 |
| Борьба мировых центров | Владимир Тимаков | 20.07.2011 |
Обращение к идеалам античности в пику христианству отнюдь не случайно. Они отражают настроения нового мира, заблудившегося в сети «электронных джунглей». Мира без единого Закона, без единой Морали, без единой Истины. Для научного прогресса, всегда стремившегося понять единственную верную Истину и установить единственно правильный Закон, — для прогресса, строящегося на фундаменте христианского монотеизма, — этот неоязыческий мир является антагонистом.
Женщина в высоком колпаке со звёздами горит на костре, — эта картинка остро врезалась в память первоклассника. «Мракобесы-церковники убивают талантливого астронома Гипатию». С такого драматического сюжета в детской книжке началось моё знакомство с атеистической пропагандой.
Почти сорок лет спустя сюжет повторился в кинокартине Алехандро Аменабара «Агора». Только Гипатия уже без колпака, а в античной тунике; и её не жгут на костре, а забивают камнями. Зато «мракобесы-церковники» по-прежнему омерзительны.
Гипатию (даже если она не была такой очаровательной, как актриса Рейчел Вайс) искренне жалко. Мало того, что жизнь завершилась трагически, так ещё после смерти её имя используют как стенобитное орудие всякий, кто штурмует Христианскую Церковь. Судя по всему, судьба Гипатии оказалась единственным подходящим для них примером, если и Вольтер в восемнадцатом веке, и советский агитпроп в двадцатом, и Аменабар в двадцать первом никаких других мучениц, павших от рук «христианских мракобесов», на свои знамёна водрузить не смогли.
Почему режиссёр «Агоры» предпочёл снять фильм о единственной мученице, отрицавшей Христа, игнорируя при этом целый сонм мучениц, умерщвлённых язычниками за веру Христову? Например, история жизни и смерти знатной римлянки Татьяны, имя которой известно каждому русскому студенту, могла породить не менее драматичный и кассовый сценарий.
Антихристианские мотивы самого Аменабара вполне объяснимы. Маэстро принадлежит к той категории людей, которая бескомпромиссно осуждена ещё в Ветхом Завете. Однако вряд ли только этими мотивами объясняется феноменальный успех фильма («Агора» получила семь премий «Гойя» во всех возможных номинациях). Такой восторг кинематографической элиты отражает серьёзную тенденцию, которая затрагивает не только бомонд, но и массового зрителя.
Гипатия изображена режиссёром не в качестве агностика-одиночки. Она прочно ассоциируется с уходящим языческим миром. Язычество, породившее гениального астронома, представлено как полюс просвещения. Кульминация фильма — разрушение христианами Александрийской библиотеки (по совместительству — языческого святилища). В огне горят драгоценные свитки, хранящие древние знания. Для пущего контраста режиссёр специально нарядил язычников в кипенно-белые хитоны, а христиан в аспидно-чёрные рубища. С высоты птичьего полёта кишащие в библиотеке погромщики (чуть не сказал «черносотенцы») выглядят жуками-древоточцами, пожирающими великолепное древо античной культуры^(1).
Если верить Аменабару, языческий мир уже стоял на пороге открытий, совершённых много веков спустя Кеплером и Коперником. А принятие христианства, якобы, остановило прогресс на полтора тысячелетия. (Похожую точку зрения высказывают и некоторые российские «культуртрегеры», например очень активный публицист Александр Никонов.) Однако даже при самом общем взгляде на историю человечества становится ясно, что это совсем не так. Наоборот, именно в странах христианской культуры возникла современная наука как система экспериментального познания мира. Ни одна другая цивилизация, включая античные (греческую и римскую), системной экспериментальной науки не создала.
Тому есть веские причины. Языческое мировоззрение представляло вселенную как поле брани множества сверхъестественных сил. Бесчисленные боги и богини конкурировали друг с другом, непрерывно разрушая или поправляя замыслы своих олимпийских собратьев. Такой мир не мог иметь постоянных законов. Любые природные явления зависели от совокупного произвола обитателей небесного пантеона.
Языческая религия отражала младенческое состояние человеческого разума, когда человек ещё не связал в единую картину множество окружающих его явлений. Царящий вокруг событийный хаос не поддавался иному объяснению, кроме мистического.
Основой научного менталитета стал христианский монотеизм. Если мир создан Единым Творцом, значит, существует единая система природных законов, единый Творческий замысел. Гравитация не утратит свою силу, как бы ни строились отношения Геи и Гелиоса; и сила тока будет по-прежнему зависеть от напряжения и сопротивления среды, невзирая на настроение Зевса и мастерство Гефеста. Закон всемирного тяготения и Закон Ома даны от века, со времён сотворения мира. (И, кстати, не будут отменены по высшему произволу, так как на шестой «день» творения Бог опочил от трудов своих.) Сегодня постоянство природных законов кажется нам очевидной данностью, но для того, чтобы это стало очевидным, потребовались века христианского воспитания.
Кроме того, если человек создан по образу и подобию Творца, значит, человек способен единый Творческий замысел разгадать. Христианский человек не только разгадал многие законы природы, но и уподобился Создателю, став творцом новой, огромной антропосферы, изменив ландшафт планеты, населив свою вселенную механическими птицами и механическим рабочим скотом, научившись превращать одни вещества в другие. Чем яснее и управляемее становилась эта антропосфера, тем крепче становились монотеистические представления о мире.
Правда, в двадцатом веке христианская природа этого мировоззренческого монотеизма существенно размылась. Немало людей, в том числе в научной среде, с бo’льшим энтузиазмом заговорило о некоем вселенском разуме, о разумной вселенной, нежели о Боге, уподобившемся человеку. Такая ментальная эволюция тоже имеет своё объяснение. Несмотря на то, что человек сумел познать и подчинить себе многие природные стихии, непомерно раздвинулись наши горизонты познания. Люди науки прежде других ощутили ничтожество человеческого существа по сравнению с бездной космоса. И это нанесло удар по антропоцентрическому пафосу христианства. На фоне миллиардов небесных светил, бездонных «чёрных дыр» и безбрежных туманностей, Бог, пришедший спасать обитателей крошечной планеты в медвежьем углу Галактики, может показаться безнадёжным космическим провинциалом.
Но на этом дехристианизация мышления не останавливается. Сегодня человеческий разум теряет упорядоченную Творческим замыслом картину мира и возвращается в первобытный хаос. Только теперь это не хаос природных, а хаос антропогенных явлений.
Рукотворная антропосфера становится всё менее и менее понятной простому обывателю. Ещё тридцать-сорок лет назад средний образованный человек в общих чертах представлял, почему включается лампочка при щелчке выключателя, как работает двигатель автомобиля и отчего взлетает самолёт. Большинство бытовых приборов обыватель мог починить сам (или, по меньшей мере, знал, что в них будет чинить мастер). Сегодня ситуация круто переменилась. Как работает компьютер и откуда возникает изображение на сайтах интернета, понимают единицы. Исправить поломку ноутбука и гарантировать защиту от вирусов может далеко не каждый специалист, не говоря уже о рядовых юзерах.
Изменилось и представление о гармоничности мира. Антропосфера двадцатого века представлялась чётким механизмом, действующим по единому плану. Поезда ходили по расписанию, автомашины подчинялись правилам дорожного движения, конвейеры заводов бесперебойно выдавали продукцию. Новая антропосфера устроена совсем по-иному. В интернете нет единого плана, здесь царят вихри турбулентной информации, здесь переливается калейдоскоп трудноуловимых возможностей. В отличие от книг и технических инструкций двадцатого века, в блогах и на форумах двадцать первого нет истины — только конкуренция мнений. Из упорядоченного мира недавнего прошлого человек переместился в «электронные джунгли».
Ярким подтверждением ментального переворота является утрата интереса к научной фантастике и поворот массового читателя к фэнтези. Литературные попытки фантастов осмыслить вселенную и предсказать будущее сменились банальной техногенной мифологией, модернистскими сказками для взрослых. Западный мир будто бы заново впадает в детство. Так бывает в переходном возрасте, когда, в запале отбросив авторитет Отца, юноша совершает нелепые поступки, на которые не был способен подросток.
Языческое многобожие — самая подходящая религия для такого менталитета. Поэтому обращение европейских аменабаров и российских никоновых к идеалам античности в пику христианству отнюдь не случайно. Они отражают настроения нового мира, заблудившегося в сети «электронных джунглей». Мира без единого Закона, без единой Морали, без единой Истины. Только для научного прогресса, всегда стремившегося понять единственную верную Истину и установить единственно правильный Закон, — для прогресса, строящегося на фундаменте христианского монотеизма, — этот неоязыческий мир является антагонистом.
Примечание: Гибель Александрийской библиотеки, так же, как и смерть Гипатии, давно превращена в стенобитное орудие антирелигиозной пропаганды. Правда, в зависимости от симпатий пропагандиста, виновниками объявляются представители разных религий. Так, по версии Григория Бар-Эбрея, библиотеку уничтожил тремя веками позже халиф Омар ибн Хаттаб (помните хрестоматийное выражение: «Если в книгах написано не то, что в Коране, они вредны; если то же самое — они бесполезны»). По версии Британской энциклопедии, библиотека была уничтожена за 100 лет до рождения Гипатии, языческим императором Аврелианом; а по версии единственного писавшего на эту тему античного автора — Плутарха, древние свитки сжёг ещё Цезарь во времена романа с Клеопатрой. Во всяком случае, документальных свидетельств уничтожения Александрийской библиотеки не существует, и за 73 миллиона долларов (бюджет «Агоры») можно было экранизировать любую версию, угодную режиссёру.
