 |
| Фома | Александр Кабаков | 20.08.2011 |
С писателем Александром Кабаковым 
наша редакция побеседовала о Церкви и обществе последних двадцати лет. Разумеется не могла остаться в стороне и тема о судьбах русской интеллигенции, которая по мнению Кабакова, может исчезнуть как общественный слой уже в самое ближайшее время. Поделился Александр Абрамович и своими взглядами на причину непростых отношений многих интеллигентов и Церкви.
Отрывок из большого интервью, которое появится у нас чуть позже, мы публикуем уже сегодня в рамках нашего специального проекта, как продолжение разговора об уникальном феномене российского общества, которому многие даже не готовы дать сегодня четкого определения — русской интеллигенции.
СПРАВКА: Александр Абармович Кабаков родился в Новосибирске в 1943 году. Окончил механико-математический факультет Днепропетровского университета, работал инженером в ракетном конструкторском бюро Янгеля на Южмаше. С 1972 года занимается журналистикой. Работал в газетах «Гудок», «Московские новости», «Коммерсант», «Столичная вечерняя газета», «Новый очевидец».
Председатель жюри премии «Русский Букер — 2006».
Лауреат многих литературных премий, в том числе премии «Большая книга», премии Ивана Бунина, Большой премии Аполлона Григорьева, премии правительства РФ.
Книги Александра Кабакова изданы в США, Франции, Германии, Италии, Испании, во всех скандинавских странах, Японии и Китае.
— Александр Абрамович, хотелось спросить Вас об отношении к Церкви со стороны интеллигенции.
— Это часть вопроса о современном антиклерикализме, который, как мне кажется, проявляется сегодня весьма локально. У нас ведь возмущаются даже не тем, как Церковь действует на Западе, а ругают исключительно наш Московский Патриархат, не желая проводить параллелей и сравнивать! В 90-е мы видели, как претензии к Церкви множились, причем, порой, весьма странные. Вроде того: почему все церковные иерархи не святые и прочее.
Это очень захватило интеллигенцию, потому что подвергать все сомнению — ее общественная функция. Интеллигенция обязана сомневаться, таково ее социальное назначение. И в этом же, как мне кажется, кроются все ее внутренние проблемы.
— Но на закате советской эпохи поддержка Церкви со стороны интеллигенции была крайне высока, критика и неприятие начались потом.
— Как мы уже говорили, тогда существовала мода на еще недавно запретное Православие. Интеллигенцию притягивал конфликт Церкви и власти. Советское государство официально было против религии, и интеллигенция в своем вечном противостоянии властям видела в Церкви союзника, жертву сталинизма.
А дальше действительно наступило разочарование. Гонения прекратились, Церковь не осталась вечным оппозиционером, а занялась своим прямым делом — проповедью и молитвой. Интеллигенция сочла это своего рода предательством.
Отсюда и возникла ее уверенность в том, что отныне Церковь заодно с ее вечным противником, то есть вместе с государством. Так начались разговоры о «государственном Православии». Хотя, по-моему, «госправославие» выражается лишь в том, что религию перестали уничтожать. И уж точно у Церкви нет сегодня никакой реальной власти.
Президента показывают стоящим на Пасхальной службе? Это скорее вопрос соблюдения государственных законов, вопрос к работе телевидения, которое не передает такие же поздравления главы государства иудеям и мусульманам. Но вопрос распределения телеэфира никак нельзя обратить к Церкви, она это никак не контролирует.
С недавних пор появилась и еще одна причина негативного отношения к Церкви — рост ее активности, из-за которого Церковь непременно становится противником современного светского общества.
— Почему?
— Потому что Церковь не может быть толерантной. Так же, как интеллигенция обязана во всем сомневаться, Церковь обязана проповедовать свою веру, а значит иметь четкую позицию. Это не значит, что она обязана призывать к репрессиям и убийствам идейных противников, но Церковь должна уметь стоять на своем.
К слову, по законам современного толерантного общества Церковь имеет на это полное право, в смысле, на свою позицию. Но почему-то конкретно в отношении нее этот принцип не работает. Ей вообще запрещают иметь свое мнение по тем вопросам, по которым свободно высказывается абсолютно любой.
Извините, если кто-то скажет, что справлять нужду в подъезде — это плохо, то подавляющее большинство отреагирует спокойно, а многие согласятся. Если об этом скажет священник, опять закричат, что Церковь вмешивается в жизнь светского общества. Если бы кто-то иной сказал, что ходить вульгарно одетым — это как минимум дурной тон, а в приличные места могут и не пустить в трениках, то его бы скорее всего поддержали. Но об этом сказала Церковь, и сразу начались крики про дресс-код и про то, что «попы хотят нам навязать».
А что навязать? Духовенство имеет право на свое мнение, как и все остальные. И это мнение не должно меняться в угоду общественному вкусу.
В Церкви может быть терпимость к людям, но терпимость на уровне идей в ней невозможна. От нее требуют какой-то особой, «внутрицерковной демократии», но Церковь — это иерархическая структура, какая уж тут демократия? Вот и получается, что она просто не вписывается в нынешние общественные стандарты.
Вообще в отношении к Церкви у интеллигенции существует какой-то двойной стандарт. С одной стороны, отрицается ее сакральная и священная природа, а с другой стороны, обвиняют ее как раз в недостатке святости. Церковь не святая? Ну, так и что — если вы все-равно не верите в ее святость!
— В принципе, такое обвинение понятно. «Мы не верим потому-то и потому-то, но как можете верить вы?» — вопрос звучит примерно так.
— А это, простите, уже никого не касается: во что я верю. Это все равно, что прийти к мужчине или женщине и сказать: «Как ты можешь любить этого человека? Он же такой. противный». Тебя в лучшем случае пошлют подальше. Кому кого любить — это не твоего чужого ума дело. У меня есть свои соображения, почему я люблю эту Церковь, но они мои собственные. А ты не любишь, не считаешь ее священной — ну и какие тогда претензии, что она каким-то там твоим критериям не соответствует?
Впрочем, если говорить об отношении к Церкви непосредственно со стороны интеллигенции, то я думаю, что это уже никого не должно волновать. Интеллигенция, как мне кажется, прекращает свое существование, ее мнение значит все меньше. Это весьма прискорбно, но ничего не поделаешь, процесс «упрощения» общественной жизни идет во всем мире.
— Но ведь Церковь не имеет права игнорировать интеллигенцию, чтобы с ней ни случилось. Для нее должен быть важен каждый, вне зависимости от того, сколько представительна та или иная группа.
— Так. И Церковь должна быть внимательна к каждой личности, в том числе к каждому отдельному представителю интеллигенции, сколько бы их ни осталось. Однако как явление общественное интеллигенция, увы, вряд ли сохранится, и уже сегодня она все меньше влияет на жизнь общества.
