 |
| Вера-Эском | Ольга Рожнёва | 20.07.2011 |
Всем известна евангельская притча о работниках одиннадцатого часа, в которой хозяин заплатил своим работникам поровну, независимо от их «трудочасов». На производстве так не бывает, а в жизни… Иной раз думаешь: вот человек с детства в Церкви, постоянно постился и причащался, а другой коммунистом был и лишь под старость в храм пришёл — неужели они равно спасены будут? О том, кто как спасётся, нам, конечно, не ведомо. Но в притче этой, в самом конце, есть ключевые слова, всё объясняющие: «ибо много званых, а мало избранных» (Мф. 20, 16). Возможно, о многих, кто «в одиннадцатом часу» в храм пришёл, у Господа был изначальный Промысл об их избранничестве — но только к концу жизни, пройдя сквозь тернии сомнений и страданий, эти люди смогли узреть открытую пред ними дорогу. И вдруг осознать с поразительной очевидностью, что давно знали о ней…
Вот две истории о таких людях.
Самая древняя вера
Оптинский иеромонах отец Михаил пришёл в возрождавшийся в конце восьмидесятых годов монастырь одним из первых. На его глазах и произошла эта история.
В ту пору разруха царила вокруг, храмы находились в запустении. От храма в честь иконы Казанской Божией Матери оставались только полуобвалившиеся стены, вместо купола — небо. Храм в честь Владимирской иконы Божией Матери в советское время сначала использовали как хлев, а затем разобрали на кирпичи. В Свято-Введенском соборе размещались мастерские профтехучилища, а в одном из приделов храма стоял трактор.
Такая же разруха царила в сердцах и в головах местных жителей, рядом с которыми пришлось жить первым Оптинским инокам.
Большинство этих местных жителей были неверующими людьми. Встречались верующие, но какие! Пожилая женщина по имени Татьяна ходила к баптистам. Когда один оптинский иеродиакон поздравил Татьяну при встрече с православным праздником, она недолго думая ответила:
- А мы такие праздники и не празднуем вовсе. У нас — своя вера!
- Это что же за вера такая? — удивлённо спросил иеродиакон.
- А вот такая — самая древняя и самая правильная! — радостно воскликнула старушка.
Заскорбел отец диакон: вот ведь, живут люди в таком благодатном месте, где подвизались старцы Оптинские, а находятся в заблуждении опасном… И виноваты ли они, что безбожная власть когда-то разгромила обитель, проводя атеистическую пропаганду? А душа-то живая ищет веры, иногда теряется, блуждает в потёмках…
Посмотрел отец диакон на простое и доброе лицо старушки, окинул взглядом её маленькую фигурку, заметил и руки натруженные, и глаза искренние. Подумал минуту, а затем и спрашивает у Татьяны:
- А можно мне с вашей самой древней верой познакомиться?
Татьяна возликовала:
- Конечно можно! Я вас могу с собой взять! Вот у нас будет завтра собрание верующих, я вас со всеми и познакомлю!
Так и договорились. Иеродиакон тот был иноком грамотным, семинарию окончил. Пришёл он вместе с Татьяной на это собрание. Смотрит, а там всем какой-то пастор заправляет. Недолго думая отец иеродиакон начал задавать ему духовные вопросы. А пастор, который был то ли слесарем, то ли электриком, ни на один вопрос толком ответить не может. Вроде бы читал Библию и цитировать может, а духовный смысл-то не даётся. Он ведь, смысл этот духовный, по благодати Божией открывается. А пастор этот никогда не исповедался, не причащался, и было с ним, говоря словами Писания, как с теми, кто «своими глазами смотрят, и не видят; своими ушами слышат, и не разумеют». Вот дело и закончилось конфузом.
После этой встречи оптинского иеродиакона и Татьяну, как виновницу конфуза, баптисты наказали отлучением от общих собраний на три месяца. В общине произошёл раскол, а сама Татьяна задумалась крепко.
И вот прошло какое-то время. Однажды соседки Татьяны по бараку обратили внимание на то, что старушка уже пару дней не выходит из дома. Узнал об этом Оптинский благочинный, уважаемый в обители духовник, и отправил отца Михаила навестить бабушку.
А у этого отца благочинного, с юности избравшего иноческий путь, есть одна особенность: очень он наблюдательный и догадливый. Вот придут к нему на исповедь, а потом поражаются: «Я ещё не успел рта раскрыть, а батюшка мне дал читать книгу, где ответы на все мои вопросы!» Ну что сказать? У монахов не в ходу слово «прозорливость», они обычно про таких отцов говорят: «пастырская интуиция"…
Так вот, благочинный отца Михаила предупредил:
- Как пойдёшь к старушке, не забудь взять всё необходимое для крещения и причастия.
Отец Михаил удивился и подумал про себя: «Так она ж баптистка!»
Но вслух ничего не сказал, взял всё необходимое и за послушание отправился в барак под стенами Оптиной. А было как раз первое октября, день памяти преподобного оптинского старца Илариона. Идёт отец Михаил к сектантке и вспоминает, что старец Иларион, когда ещё был мирским молодым человеком по имени Родион, жил в Саратове. И город в те времена был просто наводнён раскольниками. Секты враждовали между собой, сходясь только в одном: в ненависти к православным.
Родион по благословлению начал вести с сектантами беседы о вере, основываясь единственно на слове Божием и на изъяснениях оного святыми отцами Церкви. И такие это были беседы, так горел дух будущего старца, так горяча была его вера, что сектанты сами стали приходить к нему. И многих обратил он в православие. Братство, возглавленное Родионом, будущим старцем оптинским, стало известно далеко за пределами Саратова. А впоследствии даже миссия была учреждена в епархии для обращения сектантов и раскольников…
И вот идёт отец Михаил к сектантке и начинает молиться преподобному Илариону:
- Батюшка дорогой наш, отец Иларион! Ты при жизни стольких людей спас от сектантской паутины! Помоги и сейчас! Сегодня день твоей памяти… Благослови!
Подходит к дверям старушки, а они закрыты. Стучит — нет ответа. Стали дверь ломать, а она ещё и не поддаётся. Ну, отец Михаил не из тех, кто пред трудностями отступает, — продолжает горячо молиться преподобному Илариону… Только закончил читать молитву, как дверь и поддалась.
Картина открылась следующая: Татьяна лежала на полу и была еле живая. Отец Михаил поднял бабушку на кровать и окропил её святой водой. Пришла старушка в себя, открыла глаза и, увидев священника, возликовала:
- Как я рада тебе, батюшка, как рада!
А потом с трудом добавила:
- Окрести меня Христа ради!
Отец Михаил, хоть и взял с собой всё необходимое для крещения за послушание, но не ожидал, что захочет Татьяна креститься. Он переспросил:
- Татьяна, вы действительно хотите креститься?
И умирающая старушка радостно ответила:
- Да, батюшка, я хочу креститься. Какая милость Божия, что вы пришли!
Она с трудом подняла свою тяжёлую натруженную руку, сложила пальцы крестным знамением и медленно, торжественно перекрестилась:
- Во имя Отца и Сына и Святаго Духа…
- Аминь! — отозвался священник. — Благословен Бог наш всегда, ныне и присно, и во веки веков, аминь…
И таинство Крещения началось. Отец Михаил вспоминает, что испытывал удивительный духовный подъём, благодать Божия обильно изливалась, и её необычайно сильно чувствовали и священник, и крещаемая. По лицу Татьяны текли крупные слёзы. После крещения она причастилась.
…Я не выдерживаю и перебиваю рассказ отца Михаила:
- Батюшка, а эту благодать ты долго чувствовал?
Отец Михаил всё ещё в воспоминаниях, он смотрит вдаль и говорит:
- Я после этого крещения всю ночь не спал… Бесы били и давили. Очень им не понравилось, что душу почти из ада выхватили, им не отдали…
Потом батюшка спохватывается и добавляет:
- Ну, это другая история, не для твоих ушей, монашеские искушения пускай для монахов остаются. Будешь перебивать — не буду больше рассказывать!
- Не буду… а чем всё закончилось?
- Ну чем? От врача Татьяна отказалась, но «скорую помощь» всё же вызвали. Врач покачал головой: «Сердце изношенное. От старости лекарств ещё не придумали"…
И через несколько часов после крещения и причастия раба Божия Татиана мирно отошла туда, идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь бесконечная…
На могилке её в селе Козельского района поставлен большой православный крест.
Узкий поясок
Эту историю я не просто выслушала, а была её очевидцем. Так совпало, что оказалась я в городе своего детства и юности вместе со школьной подругой Инной. Я по делам приехала на несколько дней, а она маму навещала. Остановились мы обе у её мамы и провели там несколько дней.
Маму у Инны звали Надеждой, и была очень доброй и приветливой. Но был у неё один недостаток — она сильно пила. Инна свою маму оправдывала её тяжёлой неудавшейся жизнью.
И на самом деле судьба у Надежды была — не позавидуешь. Родилась она в годы войны, отец погиб на фронте, так никогда и не увидев дочурку. Росла с пьющим отчимом. Когда девочке было шестнадцать лет, пьяный отчим пытался изнасиловать её, и Надя ушла из дома в общежитие. Школу толком не закончила, профессию не получила… Работала то посудомойкой в столовой, то уборщицей.
Не сложилась и семейная жизнь. Муж вскоре после свадьбы загулял, к юной жене относился с пренебрежением. А вскоре и бросил её одну с дочуркой без всякой поддержки. Надя растила Инночку одна, к дочке относилась хорошо. Покупала ей еду и одежду. А все оставшиеся копейки стала тратить на выпивку, забываясь после работы и топя в вине свою тоску и своё женское одиночество.
Инна рано уехала из дома, выучилась, завела семью. Мать не бросала, навещала, помогала. Но та продолжала спиваться. И вот сейчас Надежда позвала дочку, чтобы попрощаться с ней перед смертью — разболелась она сильно и почему-то была уверена, что умирает, хоть ей и семидесяти ещё не было.
Когда мы зашли в квартиру, то Надежда встретила нас трезвой: ждала дочку, не хотела расстраивать. По обстановке видно было, что хозяйка маленькой квартирки — человек пьющий. Тем трогательнее было её старание скрыть свою страсть к вину, встретить нас радушно. Из старого шкафчика она достала такие же старенькие, облупившиеся чашки. Правда, ручки у чашек были отбиты, но было понятно — это для гостей. Сама хозяйка пила чай из закопчённой кружки.
Я присмотрелась внимательней к Надежде. Помнила маму подружки ещё со времён школы: милое и приветливое лицо, добрые глаза, но под глазами — мешки пьющего человека, седые, кое-как подстриженные волосы, почти нет зубов, руки трясутся… А сейчас ещё и ноги болят, и желудок, и сердечко. Видимо, посадила сердце-то пьянством своим. Да, жалко человека…
Инна маме подарок привезла. Ей, узнав о болезни мамы, привезли с Афона поясок, освящённый на поясе Пресвятой Богородицы, и маслице из Ватопедского монастыря. А я как раз незадолго до этого в Оптиной стала свидетельницей, как такой же подарок муж жене с Афона привёз. Нужно сказать, что на Афоне в Ватопедском монастыре святого маслица обычно наливают совсем чуть-чуть, не как у нас — полный пузырёк. Поясок тоже — небольшая ленточка. Так вот, приехал муж с Афона и привёз жене эти святыни. А жена берёт в руки святое маслице, делает недовольное лицо и говорит:
- Как масла-то мало! Уж не мог побольше, что ли, привезти? Столько наливают? Экономят, видимо! А чего поясок такой маленький?!
А теперь я стала свидетельницей того, как Инна вручила такие же святыни своей маме. Надежда побежала мыть руки, а потом, чуть дыша, приняла пузырёк со святым маслом и прошептала:
- Это мне?! Господи, неужели это мне, такой грешнице, столько святого масла налили?! Доченька, счастье-то какое! А это что — поясок?! Ах, да это же целый пояс! На поясе Пресвятой Богородицы освящённый?! Да я же недостойная такого дара, доченька милая! Да как же я это надеть-то посмею?!
И она заплакала, неловко стирая слёзы кулачками и по-детски шмыгая носом.
- Понимаешь, — шептала мне вечером подруга на обшарпанной кухне, — сколько себя помню, я всегда испытывала к маме глубокую жалость. Вот не везло ей в жизни, и всё тут. Отчим-пьяница надругаться хотел, муж бросил без помощи и поддержки. Профессии нет, куда работать ни устраивалась — везде всё шло не так. В счётном отделе обвинили её в краже — она ещё совсем молоденькой была, рыдала ночи напролёт, даже руки на себя наложить хотела. А потом нашли истинную воровку, та на другой краже попалась, а перед мамой и не извинились толком. В больницу санитаркой устроилась — отделение через год закрыли…
И так всю жизнь. А у неё ещё характер такой слабый… Вот бывают люди — как дубы. Или как берёзы. А её я всю жизнь представляю такой тоненькой осинкой — дрожит на ветру, клонится… Нет у неё опоры никакой в жизни. Сколько раз я её к себе взять хотела! Но она не едет. Знает ведь, что пьёт сильно и бросить не сможет, вот и не хочет мне жизнь портить…
Ну скажи, почему так? У некоторых людей всё хорошо в жизни складывается: и родители, и семья, и работа. А у моей мамы вся жизнь какая-то нескладная. Вот сейчас помирать собралась — и что? Как бы пьяная-то не умерла…
Почему вся её жизнь — как черновик? Почему не удалось ей реализовать ни доброту свою, ни отзывчивость? Характер слабый? Так ведь если человек слабый, то он не может стать сильным. В чём её вина? Почему она так несчастна?
Я молчала. Что я могла ответить? Потом пробормотала утешающе:
- Инна, ну вот она в тебе свою доброту реализовала, вырастила тебя. И ты её любишь. Ведь любишь? Ну вот. И потом: кому много дано, с того много и спросится, а кому мало дано, с того — мало… Господь видит все обстоятельства жизни человека, у Него, может, к твоей маме и спрос другой — кто знает?
Утром Надежда вышла к нам задумчивой и серьёзной. Она медленно сказала:
- Доченька, маслом я, недостойная, помазалась и поясок посмела на себя надеть. И вот лежу я утром на кровати, а мне так отчётливо — голос не голос, мысль не мысль, не могу сказать, только, знаешь, доченька, а я ведь, похоже, некрещёная…
- Как это некрещёная, мам?! Никогда ты об этом не упоминала! А в прошлый раз я приезжала, ты болела, так мы к тебе батюшку звали! Вспомни! Ты ведь соборовалась! Как ты могла вдруг вспомнить, что некрещёная?!
- Не сердись, доченька… А как надела я поясок и помазалась маслицем, так у меня всё в голове и прояснилось. Так прояснилось хорошо, понимаешь? Я до этого и не замечала, что в голове у меня как будто туман. А вот когда прояснилось — тогда и поняла. И знаешь, так вдруг ясно всё вспомнила! Детство, маму… Я когда родилась в сорок третьем, у нас в округе ни одного храма открытого не было. А потом я заболела сильно, а мимо деревни шёл старичок какой-то. Я вот сейчас вспомнила, как мама говорила, будто он пошептал надо мной что-то. Так ведь пошептал — это не окрестил?! И мне так ясно представилось, доченька, что некрещёная я.
- Ну, мам, вот это да! Вот это ты нас озадачила!
Стали мы с Инной думать, что делать. Позвонили в Оптину Пустынь наставнику своему духовному (игумен А. — братский духовник, молитвенник). Спросили у батюшки, как поступить. Он ответил, что помолится и на следующий день даст ответ. И действительно, на следующий день отец А. твёрдо сказал, что маму нужно крестить.
Повели мы Надежду в храм, храм совсем рядом с домом, но она еле-еле дошла. Совсем занедужила… Священник вышел, глянул на неё и говорит:
- Помню я вашу маму, я ж её соборовал! Чего это вы удумали?! Как некрещёная?! Ну, не знаю…
И — к Надежде, строго:
- Почему вы хотите креститься?
А Надежда вдруг кланяется ему в ноги и просит:
- Батюшка милый, окрести меня Христа ради!
Священник смягчился. Помолчал. Потом спрашивает:
- Веруешь ли в Пресвятую Троицу? Что такое Троица?
Мы с Инной испугались: что бабушка ответит? Всю жизнь пила, что она может про Пресвятую Троицу сказать-то? А наша бабушка голос возвысила и твёрдо отвечает:
- Бог Отец, Бог Сын и Бог Дух Святой! Верую во Единого Бога Отца Вседержителя… - и начинает твёрдо Символ Веры читать.
Я смотрю на Инну, а она от удивления аж рот раскрыла. Я ей шепчу:
- Подруга, ротик прикрой. Мама твоя — молодец!
Тут и батюшка говорит:
- Мы, вообще-то, без огласительных бесед не крестим взрослых, но, принимая во внимание болезнь вашу… В общем, в субботу жду вас к часу дня на крещение.
Привели мы Надежду домой, а ей совсем плохо, мы с Инной боялись даже, что не дождётся она субботы, решили, если что, священника на такси привезти. Но ничего, дожила она до субботы и даже своими ногами в храм пришла, правда, кое-как, поддерживаемая нами с двух сторон.
Началось крещение, вот уже и в купель пора, а священник воду потрогал и расстроился: забыли алтарники воду-то подогреть в купели. Слышу, Инна маме шепчет:
- Мам, я в святом источнике в январе купалась, а тут вода всё равно комнатной температуры. Ты уж полностью окунись, ладно?
Смотрю, Надежда головой кивает — согласна, дескать.
Завели мы её в купель, батюшка её окунул трижды, а потом она чуть оступилась, а он решил, что бабушка сознание теряет. Испугался и подхватил её крепко. И мы с Инной подхватили. А она улыбается и говорит:
- Ничего, ничего, это я просто оступилась немножко.
А у батюшки, когда он её подхватывал, в руке ковш был. Он и забыл про него. А тут мы Надежду выводим из купели, а она так радостно и говорит:
- Ах, счастье-то какое! А и хорошо же вы, батюшка, меня ковшиком-то приложили! Это мне как раз по грехам моим подходит! Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе!
Мы все трое оборачиваемся, смотрим на нашу бабушку, а у неё на лбу прямо на наших глазах шишка такая здоровая растёт, и даже кожа рассечена немного ковшом тяжёлым. Священник аж за сердце схватился: сначала вода оказалась холодной, потом крещаемую по лбу приложил.
- Матушка, простите меня, я же вас ковшиком ударил!
- Батюшка дорогой, мне по моим грехам ещё больше причитается!
Вот так и окрестили мы нашу Надежду.
Вышла она из купели, оделась, пошли мы из храма, слышим, за свечным ящиком старушка ворчит:
- Везёт же некоторым! В конце жизни окрестятся — им все грехи предшествующей жизни простятся, и чистенькими к Богу идут!
Инна с Надеждой улыбнулись только. Вышли мы на улицу, идём домой. Уже к дому подходим, как вдруг понимаем: бабушка-то наша своим ходом идёт, без поддержки, да как идёт — чуть не вперёд нас летит!
Назавтра ещё раз сходили мы в храм: батюшка благословил Надежде причаститься. И снова она шла без поддержки — так, как будто выздоровела полностью.
Мы с Инной уезжали на следующий день, и Надежда напекла нам пирогов с картошкой. Она провожала нас на вокзале, долго махала рукой. А я смотрела на её помолодевшее лицо, ставшие ясными глаза, и удивлялась: «Какова же сила Таинства Крещения!» Словно человек сам в себя вернулся.
