Святой источник близ села Лысые горы отреставрирован силами Войсковой Православной Миссии

Святой источник близ села Лысые горы отреставрирован силами Войсковой Православной Миссии

1 августа 2011 г., в праздник Святого Преподобного Серафима Саровского, состоялось открытие святого источника близ села Лысые горы Тамбовской области. Сей святой источник известен ещё с дореволюционных времен, возле него подвизался подвижник благочестия прозорливец и старец дедушка Паня, живший в селе Лысые горы и скончавшийся около 1909 г. По благословлению схиархимандрита Илия (Ноздрина) силами Войсковой Православной Миссии святой источник отреставрирован и освящён в честь Святых Царственных Страстотерпцев. Многое усердие и труды в святом деле возрождения православной святыни понесли заместитель начальника Войсковой Православной Миссии Юрий Николаевич Савинков и представитель Войсковой Православной Миссии по г. Тамбову Олег Николаевич Сорокин. Деятельность Войсковой Православной Миссии складывается из малых конкретных дел, направленных на укрепление Православия, духовно — нравственного возрождения Русского народа. Одним из таких малых дел и стало восстановление святого Царского источника.

+ + +

Из книги Сергея Александровича Нилуса «На берегу Божьей реки» часть первая: 27 октября:

Степан да Марья. — Дедушка. — Паня

Сегодня приехали в Оптину на богомолье и зашли к нам простецы-паломники из Тамбовской губернии, Степан да Марья. Степан уже давний нам приятель, деревенский маляр и кровельщик из села Лысые Горы Тамбовского уезда, а Марью мы видим в первый раз; она соседка Степану, из соседней с ним деревни. Оба они духовные дети одного близкого нам по духу священника Тамбовской епархии, отца Василия Тигрова, почитателя наших старцев и Оптиной пустыни.

Вот рабы-то Божии, дети Христовы! Вот она, святая великая Русь!

Рассказывал мне сегодня за чаем Степан про некоего старца из таких же, как он сам, простецов, про дедушку Паню, к которому он относился, как к старцу. Дедушка Паня подвизался у них на селе, в келийке, построенной ему на задворках простецами-почитателями с благословения местного священника, отца Василия Тигрова, который, по кончине дедушки Пани, и брошюрку о его праведном житии составил. Рассказывает мне Степан про своего дедушку Паню, а спутница его, Марья, слушает его речи и плачет от умиления над его рассказом. Гляжу я на них, и в моем сердце закипают слёзы: как это среди почти поголовного деревенского растления хранит Господь Церковь Свою Святую, да так хранит, что и врата адовы одолеть её не могут!..

— Ты, стало быть, близок был к дедушке? — спросил я Степана.

— Как же! — ответил он. — Он у меня на руках и помер. А было это так: пришёл я к нему, стучусь… Нет ответа. Постучался ещё, постоял, прислушался: кто-то шевелится, стало быть, дома дедушка. Что же, думаю, он мне не отворяет? Уж не случилось ли с ним чего? Бывало, идёшь к нему, а он тебя на крыльце встречает, а нынче стучу, и нет от него привета. Постоял это я, постоял около его двери, да и отошёл со скорбью: видно, прогневил чем-нибудь, думаю, дедушку. На другой или на третий день после того был я в церкви и там встретил дедушку Паню. Отошла обедня; пошли мы с ним к нему мимо погоста я и спрашиваю:

— Как же это ты меня, дедушка, вчерась не принял? А я ведь к тебе из переплёта книги твои приносил.

— Эх, — вздохнул дедушка Паня и взглянул на погост, — если бы ты знал всё, Степа, что в миру деется и что мир ждёт, то моря б слёз не хватило всего оплакать!

А мне и невдомек, к чему это он говорит. Смотрю на него, а глаза-то у него красные, красные, точно он всю ночь напролёт проплакал… Кто ж его знает: может он про своё-то слёзное море и говорил?

— Плохо мне, — говорит, — Степа, неможется что-то, ах как неможется!

Дошли до его келийки. Сдал я ему книжки его и между ними Патерик Печерский, — большая такая книга. В келейке, кроме нас с ним был ещё и его племянник. Прилёг старец, а меня от себя не отпускает.

— Посиди, побудь со мною. Степа! Ох, тяжко мне! Тяжко умирать грешнику, трудно!

— Дедушка, — говорю, — не причастить ли тебя, не пособоровать ли?

— И то, — говорит, — добежи, деточка, до батюшки!

Привёл я батюшку; причастили и пособоровали дедушку. Как будто, полегче ему стало. Досидел я у него до ночи.

— Сведите, — говорит он нам с племянником, — сведите меня на двор!

Свели.

— Ах, — говорит, — как хороши на небе звёздочки! Как горят-то! Свечки Божьи горят, службу Богу справляют! А в каком послушании-то!

Вернулись мы с ним в келью. Он не захотел ложиться. Посидел немного и говорит:

— Дайте мне ещё разок взглянуть на звёздочки! Свели опять. Когда вернулись, он спросил Серафимовой воды (из источника преподобного Серафима Саровского). Выпил стакан и присел на лавку под образами. Видит племянник, что пободрел дедушка и спрашивает.

— А кому, дедушка, ты Патерик отказываешь?

— Степану, — ответил дедушка. Сказал, посмотрел пристально на иконы, перекрестился, опустил на грудь головку и кончился. Тронули его, а он уж мёртвый.

— Кончился дедушка, — говорит племянник, — давай его класть под святые.

— Нет, — говорю, — надо людей скликать: кто ж нам поверит, что он помер, когда, вишь, сидит?

Сбегли к соседям. Прибежал народ; видит — сидит дедушка Паня, только головку на грудь склонил.

— Да он жив! — говорят.

Слышим, — плачет кто-то, шибко плачет. Смотрим, у ног дедушкиных бьется — плачет монашка, что келью ему построила, обливает ноги его горючими слезами.

— Прости, — плачет она, — что я на тебя соблазнилась: думала я, ведь, что ты здоров, как тебя соборовали (а она тут в тот час была), нешто такие-то здоровые, думала я, помирают? А ты, вон и мёртвый-то сидишь как живой!

— Так-то вот и отошёл в Царство Небесное праведник наш дедушка Паня, — закончил свой рассказ Степан; сам говорит, а сам плачет; слушает его Марья, и тоже слёзы так и текут у неё ручьями по раскрасневшимся от душевного волнения ланитам.

— О чём, — спрашиваю, — Маша, плачет?

— Больно жить хорошо на свете, — отвечает, — да речи такие слушать!

А в Марьиной семье она с детьми сама — четверта да муж, да деверь со снохою — эти бездетны — живут друг с другом так, что, по выражению Степана, «и в Библии за редкость». А отец «мужьёв» в монастырь ушёл и там теперь мантийным монахом и ктитором.

— Уж утешаюсь же я, на жизнь их глядя, — восторгается Степан. — истинно утешаюсь! Ни у кого я такого согласия не видал. Ты посуди сам, какая между ими любовь-то! — Пристанут к Марье её детишки: «Мамка, исть (есть) дай!» — А ей некогда, потому что у них со снохой дела наперебой идут, кто скорее за себя и за другую сделает. Потолкутся, потолкутся ребятки около мамки, видят, что ей не до них, и бегут к тётке, а матери кричат:

— Ну коли так, так мы к хресной — к снохе, то есть, к материнской; а та уж тут как тут и всех, ровно мать родная, оделяет. — И мужья-то ихние, — продолжал восторгаться Степа — такие же: младший без старшего никуда, ни ногой. Зато и живут же! Дом полная чаша, а народу круг них сколько кормится! Вот рабы-то Божии.