 |
| Слово | Игумен Венедикт (Кулешов) | 30.07.2011 |
блаженной кончины
преподобного Феодора
20-летию
возобновления монашеской жизни
в Санаксарском монастыре
посвящается…
Знали всегда и доныне знают святые: не заповедал Бог,
чтобы возлюбленные чада Его, будучи в этом мiре, имели покой, но наипаче восхотел Бог, чтобы пребывали они в уничижении и скорби. Ибо «тем и отличаются сыны Божии от прочих, что живут они в скорбях, а мiр веселится в наслаждении…» (1)
На сей раз орудием Промысла Божия избран был Темниковский воевода Василий Неёлов.
Дело это продолжалось не один год. Архимандрит Феофан Новоезерский (а тогда послушник Фёдор Соколов), один из очевидцев происходившего и притом единственный, кто оставил о конфликте этом краткие воспоминания, утверждает, что Неёлов сперва напросился в духовные чада к Преподобному:
«Когда о добродетельном житии отца Феодора разошёлся слух, то многие мiрские шли в обитель и спрашивали у него в духовных нуждах наставления. Так и бывший в Темникове воевода Неёлов пожелал иметь отца Феодора духовником и просил его о том прилежно. Старец предупредил, что будет требовать повиновения во всём, к пользе душевной относящемся. При этом указал воеводе на заповедь апостола Павла: Проповедуй слово, настой благовременне и безвременне, обличи, запрети, умоли со всяким долготерпением и учением. Воевода расположился быть во всём покорным, как сын к отцу; и продолжал исполнять сие три года без всякого сопротивления. Но затем вышел из послушания, стал посты и постные дни пренебрегать; в городе летом печи печатал, а ежели кто хотел, чтоб распечатана была печь, положил с каждой по рублю; дела решал несправедливо по мзде, обвиняя невиновных, а виновных оправдывал. Слыша много жалоб и ревнуя об исправлении воеводы, отец Феодор строго обличал его, но тот ни во что поставлял все обличения духовного отца. Напоследок в жатвенное время принуждал крестьян строить покои себе. Крестьяне просили Старца, чтоб съездил и лично убедил воеводу дать сперва им с хлебом убраться. Отец Феодор, видя такое притеснение, приехал в Темников в дом к воеводе. Услыхав об этом, тот ушёл в канцелярию, сел за зерцало (2) и велел позвать отца Феодора. Когда Старец вошёл, воевода начальнически спросил: какую имеет он до него нужду? Отец Феодор пересказал ему все его дела, — и убеждал оставить грабёж и притеснение бедных. Воевода велел дневальному записать в протокол, что настоятель Санаксарского монастыря при зерцале называл его грабителем, — и представил о том губернатору в Воронеж; губернатор донёс Государыне Императрице Екатерине Алексеевне, а от неё в Синод вышло повеление исследовать сие дело. Почему губернатору велено призвать отца Феодора и отобрать от него ответ. Тогда отец Феодор брал с собой и меня для писания ответа (3), — подав который, отпущен был обратно. А чрез несколько недель вышло Высочайшее повеление: отправить его, как безпокойного человека, в Соловецкий монастырь…»
Свидетельство архимандрита Феофана, конечно же, ценно (хотя, как теперь выясняется, он допустил некоторые принципиальные неточности; не забудем, что вспоминал он сию историю спустя почти пятьдесят лет). Теперь мы имеем в руках архивные документы всех участников этого дела: настоятеля Санаксарского монастыря иеромонаха Феодора, воеводы города Темникова надворного советника Василия Васильевича Неёлова, Воронежского губернатора генерал-поручика Николая Лаврентьевича Шетнёва, епископа Владимiрского и Муромского Иеронима (Формаковского), членов Святейшего Синода, чиновников 1-го департамента Правительствующего Сената и — самой Императрицы Екатерины II Алексеевны. Мы имеем возможность как бы услышать голос Преподобного, его позднейшую оценку происшедшей над ним расправы: собственные его слова, сказанные уже после возвращения из девятилетней ссылки и записанные доверенным учеником (4). Мы обязаны, наконец, провести некое расследование, чтобы не только восстановить насколько возможно подлинную картину этого дела, увидеть, как поступал в тех или иных обстоятельствах Преподобный отец, но и проникнуться, хотя бы отчасти, внутренним его отношением к тому, что попустил Господь Бог. Думается, что правдивое повествование этой страдальческой, но и в высшей степени поучительной истории будет нам не без духовной пользы.
Итак, первое: был ли преподобный Феодор духовником воеводы Неёлова — хотя бы и по прилежной его просьбе, хотя бы и в начальные лишь три года, покуда раб Божий Василий «не вышел из послушания»?
Наш ответ: судя по тональности и содержанию документов, исходящих от Неёлова и, несравнимо нам более важных, читаемых от преподобного Феодора, — нет никаких, даже малейших оснований предполагать таковые между ними отношения, хотя бы и бывшие (при этом, конечно же, учитываем канцелярское назначение нами исследуемых бумаг). Впрочем, мы думаем, что если и пожелал воевода Неёлов иметь отца Феодора своим духовником, если и упрашивал его об этом прилежно, то не иначе как из тщеславия: первое бюрократическое лицо уездного города и иметь хотело всё самое первостепенное, самое знаменитое в подчинённой ему округе. (Желания же соответствовать приобретаемому, то есть в данном случае — духовно трудиться, — как правило, не обретается у подобного рода людей.)
А Старец? Старец и не мог поступить иначе, чем так, как поступил. Слышим же и от Господа: Грядущаго ко Мне не изжену вон, — иначе никогда и не приблизил бы Иуду-предателя.
Каким же в действительности был ход тех скорбных событий?
Сказано у Апостола: Овех убо милуйте разсуждающе, овех же страхом спасайте, от огня восхищающе.
24 октября 1773 года, в десять часов по полунощи, настоятель Санаксарского монастыря иеромонах Феодор, убеждённый, что духовными увещеваниями исправить воеводу уже никак невозможно, приехал в Темников, чтобы начать действие гражданским судебным порядком. Он вошёл в Темниковскую ратушу (то есть купеческую управу), где заседали выборные от городских и уездных купцов. Позже, в объяснительной правящему архиерею, отец Феодор скажет, что он «приезжал в ратушу по многим от купечества на того воеводу Неёлова, в грабительствах его и разорениях, ему, настоятелю, жалобах, желая обще в том получить от них известие». Но поддержки от выборных купцов отец Феодор в ратуши не получил. Затем он идёт в Темниковскую воеводскую канцелярию, где в судейской камере в этот час, на своём присутственном месте, заседал сам воевода, надворный советник (5) Василий Васильевич Неёлов, а с ним и секретарь канцелярии Алексей Мыльников. Войдя без церемоний, отец Феодор прямо объявил Неёлову, что он есть «грабитель и разоритель народа» (притом и о «прочих того воеводы грабительствах и разорениях, причиняемых бедным»), и потребовал записать эти слова в канцелярский журнал. После чего из присутственного места вышел. А позже объяснял епископу Иерониму, что намеренно поступил так, дабы «дело оное не могло быть закрыто». Ибо «закон общественный и права государственные обязывают нас усматривать обществу вредительные случаи и всеми мерами стараться, чтобы таковые искоренять, дабы как душевная, так и телесная жизнь общества не могла разориться. И потому он, настоятель, тем обвинением и требовал, чтобы непременно сообщено было по надлежащему в гражданскую команду, от коей бы вышло повеление означенного воеводу Неёлова, сменив от судебного места, исследовать, а он, настоятель, и должен будет тогда доказывать, за что назвал его грабителем и разорителем народа».
Чиновник Неёлов в ответ поступил так, как и обязан был поступить. В журнале воеводской канцелярии появилась подробнейшая запись о приходе настоятеля Санаксарского монастыря иеромонаха Феодора в присутственное место «без всякого дела» и о назывании им воеводы «непристойными словами облыжно», а затем вынесено было и приказное решение: «дабы он, иеромонах Феодор, в настоящих делах по Темниковской канцелярии помешательства и в обществе неспокойства чинить не мог и с Высочайшим интересом несходственность не произвёл, с прописанием всего вышеизложенного обстоятельства из Темниковской воеводской канцелярии представить на рассмотрение в духовную Преосвященного Иеронима, епископа Владимiрского и Муромского консисторию и требовать, чтобы с ним, иеромонахом Феодором, учинёно было в силу Духовного регламента и законов…»
Официальная бумага имела важную силу в бюрократическом государстве Российском. Бывало, сами чиновники подпадали под магическую власть бумаги. Когда бумаге давался ход, то движение её становилось неотвратимым — покуда не получало должного разрешения. Отец Феодор знал это и шёл на это. Думал ли, что государственно-церковный чиновничий аппарат дружно встанет на стороне чиновника Неёлова? Надеялся, что законность государственная не решится вовсе отвергнуть справедливые притязания общественные? И в этом, как человек истинно духовного благородства, не оставлявший и в каждом увидеть хотя бы признаки неискажённой духовности, — ошибся. Но в этом была проблема и для всякого духовно живого человека, столкнувшегося с бюрократическим государством, созданным могучею волей Императора Петра Великого.
В тот же день, 24 октября, воевода Василий Неёлов подписал доношение епископу Иерониму (а не Воронежскому губернатору, как вспоминал архимандрит Феофан и как до сего дня утверждали жизнеописатели Преподобного). Получив сие доношение, Владыка тотчас отправил с нарочным к иеромонаху Феодору требование дать объяснение происшедшему, — каковое Преподобный без замедления дал, краткое и определённое (фрагменты мы цитировали). Убедившись, что делу дан ход, теперь уже сам отец Феодор пишет доношение — Воронежскому губернатору (как прямому начальнику Темниковского воеводы), которое и отправляет с доверенным учеником — монахом Иоасафом. Из доношения видно, что конфликт между воеводой Неёловым и Санаксарским монастырём начался с того, что Неёлов на монастырских мельницах без всякого платежа молол собственный хлеб; а когда отец Феодор ему в этом отказал, то «он, воевода, приняв на нас свою злобу, начал нам производить нападки и утеснения и возбранять купечеству, чтоб в монастырь не ходили и милостыни не подавали». За то одно, что Темниковский купец Алексей Власов отдал в монастырь двадцать три улья собственных пчёл, «как души своей ради, так и для поминовения отца своего», воевода Неёлов принудил купечество содержать Власова в ратуше под караулом, желая его «иль в солдаты отдать, иль пятьсот рублей денег взять, иль без всякой милости сечь плетьми». «Что уже уведав, я, настоятель с братией, сказал купечеству, чтоб воеводе в том не угождали, понеже начинает дело беззаконное». Власова на время из ратуши от караула освободили, за что воевода «на всё купечество остался с немалым гневом». Далее отец Феодор перечисляет и другие обиды, чинённые от воеводы «многим прочим, как купечеству, так и уездным: для своих прибытков забирал под караул в острог и в той нужде долговременно морил, также в летнее время печатанием и нетоплением печей всему купечеству производил немалую нужду, как без варения пищи, так паче и без печения хлеба, и чрез таковые утеснения получал себе от того купечества немалые взятки». И отец Феодор называет имена одиннадцати купцов, из тех, кто жаловался ему на воеводу, называет и суммы взяток. Доношение заканчивается просьбой к губернатору не просто наказать воеводу Неёлова тем или иным образом, а — отрешить от должности и предать следствию и суду, на котором бы и доказывалась вся вышеписанная его вина. Если же Неёлов от служебного места сменён не будет, «то многие за страх того воеводы как от доказательства, так и от свидетельства откажутся».
Воронежский губернатор генерал-поручик Николай Лаврентьевич Шетнёв был единственным, кто попытался поначалу хоть как-то погасить конфликт (что, впрочем, как мы видели, не согласно было с желанием самого отца Феодора). Получив доношение, он тут же отправляет три письма:
отцу Феодору — с заверением, что во всём, касающемся собственно монастырской обиды, от него, губернатора, будет воеводе строго подтверждено, «чтобы он того отнюдь не чинил»; но и с разъяснением, что все прочие против воеводы обвинения, как-то: взятки с купцов и с уездных жителей, и иные утеснения, о чём-де сами обиженные показывать имеют, — отнюдь не входят в компетенцию Санаксарского настоятеля, ибо «государственными законами в дела, глас о себе имеющие, даже и фискалам вступать запрещено; повелевается же всякому о своих обидах бить челом и доносить самим, не примешивая других лишних дел», потому-де сами обиженные купцы и должны обвинить воеводу в челобитных своих; а кроме того, «не только вам, настоятелю, но и духовным правительствам в дела, принадлежащие до гражданского суда, указами вмешиваться не велено, почему оное ваше доношение и оставлено здесь без производства»;
воеводе Неёлову — с подтверждением: «оному монастырю никаких обид отнюдь не чинить, опасаясь в противном случае неупустительного ответа и штрафа»;
епископу Иерониму — с информированием о сути конфликта и своей губернаторской реакции на него, и с покорнейшей просьбой, чтобы «Ваше Преосвященство и со своей стороны сделали подтверждение ему, настоятелю, дабы он в некасающиеся до него дела не входил и не подверг бы себя под ответ или нарекание».
Далее случилось — непоправимое.
Получив 4 января 1774 года письмо Воронежского губернатора, имея уже на руках жалобу воеводы Неёлова и объяснительную иеромонаха Феодора, епископ Иероним ничуть не медля пишет подробнейшее, на девяти листах, доношение в Святейший Правительствующий Синод, которое и отправляет 15 января (тем самым напрочь перечёркивая осторожное намерение губернатора не допустить выхода сего конфликта с местного чиновного уровня на столичный). Но не только обстоятельства настоящего дела выносит Владыка на рассмотрение высшего церковного органа. Он присовокупляет к нынешнему делу ещё одно — пятилетней давности: дело неоконченное, дело предерзостное, по которому обвинённого никак не должно было оставлять без примерного наказания. Давно лежало сие дело во Владимiрской консистории без движения. Теперь — понадобилось.
Остановимся и возвратимся в 1768 год.
Мы видели, что преподобный Феодор созидал Санаксарскую общину на очень строгих, древних правилах монашеского жития. Основанием для этого он имел, во-первых, свой собственный опыт подвижничества, а во-вторых — своих учеников, доверившихся ему, желавших и способных к аскетическому подвигу. Это были прежде всего те, кто ушли в след его из Санкт-Петербурга, постриженные здесь в Санаксаре и составившие основу братства, прираставшего затем стремящимися испытать себя. Надо сказать, что любовь и наставническая забота Преподобного одинаковы были ко всем братиям, но требования к ним, конечно же, различались. Одно дело бельцы — послушники в мiрском звании, — которые хотя и проходили такую же, что и вся община, жестокую жизнь (вспомним архимандрита Феофана), но ворота для тех, кто не вмещал сие, были отворены: Старец сверх меры никого не удерживал… И совсем иное — для тех, кто принял монашеский постриг, обещаясь, с помощью Божией, о претерпении мужественно и благодушно всякого злострадания, спасения ради души своей: таковых отец Феодор, когда это необходимо было, врачевал безуступчиво и врачевство употреблял — неласкательное. Требовалось здесь, по слову Апостола, непрестанное плоти распятие со страстьми и похотьми, требовалось здесь умирание для мiра и всего, яже в мiре, — и первым в подвиге был сам Старец, подавая пример, но и послушания при этом требуя совершенного. Знал, что такое верность: духовному отцу, а чрез него — Господу Иисусу Христу; знал, какие дары эта верность и это послушание содержат в себе: вся могу о укрепляющем мя Иисусе Христе, — и мы помним, что ответил Преподобный епископу Пахомию, когда Владыка пожелал взять от него тех, кто вверил Старцу свою душу: «сие отлучение будет для них не без прискорбия и вреда». Так заботился и так отстаивал своих чад.
Дело, которому епископ Иероним дал ход, случилось при его предшественнике — Павле, епископе Владимiрском и Муромском.
26 июля 1768 года епископ Павел получил из Святейшего Синода указ «о распределении сверхштатных монашествующих в те монастыри, где до оных недостаток есть». Монашеские постриги строго контролировались Синодом и разрешались лично Императрицей. В монастырях имелись штатные расписания и, в зависимости от класса, значимости, иного-прочего — каждому определялось соответствующее количество монашествующих, сверх которого и постригать уже было никак не можно. Деятельные настоятели исхитрялись и постригали кандидатов из своей братии, как будто пребывающих в других монастырях епархии, где по скудости тамошней жизни имелись вакантные штатные места; постриженные как бы там, монахи по-прежнему находились здесь — а там оставалась скудость и недостача. Таковая воистину чехарда могла быть разрешена чрезвычайно просто, для этого государственной власти, подмявшей под себя церковную организацию, надобно было взглянуть на дело духовно, — но где же было взять духовного видения бюрократической власти?
В августе настоятель Санаксарского монастыря иеромонах Феодор получил из Духовной Преосвященного Павла консистории указ, в силу которого обязывался предоставить в распоряжение Владыки сверхштатных своих монахов. По расписанию в Санаксаре полагалось иметь семь монашествующих. Имелось пятнадцать (6). Это были изначала его ученики. Это было ядро общины. И теперь ядро — расколоть? Никогда отец Феодор не пошёл бы на это. Но прежде чем ответить Владыке обоснованным отказом, Старец в трапезе при всей братии объявил о присланном из консистории указе и о своём решении не дать братство на изъятие; объявил, желая испытать учеников и услышать, прежде всего от монахов, ответные слова верности и поддержки. И услышал эти слова от всех — кроме двоих. Иеромонах Венедикт и иеродиакон Пармен — из Петербургских ещё учеников, из Преображенских гвардейцев, — выразили желание воспользоваться указом и покинуть обитель, жизнь в которой сделалась им несносной по причине установленных настоятелем продолжительных церковных служб, кои «по немощам и слабости здоровья они и прежде с великою нуждою исполнять могли, а ныне перенесть уже и вовсе никак не в силах». Было ли случившееся неожиданным для Преподобного? Не для того ли и объявлял при братстве, чтобы наконец обличить давно втайне вызревшее непокорство? И применить горький пластырь — в назидание прочим. За формальными строками канцелярских доношений — как узнать, что там происходило, и прежде всего в душе каждого? Чуть позже, оправдываясь пред консисторским начальством, Венедикт и Пармен проговариваются: настоятель, в ответ на желание наше выйти из обители, «сказал нам, что увидите-де, какая вам последует свобода». Вот оно что: не в длительных службах церковных было дело, долгие службы, строгий устав, жестокая жизнь — были изначала, будут и далее, покуда преподобного Феодора не удалят из Санаксара, — Венедикт и Пармен проживут в монастыре ещё много лет, а первый из них в 1778 году даже настоятельства добьётся… Дело не в телесных немощах, проблема была, вероятнее всего, духовная: несносным стало им иго послушания, захотелось сбросить его, захотелось свободы… Искушение было серьёзнейшим, серьёзнейшее требовалось и врачевство. Старец понимал это.
Мы воздержимся от дальнейших домыслов. То, что Старец ещё увещевал их, из документов явствует. Но чем утверждали они своё упрямство? Немощи телесные — разве причина?
За противность общему братскому согласию, за немирствие, за нежелание покориться настоятелю и духовному отцу последовала обоим виновникам строгая епитимия: Старец лишил их братской трапезы и отстранил от священнослужения — ибо с таковым духом противления не следует и приступать к алтарю Божию.
Сам же уехал во Владимiр к епископу Павлу.
Формальным обоснованием своего отказа отдать монахов был для отца Феодора тот самый, добытый у Императрицы чрез приближённых к ней лиц и спасший ещё недавно Санаксар от исчезновения, указ от 10 августа 1764 года, которым Самодержица повелевала: «пустыню Санаксарскую оставить в числе прочих… и быть в ней тем монахам, которые ныне в той пустыне находятся…» Правда, тут же в указе говорилось нечто противоположное: «…а впредь во оной пустыне содержать толикое монашествующих число, сколько оных по учинённому в Комиссии расписанию в безвотчинных монастырях и пустынях быть повелено». И вот повелено было по расписанию содержать семь человек; но, с другой стороны, ныне имеющиеся пятнадцать — пострижены были до Высочайшего этого указа и тоже по повелению Императрицы… Как бы там ни было, епископ Павел не решился что-либо возразить и вынужден был согласовывать последующие действия с вышней командой: он отправил доношение в Московскую Святейшего Синода контору, из которой стал ждать ответ. А отец Феодор выехал назад в Санаксар.
Здесь он нашёл, что чада его, Венедикт да Пармен, отнюдь не смирились, а наипаче явили пагубное своеволие. Покуда не было в обители отца настоятеля, они убежали — и тоже во Владимiр, чтобы самолично представить архиерею желания свои и доводы. Там они письменным доношением поведали Владыке о несносности жизни под водительством иеромонаха Феодора и просили усердно забрать их из Санаксара — хоть, например, во Флорищеву пустынь, где (скажем от себя) как раз назначен был настоятелем иеромонах Вениамин: их сопостриженник, взятый в своё время Тамбовским архиереем Пахомием, а ныне переведённый во Владимiрскую епархию. Но Владыка теперь уже сам должен был объяснять им, ссылаясь на тот же Высочайший указ от 10 августа… и т. д., — и велел возвращаться в Санаксар и ждать, во всяком случае, ответа из Московской конторы; отцу же Феодору будет строго указано, что отстранение их от священнослужения есть отнюдь не его право, а епископское, так чтобы он, под угрозой штрафа, впредь себе таковых дерзновенных поступков отнюдь не дозволял…
С тем отпустил Владыка двух жалобщиков.
Известно: раз поддавшись самочинию и глотнув свободы, трудно остановиться. Теперь уже ослушались они и Владыку и, вместо возвращения на покаяние в обитель, пустились бежать дальше — в Москву, чтобы в конторе Святейшего Синода доказывать о телесных своих немощах. Возвращены они были во Владимiр из Москвы под крепким караулом 5 ноября. С ними прибыло и разъяснение Владыке о том, чтобы сверхштатных монахов в другие монастыри из Санаксара не переводить.
И вот тут-то епископ Павел поступил по букве Духовного регламента (да, возможно, и по своему интересу), а не учёл, что настоятель иеромонах Феодор может в ответ поступить в ревностном духе старчества.
Двух ослушников своего архиерейского благословения епископ Павел наказал примерно: отослал обоих на год во Флорищеву пустынь в монастырские работы и в чреду священнослужения, с тем чтобы по окончании епитимии возвратиться им назад в Санаксар, — о чём указом известил настоятеля иеромонаха Феодора с братией.
И вот это-то решение Владыки было для отца Феодора полной неожиданностью. Что же это за врачевство — когда отец духовный отстраняет своих чад от служения и лишает трапезы, заключая на епитимию в месте, где давали они обещание; архиерей же, напротив, отправляет служить — да туда, куда они же и хотели своевольно, оставляя им при этом и немирствие их, и непокорность!
И что же с ними там будет?
И отец Феодор тотчас пишет Владыке ответ, выражая совершенное своё несогласие.
«Вы, Ваше Преосвященство, — пишет он (7), — поступили не духовно, а совершенно в потакание страстям их; оные иеромонах и иеродиакон приняли намерение к отбытию из Санаксарского монастыря, презирая моё настоятельское к ним увещание; по таковому их непокорению и от церковной службы мною отрешены на время. Вы же отослали их во Флорищеву пустынь, точно, в угодность их, и в том по всему сделана неправда — как указам противная, так и законам духовным весьма беззаконная. Того ради прошу Ваше Преосвященство оных иеромонаха и иеродиакона прислать обратно в Санаксарский монастырь (у епископа Иеронима в доношении: „требовал вернуть“), или меня, для просьб об этом, отпустить в Святейший Правительствующий Синод или в Московскую Святейшего Синода контору…»
Из Духовной консистории настоятелю иеромонаху Феодору на таковой его репорт последовал строгий указ, с угрозою:
«Ты, настоятель, оказываешь к команде Духовной консистории, а особливо и к архипастырю своему не только явное неподчинение, но и совсем точное презрение; потому что всегда виновные в подначальство и работу ссылаются в отдалённые места, а не туда, где кто находится; и если б те иеромонах и иеродиакон в свой же монастырь отосланы были, то и епитимия им ни за что казаться б могла, потому что они в том же почти, как и прежде, имелись бы состоянии. А как ты, настоятель, вышеобъявленное об отсылке тех иеромонаха и иеродиакона для исправления временной епитимии во Флорищеву пустыню учинённое в консистории определение и последовавшую на то от Его Преосвященства конфирмацию (8) называешь презрительно, якобы оные учинены в противность правилам и указам (а каким именно, того не объявляешь), то сам чрез то себя явно показываешь, что ты посылаемыми от команды, а особливо от архипастыря своего повелениями не только не доволен, но, оные презирая, чинишь поносительные укоризны. Ибо как по слову Божию начальникам и наставникам надлежит повиноваться, а по Апостольскому 55 правилу к епископам никакого досаждения употреблять запрещено, так и в гражданских правах, а именно: в воинских 21, 27, 28 и 29 артикулах (9), генерального регламента в 54 главе и в Именном 1724 года генваря 20 дня указе, — повелевается, с жестоким притом подтверждением, дабы пред командирами и повелениями их никакого ослушания чинить не дерзали; а притом генерального регламента в 55 главе и указе 1764 года сентября 13 дня точно запрещено, чтоб никаких поносительных слов в репорты включаемо не было. И если б тех государственных прав, а особливо и слова Божия силу и содержание ты, настоятель, разуметь и в памяти содержать незабвенно мог, то бы против команды, а особливо и к архипастырю своему такового презрения и укоризненного поношения в репорт включать никак не отважился бы. А хотя тебе, настоятелю, о показанных иеромонахе и иеродиаконе представлять что-либо и рассудилось, то однако же чинить надлежало с почтением и учтивостию, как о том в вышепомянённых государственных правах узаконено неотменно. Что же касается до учинённого тобою, настоятелем, означенным иеромонаху и иеродиакону в священнослужении запрещения за единое только их якобы из монастыря к отбытию намерение, то и оное тобою сделано в явное архипастырю своему презрение; ибо хотя бы они и в важных каковых винах оказались, однако о том надлежало представить архипастырю своему, потому что запрещение в священнослужении, по содержанию 39 Апостольского правила, единственно во власти состоит епископской. Того ради, за всё вышеозначенное твоё с явным против команды, а особливо к архипастырю своему презрением и непокорностию дерзновенное представление, в чём твоя точная состоит винность, подлежал бы ты суждению и неотменному штрафу; однако, как видно, всё то учинёно тобою больше от нерассудного домогательства, чтобы те иеромонах и иеродиакон никуда для епитимии кроме своего монастыря не были бы отосланы, — так в рассуждении этого (и что ты, настоятель, чрез вышеписанный указной тебе выговор можешь прийти в должное в погрешности своей очувствование) штраф тебе впредь до рассмотрения поудержать, с таким притом подтверждением, что если ты и вышеписанное оказанное тебе снисхождение пренебрегёшь и в таких же дерзновениях впредь виновным окажешься, то уже в таком случае — по силе правил и указов — суждён и штрафован всенепременно быть имеешь. А как и увольнению тебя в Москву и в Санкт-Петербург никакой законной нужды не усматривается, то и в этом тебе — отказать.
[Подписал] Иринарх, игумен Боголюбовский».
После грозного сего от начальства окрика Старцу впору бы замолчать (или, как присоветовали ему: очувствоваться). Но речь шла не о нём, в беде были духовные чада, скривившие свой путь, поддавшиеся наваждению бесовскому, в котором им ещё помогли… Очевидно, что многое и открыто было Старцу в судьбах тех, за кого он бился столь неуёмно и горячо. (Да вот же: как выяснится в итоге, отец Венедикт — нагляднейший тому пример…) И преподобный Феодор отправляет, января 7 дня (10) 1769 года, в консисторию ещё один свой репорт, пытаясь достучаться сквозь формально безукоризненную толщу правил и указов.
«…А в репорте том он, Феодор, пишет (цитируем доношение епископа Иеронима), что виновным себя не признаёт. Понеже Апостольское слово и гражданские указы приказывают покорным быть и послушным к пастырям таким, которые хранят Божии законы и порученных им содержат законно, а не к таким пастырям, которые идут противу законов Божиих и судят совершенную неправду, о каковых уже тот же Апостол не так говорил, когда приведён был пред архиереем Ананией и повелено его [Апостола] беззаконно бити во уста. Тогда что он сказал архиерею тому? Бог имать бити тя, стено повапленая; седиши судя ми по закону, преступая же закон велиши, да биют мя. Так по тому слову Апостольскому к неправедному архиерейскому суду, аще бы кто и бити его, Феодора, беззаконно восхотел, благовременно б было и ему то Апостольское слово рещи: что Бог имать бити тя, стено повапленая. Означенным же иеромонаху и иеродиакону учинена епитимия беззаконная и ложная, к самовольству желания их; а когда бы они присланы были на своё место для исправления епитимии, то б оная им паче чувствительна была, если б их за грехи от священнослужения запрещением и церковными поклонами утрудить, а к тому ж и содержанием в цепи на время смирить. И таковым он, настоятель, архипастырским неправедным судом весьма недоволен. А понеже пастырь не презрение своё взыскивать должен, но смотреть, совершенную ль он сделал правду, то сим неправедным судом и сам уже себе презрение наносит, и не яко пастырь бывает, но паче и губитель овец Христовых. А священнослужение на время тем иеромонаху и иеродиакону удержано того ради, что они беззаконным своим ко отлучению положением — ему, настоятелю, и всему братству стали быть уже враждебны, с коими для той вражды по законам духовным и по слову Христову о неприношении дара без примиренияво общей службе и быть стало невозможно, от каковых враждебных и беззаконных и Апостол отлучатися повелевает, и ниже с ними ясти. Он же, настоятель, по благодати Божией, данной ему, в чине священства состоит, а по духу им отец; и данною ему от Бога властию может он их на время запретить и разрешить, а потом и главному пастырю, если нужда следовать будет, предложить. А как-де усматривается им, Феодором, что суд Преосвященного Павла единственно токмо своё презрение взыскивает, а не правду, то таковым судом он, Феодор, и недоволен. И просил, чтобы о том на рассмотрение представить вышней команде, где бы он должен с Его Преосвященством иметь суд, а не по насильственной власти неправедные штрафы, в которых не суд, а насилие быть может, и не пастырство, но паче разбойство…
Но только обо всём вышеписанном от Преосвященного Павла тогда никакого представления в Святейший Синод не было», — резюмирует епископ Иероним.
Не потому ли не было (добавим от себя), что Преосвященный Павел почувствовал-таки в совести некую перед преподобным Феодором свою неправду? — Спустя полгода, в августе 1769-го, епископ Павел скончался. И дело о предерзостном поступке Санаксарского настоятеля положено было в Духовной консистории под сукно.
В январе 1774-го новому правящему архиерею Владимiрскому и Муромскому давнее дело это почему-то пришлось кстати.
Доношение епископа Иеронима слушано было в Святейшем Правительствующем Синоде 12 февраля. Слушание для присутствующих членов Синода не вызвало разногласий. Поступки Санаксарского настоятеля — и противу епископа Павла, и в обличение воеводы Неёлова, — Святейший Синод признал «весьма дерзновенными и не токмо духовному его сану и должности нимало не принадлежащими, но и святым правилам и государственным законам крайне противными», и РАЗСУДИЛИ: «его, Феодора, за одни только пред духовною своею командою дерзновения и непокорение — лишить настоятельства и священства; но как сверх того… он отважился, пришед в градскую ратушу незнаемо для какого совету, собрания всего народа требовать, а в Темниковской воеводской канцелярии во время присутствия воеводу, яко градоначальника, грабителем и разорителем укорять и, неудовольствуясь тем несходным с законами поступком, доношением к Воронежскому господину губернатору отзываться (каковые видимые его безпокойства не до Святейшего Синода, но до рассмотрения Правительствующего Сената надлежат), — того ради и благоволил бы Правительствующий Сенат о том учинить надлежащее рассмотрение и определение, и что учинёно будет — о том Святейший Синод уведомить, дабы по тому и Святейший Синод на основании законов решительное определение о нём учинить мог.
[Подписали:] Гавриил [Петров], архиепископ Санкт-Петербургский; Иннокентий [Нечаев], архиепископ Псковский; Платон [Левшин], архиепископ Тверской; Андрей [Михайлов], протопоп Гвардии Преображенский; обер-секретарь Аполлос Наумов».
Итак, отправлено было ведение по делу «Санаксарского монастыря о настоятеле Феодоре» в Правительствующий Сенат, но слушано оно было в 1-м департаменте Сената лишь 15 мая (11); в ответном в Святейший Синод ведении сообщалось: «что поступки означенного Феодора с Темниковским воеводою и тамошними гражданами и Сенат со своей стороны видит столь дерзновенными, что его, яко человека безпокойного и причиняющего в обществе безпорядки, без должного по законам наказания отнюдь оставить нельзя; однако ж поелику Святейший Синод определяет его лишить только настоятельства и священства, а исключается ли он, Феодор, из монашества, о том Правительствующий Сенат не уведомлён, то к точному о его поступках рассмотрению и ко учинению о нём определения в гражданском правительстве и не можно приступить прежде, пока Святейший Синод не определит оного Феодора, лиша монашеского сана, прислать к светскому суду».
Всё и всем ясно было до предела. Вины Феодора для всех были очевидны. Но: монашество получил он по Высочайшему соизволению вечно блаженныя памяти Государыни Императрицы Елисаветы Петровны; настоятельство да и сам нынешний статус Санаксара бытие имели в силу Высочайших указов Ея Императорского Величества Екатерины II Алексеевны, Самодержицы Всероссийской… да был же он к тому ж и дворянин, — нужда требовала составить аккуратный (правильный) Всеподданнейший доклад; тем более что по линии Сената двинулась уже к Ея Величеству должная информация: статс-секретарь Императрицы, господин тайный советник, сенатор и кавалер Григорий Николаевич Теплов потребовал от канцелярии Святейшего Синода справку для донесения на Высочайшее имя: «на каком основании во Владимiрской епархии Санаксарская пустыня до состояния штатов была и по учреждении оных ныне находится? Какие прошения от настоятеля оной, о прибавлении монахов в ту пустыню, в Святейший Синод были? Какие на то из Святейшего Синода последовали резолюции? Какое о нём самом, настоятеле Феодоре, ныне в Святейшем Синоде дело имеется и что по оному последовало?»
И чиновники Синодальной канцелярии принялись за работу (12).
Между тем за тысячу вёрст от Санкт-Петербурга Темниковский воевода Василий Неёлов продолжал чинить Санаксарскому монастырю «утеснения и обиды», будучи, как видно, уверенным в своей безнаказанности.
Надо сказать, что епископ Иероним, отослав доношение в Святейший Синод, конечно же, уведомил об этом Воронежского губернатора генерал-поручика Николая Лаврентьевича Шетнёва, но перед Темниковским градоначальником, а тем более Санаксарским настоятелем отчитываться отнюдь не намеревался, и потому конфликтующие стороны оставались в неведении, что дело их уже разбирается в высших чиновничьих кабинетах.
В начале марта письмом к Воронежскому губернатору отец Феодор вновь сообщает о продолжающихся от воеводы притеснениях и безчинствах.
«Высокопревосходительный генерал Николай Лаврентьевич, нам, убогим, милостивый государь!
Вашего Высокопревосходительства писание мы, убогие, получили, в котором между прочим объявляется, что о собственных наших обидах к Темниковскому воеводе Неёлову от Вашего Высокопревосходительства ордером подтверждено; однако не только мы на свои обиды от того воеводы удовольствия никакого не получили, но наипаче ещё принял ныне он свою злобу, и нападать и утеснять нас старается.
Сего года в феврале месяце, взяв пленных турок тринадцать человек (13) из определённого им от купечества особливого дому и миновав все в городе обывательские дома, прислал с оными турками сержанта и трёх солдат на состоящее наше в Темникове монастырское подворье; и не объявив нам, настоятелю с братией, означенные сержант с солдатами и турками на оный монастырский двор пришли с великою наглостию, так что послушник, для смотрения того двора от монастыря определённый, от страха принуждён был заложить у сеней двери, и означенный сержант с солдатами и турками, взяв бревно, двери эти разбили. И такою наглостию вошли, подобно как разбоем, без всякого по указам пристойного объявления. И ныне живут в том нашем монастырском доме пленные турки, отчего мы в нужных в город приездах терпим великое утеснение. Притом же он, воевода Неёлов, прежде сего времени чинил в городе с барабанным боем публикацию, чтоб монахи рукоделие своё в городе не продавали; каковое его запрещение до его должности, конечно, и не следовало, понеже мы состоим под духовною командой, — но во всём он, воевода, не иное намерение чинил, как токмо чтобы нам сделать обиду и утеснение.
От сего, Ваше Высокопревосходительство, изволите усмотреть, какая неукрощённая злоба у него на людей, которые и не под его командой состоят. Что же думать можно о прочих бедных, которые уже содержатся его воеводскою командой? Тут уж весьма пристойно сказать, что и гласные стали быть безгласными за страх такого человека, который и утесняет, и разоряет. И воистину так, как пред страшным Судом Божиим сказать, что многие бедные от неприязни той утеснены и разорены, и в крайнюю нужду приведены. Почему я, как на себе такую нужду чувствуя, так и о прочих бедных болезнуя, и принуждён воеводу того представлять ныне таким человеком, каков он есть в своём состоянии.
Ваше же Высокопревосходительство покорнейше просим означенных турок с монастырского подворья приказать свесть и по представленному нашему доношению резолюцию учинить. В прочем пребудем о Вас богомольцы.
Санаксарского монастыря настоятель иеромонах Феодор.
Вашему Высокопревосходительству всенижайшее поклонение приносим».
И опять должен был Воронежский губернатор ордером от 24 марта «строжайше подтвердить» воеводе, чтобы турок с подворья монастырского свёл, монахам рукоделия продавать не запрещал и более чтоб монастырю обид никаких не делал, — о чём уведомил запискою и Санаксарского настоятеля, обращаясь к нему: «Честнейший отец иеромонах Феодор!»
Но ещё прежде получения ответной этой записки отец Феодор, видя, что дело сие всё ходит и ходит по губернскому кругу, ничем не разрешаясь, составляет доношение уже на Высочайшее имя и 3 апреля подаёт оное (чрез знакомого благодетеля своего, тоже генерал-поручика Василия Ивановича Стрешнёва) Воронежскому губернатору — желая, должно быть, убедить его действовать же наконец решительней: своею, губернаторской властию, ибо в противном случае не миновать им всем Монаршего суда (который и без того уж грядёт…).
И вот только теперь, прочтя подписанное Санаксарским настоятелем доношение «ВСЕПРЕСВЕТЛЕЙШЕЙ ДЕРЖАВНЕЙШЕЙ ВЕЛИКОЙ ГОСУДАРЫНЕ ИМПЕРАТРИЦЕ ЕКАТЕРИНЕ АЛЕКСЕЕВНЕ САМОДЕРЖИЦЕ ВСЕРОССИЙСКОЙ, ГОСУДАРЫНЕ ВСЕМИЛОСТИВЕЙШЕЙ», губернатор, кажется, окончательно понял, что иеромонах Феодор действительно настроен довести до справедливого суда дело о безчинствах воеводы Неёлова и надобно и самому губернатору переходить от ордеров и записок к решительным действиям. Тем более, что воевода, на «строжайшие и наикрепчайшие подтверждения» губернаторские, в ответах своих изворотливо всё и вся отрицая, запутывал весьма ловко многомесячную сию переписку; и уже выходило из его оправданий, что это сам Санаксарский настоятель напраслину возводит на Темниковского градоначальника… и Неёлов усиленно и нижайше просил Его Высокопревосходительство «от нападений и напрасной обиды защитить и милостивое разсмотрение в том учинить»!.. Нет, надо было губернатору начинать разбирательство и местный вершить суд. (А знал: ещё в январе из Владимiрской консистории отправлено о деле сем в Санкт-Петербург, и ответа нет до сих пор, и как бы не вышло теперь у него противоречия…) Ох, сложно чиновнику в государстве, где над законами нравственными, над совестью — довлеют указы, параграфы и пункты! Не желательны, ох не желательны потрясения, но что-то ведь делать надо? И губернатор снова и снова перечитывал бумагу, поданную ему для передачи к Высочайшему следствию:
«…Санаксарского монастыря настоятель иеромонах Феодор на Темниковского воеводу надворного советника Василия Васильева сына Неёлова… Понеже как закон общественный, так и права Вашего Императорского Величества одолжают нас усматривать обществу вредительные случаи и всеми мерами стараться оные искоренять, дабы чрез таковые как душевная, так и телесная жизнь общества не могла б разориться… потому и я, настоятель, усмотря обществу немалое повреждение от Темниковского воеводы… представляю его не как правителя человеческому состоянию, но как грабителя и разорителя и Божественного закона и Вашего Императорского Величества правам совершенного вредителя…»
Но и правящего архиерея обойти никак нельзя было, — и губернатор пишет епископу Иерониму: «…прилагая с оного доношения копию, Ваше Преосвященство прошу, призвав реченного доносителя иеромонаха Феодора, какие и кому именно от Темниковского воеводы причинены грабительства и разорения, также Божественному закону и государственным правам в чём повреждение есть, велеть, на основании Генерального регламента 19 главы и о форме суда 1723 года ноября 5 дня указа, подать другое доношение — с ясным свидетельством и крепким доказательством. И с этим доношением и его, иеромонаха Феодора, благоволите, Ваше Преосвященство, доставить ко мне. А я…» — и губернатор, наконец, пишет то, о чём надо было писать ещё в декабре, а не теперь, в начале апреля: «Я, получа оное, исследовать и законное решение сделать не оставлю».
Через месяц, 6 мая, из консистории Преосвященного Иеронима послан был с нарочным к Санаксарскому настоятелю соответствующий указ, во исполнение которого отец Феодор и выехал к губернатору в Воронеж, взяв с собой послушника Фёдора Соколова (эту-то поездку вспоминал на склоне лет архимандрит Феофан).
Как и что там происходило в Воронеже — подробностей мы не знаем; да ведь и невозможно было уже ничего изменить! Именно в это время и, может быть, в эти самые дни поднесён был Ея Императорскому Величеству от Святейшего Синода Всеподданнейший доклад, в первых строках которого объявлялось: «Санаксарского монастыря настоятель иеромонах Феодор оказался во многих непорядочных и противных святым правилам и государственным законам поступках»; затем следовало по пунктам перечисление всех этих поступков и предерзостей, суждение Синода о лишении настоятельства и священства за непокорство пред духовною командой; суждение Сената о желательности лишить и монашества, дабы предать гражданскому суду, яко человека безпокойного и причиняющего в обществе безпорядки, — «но понеже оный иеромонах как в монашество в 1748 году пострижен из дворян по Именному блаженныя и вечной славы достойныя памяти Государыни Императрицы Елисавет Петровны, так и начальником в Санаксарском монастыре находится по Именному же Вашего Императорского Величества августа 10 дня 1764 года Высочайшим указам, то Синод ко исполнению вышеписанных определений приступить собою не может, а предаёт всё оное на Всевысочайшее Вашего Императорского Величества соизволение"…
Это последнее со Старцем путешествие в Воронеж и обратно запомнилось послушнику Фёдору Соколову двумя особенными встречами.
В тридцати верстах не доезжая Тамбова, в селе Большая Талинка, останавливались они у духовного сына преподобного Феодора — диакона Михаила Никифорова. Десять лет минуло, как овдовевший отец Михаил с малолетними детьми возымел желание удалиться в Санаксарский монастырь, и преподобный Феодор ходатайствовал за него; но тогда из Духовной консистории Преосвященного Павла последовал отказ: «по причине узаконенных штатов». За эти годы вокруг благочестивого диакона, искренне преданного Старцу и строго исполняющего все его наставления, образовалась община мiрян: «старых и юных, жён и дев — великое число». И вот теперь, при встрече, такую они показали к отцу Феодору любовь и усердие, что когда говорил им поучение, то все плакали; а когда выезжали мы от них (вспоминал архимандрит Феофан), то провожали его со слезами и приносили в напутие, по усердию своему, кто что мог, и полагали при ногах отца Феодора.
Эти живущие духовной жизнью простые поселяне меж собою имели согласие и любовь — паче родных; малоимущим помогали, снабжая всем необходимым: отчего между ними и в содержании домашнем было довольство. Пьянства и разных безчинств в их селе не было; ни песен мiрских, ни игрищ, ни гор, ни качелей. Но церковь Божия всегда наполнена была народом, приносившим Господу Богу от чистого сердца непрестанные моления.
Сего-то диакона Михаила и боголюбивую эту общину — завистливые злые люди, которых всегда раздражает святая христианская жизнь, называли раскольщиками, вводящими будто новое какое-то учение (14). Донесли Тамбовскому воеводе: диакон-де Михаил Никифоров вводит раскол, тем особенно, что поучает девственной жизни. Воевода представил епископу Тамбовскому Феодосию (Голосницкому) и просил исследовать сие дело. Прислали в Большую Талинку воинскую команду, забрали у диакона все его книги, и сам он взят был к Преосвященному. Рассмотрев книги, Преосвященный испытал и самого диакона: православно ли он учит? И после тщательного расследования сказал: «Ежели бы в моей епархии были все такие священнослужители, то я спасся бы их молитвами».
На обратном пути из Воронежа заезжали по Московскому тракту в Богородицкий Задонский монастырь, где с 1769 года пребывал на покое (на смирении, как тогда называлось) в великих подвигах и трудах святитель Тихон, епископ Воронежский (15). Три дня продолжалась между ними духовная беседа. Из уст учеников святителя Тихона слышано было: «что никому другому, кажется, не являл наш Преосвященный такого приветствия, как гостю сему — достоблаженному отцу Феодору; и какая происходила взаимная, духовной премудрости и глубины исполненная беседа — умам-де нашим непостижимая; и вот-де сладостнейшую какую видели мы оказию: важнейших особ, достопочтенных мужей и всяких гостей всякого звания, благоговейно собеседующих, Преосвященный наш имел навык провожать из сеней в двери и до крыльца, — а отца-то Феодора изволил проводить чрез весь монастырь даже до святых ворот, и при прощении поклонение ему полагал, яко приятнейшему о Господе брату, даже в пояс».
Драгоценное свидетельство!..
Но мы о другом: три дня духовной беседы! о чём же была она? О чём говорят святые? Конечно же, о едином на потребу! Но не может быть, чтобы святитель Тихон в эти три дня не узнал у отца Феодора о причине поездки в Воронеж; не может быть, чтобы отец Феодор не открылся Святителю во всех подробностях происходящего дела, не поисповедовал тяготу свою, не испросил совета и вразумления. И не открыто ли было святому Владыке предстоящее собрату великое испытание: потому и провожал его даже до святых врат и полагал ему особое поклонение… Больше они в земной жизни не встречались.
10 июня 1774 года тайный советник и кавалер Сергей Матвеевич Козмин пишет обер-прокурору Святейшего Синода статскому советнику Акчурину:
«Государь мой Сергей Васильевич!
Ея Императорское Величество, прочитав доклад Святейшего Правительствующего Синода о настоятеле Санаксарского монастыря иеромонахе Феодоре, приказать мне изволила вам объявить, что Ея Величество повелевает: оного Феодора, лиша настоятельского и иеромонашеского звания, отослать, яко человека безпокойного, простым монахом в Соловецкий монастырь, препоручив начальнику оного монастыря неослабное за ним смотрение, о чём повелеть изволила вам Святейшему Синоду предложить».
Сие предложение слушано было Святейшим Синодом 16 июня; и ПРИКАЗАНО: «Преосвященному Иерониму, епископу Владимiрскому, оного настоятеля иеромонаха Феодора из Санаксарского монастыря немедленно взять во Владимiр и, объявя ему в консистории указ, настоятельского и иеромонашеского звания лишить; и истребовав от Владимiрской провинциальной канцелярии двух человек солдат и подорожную на три, а обратно под солдат на две ямские подводы за указные прогоны, снабдя тех солдат надлежащею инструкциею, отослать его, Феодора, простым монахом за караулом в Ставропигиальный Соловецкий монастырь, в коем включа его, Феодора, в штатное число, поступать с ним, как означенным Именным Ея Императорского Величества указом повелено; а на ту отправу прогонные деньги Преосвященному Владимiрскому употребить, взяв из помянутого Санаксарского монастыря, а ежели в том монастыре того кошту недостаточно, то из положенной на Владимiрский Архиерейский дом штатной суммы, и сколько употреблено будет, в Святейший Синод отрепортовать…»
Указ из Синода послан во Владимiр 23 июня и епископом Иеронимом 5 июля получен. Тотчас отправлен был от Преосвященного в Санаксарский монастырь нарочный, который известил настоятеля иеромонаха Феодора, что надлежит ему немедленно следовать во Владимiр, где будет объявлен ему указ Ея Императорского Величества о лишении и ссылке. Повторяем: известие это, скорее всего, было полной неожиданностью для Преподобного и его братства; он только что вернулся из Воронежа, где губернатор, взяв с него новое и обстоятельное доношение, отпустил его с миром (так следует из воспоминаний архимандрита Феофана); он расположился думать, что теперь губернатор свершит справедливый суд над грабителем и разорителем народа; отец Феодор, повторяем, скорее всего, не знал, что дело с воеводою давно уже подано в Синод и что, кроме дела этого с воеводою, припомнили ещё одно: с архиереем.
Предание сохранило загадочную подробность: «велено имение его в сундуках отпустить с ним, сделавши опись. Для сего прибыл из Арзамаса игумен Спасо-Преображенского монастыря Иоасаф. Но имения никакого не нашлось, и описывать у провождавшего нестяжательную жизнь было нечего. Отец Феодор показал своё имение: войлок коровьей шерсти, обшитый толстой холстиною; небольшую подушку, такою же шерстью набитую; шубу овчинную, мантию и рясу, — и сказал: «Описывайте»».
Ну, то что имение в сундуках разрешено было взять — это, очевидно, личное пожелание Преосвященного (в указах об этом ничего не находим), да и принято так было в подобных случаях… Но вот подробность: направлен был для описи никто иной как игумен Иоасаф из Арзамаса. Логика в этом, конечно, есть: Арзамас тоже входил во Владимiрскую епархию, — но можно было и из Темниковского Духовного правления послать в Санаксар чиновников (намного проще было и, главное, дешевле). Пожалуй, что здесь последовала иная логика, независимая от желаний Преосвященного и имеющая смысл искусительный: напомнить старцу Феодору, что в начале монашеского подвига он был — Иоасаф.
В эти дни он прощался с обителью. Братии сказал: «Кто желает жить в Санаксаре, пусть остаётся здесь; кто не желает — выходите с благословением, кто куда хочет». (Так вспоминал архимандрит Феофан.) Сёстрам же в Арзамас — бедным своим нищим — отправил с доверенным братом письмо:
«Милость Божия да будет со всеми вами!
Ныне от вас следует моё отлучение, но вы о том, конечно, не печальтесь, понеже всё не без воли Божией совершилось, а мы не можем оной сопротивляться и не постигаем Божий о нас промысл; а более всего должно нам знать, что Божественные судьбы ведут нас к совершенному терпению, без коего нет нам спасения. Итак, не печальтесь, а радуйтесь, что до такой скорби благость Божия нас доводит, тем более, что она пришла совершенно безвинно, а за одно обличение человеческого нечестия и вопиющей на Небо несправедливости, что мы по обязанности нашей всегда о том говорить должны, и не токмо страдать, но и умирать готовы. Хотя мы и страдаем, но за всё благодарим вышнюю благость Господню и вас всех в сохранение Создателю поручаем. О содержании вашем братству приказано.
Иеромонах Феодор. Июля 12 дня 1774 года».
Преподобный Феодор был увезён из обители 14 июля. (Дату эту знаем точно — из келейной дневниковой записи Саровского строителя иеромонаха Ефрема: «того ж 1774 года отец Феодор Ушаков из Санаксара в Соловецкий вывезен июля 14 дня». Верим, что старец Ефрем и братия Саровской пустыни сопроводили преподобного Феодора в его скорбный путь — сердечным молитвенным состраданием.)
18-го он предстал в Духовной консистории пред епископом Иеронимом.
И вот здесь-то, когда зачитывали ему указ Ея Императорского Величества Самодержицы Всероссийской из Святейшего Правительствующего Синода, в коем жёстким канцелярским слогом перечислены были все его предерзостные поступки: и 1768 года, когда, возмутившись духом, отстаивал пошатнувшихся чад своих, и нынешний, когда во всеуслышание обличил беззаконие и грабительство воеводы, — отцу Феодору вполне открылось, что нечестие мiра сего (непостижимыми путями Промысла Божия) осталось по видимости торжествующим; а правда высшая, которая во всех этих поступках так ясно руководствовала им, — смиренно отступала в сторону… значит, так Богу было угодно.
И душа отца Феодора исполнилась уже совершенным покоем: как никогда за эти последние месяцы.
Ему объявили ещё, что настоятельского и иеромонашеского звания он лишён и что готов быть должен к отправке. На следующий день, 19 июля, он пишет сёстрам своей общины:
«Милость Божия да будет со всеми вами!
Ныне вам объявляю, что конечное моё от вас отлучение в обитель Соловецкую совершается. Но вы, прошу вас, о том не печальтесь, но совершенно полагайтесь на волю Господню, понеже что случается, то, конечно, не без воли Божией совершается. Я же не только тем не огорчаюсь, но паче радуюсь, что от многих печалей получил свободу и совершенное духу моему спокойство. Вас же всех поручаю хранению Божию.
Монах Феодор. Божие благословение да будет со всеми вами!..»
И прибавил: «Священство взяли, но милости Божией не отняли!»
Через два дня, 21 июля, в сопровождении «истребованных от Владимiрской провинциальной канцелярии сержанта Лариона Худякова да солдата», имя которого осталось нам неизвестным, «по выдаче им прогонных денег из кошта Санаксарского монастыря до Соловков на три, а обратно на две подводы», преподобный Феодор из Духовной консистории в Соловецкий монастырь был отправлен, о чём Преосвященный Иероним Святейшему Синоду 22 июля благопочтеннейше репортовал.
Сержант же Иларион Худяков, когда возвратился во Владимiр, то представил тоже репорт в консисторию, в котором, во-первых, объявлял, что он «того Феодора до Соловецкого монастыря довёз и отдал архимандриту с распискою», а во-вторых, подробнейшим образом просчитывал путь туда и обратно — по вёрстам и по истраченным деньгам, — и выходило у него, что по таким-то и таким-то причинам (которые он теперь в репорте выставлял) денег санаксарских, данных им на дорогу, в обратный путь не хватило, и потому «до Владимiра на две подводы издержали они прогонных денег на тысячу двести четырнадцать вёрст из собственного своего кошту: двадцать четыре рубля и двадцать восемь копеек», каковые сержант Худяков и просил теперь ему выдать; о чём из консистории в Санаксарский монастырь новому настоятелю иеромонаху Иоилю с братией соответствующий указ был отправлен.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Преподобный Исаак Сирин.
2. Увенчанная двуглавым орлом трёхгранная призма с тремя указами Императора Петра I, помещалась на столе всякого присутственного места; символ государственной законности.
3. Фёдор Соколов до ухода в монастырь трудился в Москве подканцеляристом Государственной вотчинной коллегии, знал порядок делопроизводства и правильное составление бумаг.
4. Вероятнее всего, Иваном Евдокимовичем, в монашестве Иоанникием, о котором речь ещё впереди.
5. Чин седьмого класса, подполковник.
6. Могло быть много больше; преподобный Феодор дважды обращался в Синод с просьбою о прибавке штата монашествующих до тридцати человек, но оба раза получал отказ, да и с угрозою за назойливость: «чтобы впредь излишних монахов не домогался и Святейшему Синоду о том отнюдь не представлял; чего ради велено Санаксарского монастыря настоятелю за таковой его дерзновенный и законам противный поступок учинить выговор, с таким подтверждением, чтоб он впредь от таковых несходных с законами поступков воздержался, в чём и обязать его подпискою…»
7. Подлинники рапортов преподобного Феодора по данному делу нами не обнаружены; но епископ Иероним в своём доношении в Святейший Синод тщательно цитирует все характерные обороты речи Преподобного, — этим доношением, а также оригиналами указов из Владимiрской Духовной консистории, в которых, по правилам тогдашнего делопроизводства, дублируется основное содержание рапортов Санаксарского настоятеля, мы и пользуемся.
8. Конфирмовать — утверждать подписью постановление, решение, приговор (Словарь В. Даля).
9. Знают отлично в консистории биографию иеромонаха Феодора Ушакова!
10. На второй день Святого Богоявления, когда празднуется Собор Предтечи и Крестителя Господня Иоанна.
11. Разрыв в три месяца между слушаниями чем объяснить? Разве тем, что в это самое время страшно разрасталась пугачёвщина, охватив Заволжье, Урал и грозя взятием Казани. Правительствующему Сенату было не до Феодора.
12. Святейшему Синоду, как детищу Петра Великого, опыта в угождении государственной власти было не занимать. А после десятилетней давности позорной расправы над своим собратом священномучеником Арсением, митрополитом Ростовским и Ярославским, — что были теперь для Синода какие-то частные правды какого-то иеромонаха!.. (Когда знакомишься с материалами судилища, вообще всего последовательного умучивания святого митрополита Арсения и видишь, как тогда показали себя: Императрица Екатерина II, подобострастные её угодники, а также, увы! архиереи, большинство из которых втайне сочувствовало собрату, возвысившему свой голос против беззаконий, но не имели при этом ни его крепкой веры, ни его мужества, — испытываешь стыд, но и отрезвляющее знание о реальной истории государства и земной церковной организации.) По своему духовному темпераменту преподобный Феодор имел немалую общность со священномучеником Арсением. То же безстрашное отстаивание правды Божией, не взирая на лица.
13. Не забудем, что с 1768 года шла русско-турецкая война, завершившаяся 10 июля 1774-го подписанием Кючук-Кайнарджийского мира.
14. Как тут не вспомнить Санкт-Петербургскую общину преподобного Феодора!
15. Святитель Тихон (Соколов, | 1783), епископ Воронежский, Задонский чудотворец, память 13 августа.
