрослые, и молодежь, и малышей несли. С чувашами никто не связывался — они никаких властей не боялись: «Нам батюшка нужен!», и все тут.

Отец Александр перечисляет скудный ассортимент иконных лавок тех времен: свечи, крестики, бумажные иконки.

— А книги?

— Не было книг! Помню, после окончания семинарии я приехал на приход, пришел молодой человек, чуть не плачет — никакой литературы нет. А я привез Евангелие, которым нас в Лавре Святейший Патриарх Пимен благословлял (там было написано «Выпускнику Московской Духовной Академии такому-то…»), — ну и подарил ему.

— А в храмовых библиотеках тоже ничего не было?

— Какие храмовые библиотеки — это же считалось идеологией! Не было никаких библиотек, запрещено было. Молитвословы люди от руки переписывали. Библия новая — это такая редкость из редкостей была!

— Ну, наверное, у людей какая-то литература еще со старых времен оставалась?

На этот мой вопрос батюшка рассказал такую историю. По тогдашнему обыкновению, по домам ходили пионеры — собирали макулатуру. Жильцы выносили им газеты, журналы, ненужные книги. В Вольске — старом купеческом городе — в макулатуру, бывало, попадали дореволюционные издания, пылившиеся на чердаках и в сараях. Однажды в храм пришла сердитая женщина — сын в макулатуре нашел Библию. Принес домой, стал читать. Мать батюшке в сердцах говорит: «Пусть он лучше пьяницей будет, только эту книжку не читает!». Хорошо хоть не сожгла, как хотела, — в храм принесла.

***

Мы расспрашиваем отца Александра, и я думаю о том, что когда-то сегодняшние дни тоже станут «прошлым» — и уже мы будем рассказывать о них в ответ на чье-то: «А как было раньше?», словно передавая это прошлое из рук в руки. Ну, а пока — мы сидим в тихом настоятельском кабинете, и батюшка вспоминает:

— В советские еще годы пришла однажды в храм женщина — старенькая совсем, лет восемьдесят. Подходит, и тихо-тихо, чтоб никто не услышал, говорит: «Батюшка, чего тебе рассказать хочу…» Оглядывается, и шепотом продолжает: «Когда я маленькая была, в Костроме, в Ипатьевский монастырь приезжали царские особы. (Свято-Троицкий мужской Ипатьевский монастырь Николай II посетил в мае 1913 года, во время празднования 300-летия дома Романовых.— Авт.) Нас — много девочек — поставили царя встречать. И вот идет царь Николай. Остановился — и руку мне вот так на голову положил». Наклонился я к старушке. «Тогда и ты, — говорю, — руку на меня положи…»

Беседовала Маргарита Крючкова

Фото Дениса Каменщикова

Газета «Православная вера», № 16 (444), август, 2011 г.

http://www.eparhia-saratov.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=57 756&Itemid=3