 |
| Русский вестник | Екатерина Буторина | 16.06.2004 |
После краткого, но очень емкого пересказа общей сюжетной линии фильма, автор лекции формулирует как бы основной вопрос всего своего выступления:
«И вдруг Нео просыпается… А мы оказываемся на пороге главного вопроса философии: «Что есть истина?»
Собственно «главного вопроса философии» коснемся чуть ниже, а пока следует сразу же отметить одну особенность вступительной части лекции. Сознательно, нет ли, но уважаемый автор подменяет главный вопрос своего выступления главным вопросом «философии». Обратите внимание на название лекции: «Фильм «Матрица» как повод разговора о религиозной философии». Иначе говоря, фильм — толчок к разговору на более серьезную, более актуальную тему. Что это за тема? В чем ее актуальность? Каков общий порядок ее рассмотрения и планируемый результат? Автор ни слова не говорит по этим позициям, за исключением использования совершенно безликого штампа «религиозная философия». Безликого, потому что это выражение само по себе нуждается в определенном раскрытии. Но ни на что подобное в тексте нет даже смутного намека.
— Подумаешь, — скажет менее привередливый читатель, — все и так понятно.
И это будет совершеннейшим заблуждением, что, помимо прочего, я также попытаюсь доказать данным анализом.
Теперь вернемся к стартовому выражению автора, в котором он утверждает, что главный вопрос философии — это: «Что есть истина?»
Прежде всего можно выразить сожаление о том, что автор ни словом не пояснил, что он имеет ввиду под выражением «главный вопрос философии»? Какие есть другие «вопросы философии»? И почему именно названный вопрос является «главным»? Без этих пояснений складывается такое впечатление, что используя фундаментальные методологические понятия, не давая им никаких предварительных определений, автор просто напускает форсу на свои «философствования по поводу».
Буквально следующей своей фразой автор несколько разбавляет звенящую беспредметность начатого разговора, давая косвенное определение того, что он понимает под философией.
«Дело в том, что философия рождается там, где рождаются сомнения».
В принципе, с этим можно согласиться, предварительно попросив уточнить: о сомнениях в чем именно идет речь? Опущу доказательства, совершенно очевидные для верующего человека, к которому лишь и обращено данное исследование творчества диакона Кураева. Сформулирую лишь тезис ответа: философия является продуктом сомнений человека в истинности его веры. Как только усомнится человек в Боге, тут же начинает изобретать собственные правила мирового домостроительства. Это и есть философия. И автор лекции в чем-то солидарен с таким определением философии.
«Одно дело — речь человека, ощущающего себя пророком или учителем, который вещает некоторые истины, кажущиеся ему непререкаемыми, так как за его спиной стоит некий великий священный авторитет. Другое дело — философ, который реализует свой сугубо частный мыслительный проект и который заранее знает, что он будет оспорен, что согласятся с ним далеко не все. И, значит, ему нужно уметь доказывать свое и критиковать чужое».
Так иллюстрируется разница между философским взглядом на мир и взглядом религиозным. Я, как человек православный, когда слышу слово «религия», сразу же ассоциирую это с моей родной верой. Думаю, точно также реагируют на слово «религия» и последователи других вероучений. И что же я вижу за словами нашего уважаемого автора? Говоря о выразителе религиозных взглядов на мир, автор определяет его не как пророка или учителя, а как «человека, ОЩУЩАЮЩЕГО себя пророком или учителем». Для тех, кто не понимает разницы, поясним, что пророк — это тот, который передает людям слова, услышанные им непосредственно от Бога. Иначе говоря, пророк — это не тот, кто «ощущает себя пророком», а тот, кто слышит обращенные к нему слова Бога. По этой же причине к пророку никак не подходит выражение: «который вещает некоторые истины, КАЖУЩИЕСЯ ему непререкаемыми» — пророку ничего не кажется, он слышит и видит, и пересказывает услышанное и увиденное. И только это. И ничего из того, что ему «показалось».
Вторая часть фразы имеет менее принципиальное значение, чем первая, но является не менее «навороченной под диктовку левой ноги». Например, откуда вдруг такое толкование интеллектуальных усилий философа, как «сугубо частный мыслительный проект»?
Далее следует несколько фраз, еще раз утверждающих, что философия вытекает из сомнений. Но теперь автор уточняет эту общую мысль откровением из собственной жизни. Оказывается, философия рождается не в чем ином, как в сомнениях к самому себе! Такая легкая «прелюдия раздвоения личности» иллюстрируется примерами собственных впечатлений автора:
«Вот, я доселе считал, что органы чувств сообщают мне безусловно-достоверную информацию, а теперь оказывается, что это не так. Предмет, находящийся далеко — кажется маленьким. Весло, опущенное в воду — кажется сломанным. У человека, болеющего желтухой, меняются вкусовые и цветовые ощущения. Более того — могут быть фантомные боли. Например, нога — ампутирована, а кажется, что болит палец именно на этой ноге, а на самом деле — всей ступни давно нет. А, значит, мои органы чувств могут мне врать даже обо мне самом».
Чистейшей воды интеллектуальное «наперсточничество»! Обратите внимание, как построены фразы: «Предмет, находящийся далеко — кажется маленьким». «Далеко» — от какой точки? «Кажется маленьким» — кому? Сильно ли я искажу мысль автора, если перефразирую ее следующим образом: «Видимый мной предмет, находящийся далеко от меня, выглядит маленьким»? — Думаю, что искажения нет. В своей новой редакции фраза стопроцентно повторяет ту же самую мысль, которую автор хотел донести до читателя. Однако описанная в ней ситуация уже не может служить иллюстрацией того, как органы чувств обманывают человека. Ибо те же самые «органы чувств», которые информируют человека о признаках и свойствах предмета, информируют также и о внешних условиях наблюдения, в частности о расстоянии до предмета. А выводы из этой информации возникают непроизвольно. И уж если ворона, наблюдая за тем, как лакомство падает в вертикально подвешенную трубу, спешит к другому ее концу, откуда должна выпасть приманка, то каким надо быть дебилом человеку, издали смотрящему на слона и принимающего его за мышку!
Но и это еще не все. По мнению автора, философия — это именно то, что поможет застраховаться от подобных ошибок.
«Может быть обман подсознания и обман рекламы или пропаганды. Может быть сбой логики или неполнота знаний, переданных мне по традиции… В общем, у ошибок и иллюзий много причин. Философия же как раз и предупреждает: будь настороже, храни себя от идолов».
Такие вот дела! Но дальше еще хлеще:
«И вот там, где религиозная жизнь не сводится к исполнению обрядов и ритуалов, всюду, где религиозная жизнь пробует осмыслить себя, там рождается философия».
Иначе говоря, там, где религиозная жизнь наиболее «правильная», наиболее «продвинутая», там рождается наиболее высокая форма самореализации человека — философия. А без философии прозябающие в обрядах и ритуалах интеллектуальные недоросли думают, что поклоняются «мышам», в то время, как это — «слоны», расположенные от них на отдаленном расстоянии. Что же касается нищих духом, которым что философия, что филантропия, — то они хоть и блаженны, но, по всему видно, как-то не хочется автору с нищими… С философией-то, оно удобней.
А далее автор начинает путать самого себя. Помните, он утверждал, что религиозное и философское мировоззрение отличны друг от друга? А теперь прочтите вот это:
«Индийская философия также стремится разбудить человека. Ее первый призыв: человек, познай и признай свою ослепленность. В индуизме привычный для нас поток ощущений называется Майа. Майа — это сон, который снится Брахману, первоначальному божеству. Брахман — спит и видит сны, а мы с вами — персонажи другого сна, чужого сна. Вот в этом — отличие индийской философии от европейской».
Но как же так? Разве Брахман — это не имя одного из индийских божеств? Тогда причем здесь «индийская философия»? Да еще «отличающаяся от европейской»? Не справедливее ли говорить, например, об осмыслении индийских верований с позиций европейской философии? Какая разница? Огромная. Ибо сразу же станет понятно, что «индийская философия» — это всего лишь интеллектуальные спекуляции «европейских философов» на темы индийских религиозных воззрений. Это рассуждения о вере тех, в ком самом веры нет. Иначе говоря, мы пришли к выводу, что предмет, называемый «религиозной философией», может существовать, отражаться и даже как-то развиваться лишь в сознании маловеров, в сознании людей, усомнившихся в Боге, в действии Его Святого Промысла на каждом из нас. Следовательно, для человека верующего, не сомневающегося в Боге, того, что автор называет «религиозной философией», по большому счету не существует.
В общем-то, на этом можно было бы и закончить разбор лекции. Ибо как бы исчез сам предмет разговора, заявленный автором под именем «религиозной философии». Кроме того, сказанного вполне достаточно, чтобы убедиться в полнейшем сумбуре цитат, выводов, примеров, составляющих лекцию. Одно слово: «еду лесом — лес пою, еду бором — шишки бью». Но было бы не совсем правильно бросать работу на середине. Поэтому проанализируем ее до конца. Тем более, что и во второй половине есть интереснейшие моменты. Вот один из них:
«Итак, во всех развитых религиях звучит предостережение: человек для приобретения истины должен разорвать с привычной для него психологической средой обитания, с привычными реакциями, стереотипами, иллюзиями».
Не слишком ли вольное обобщение? В частности, среди православных святых было много таких, которые осуществляли подвижничество именно в обыденной своей жизни и, «приобретя истину» в «привычной для них психологической среде обитания», свободно отдавали себя на мученическую смерть, тем самым славя Бога и обретая венцы праведников. И потом, хотя автор и признавался, что у него есть проблемы с «органами чувств», но это отнюдь не значит, что абсолютно для всех людей «привычная для них психологическая среда обитания» связана с какими-то «иллюзиями».
Затем автор вновь возвращается к сюжету фильма:
«один из повстанцев, тоже, наверно, некогда пробужденный не по своей воле, даже решается на возврат в лоно Матрицы. Он оправдывает свое предательство тем, что «выдуманный вкус куриного мяса» ему все же милее, чем та реальная бурда, которой кормят его бунтари».
В связи с этим следует одно из ярчайших «откровений» автора:
«Это почти прямая цитата из Библии. В Ветхом Завете описывается, как Моисей пришел к фараону и на чистом древнеегипетском языке сказал ему: «Лет мы пеопле го!»
(«Отпусти мой народ!»). Когда же Моисею удалось увести свой народ из Египта, то в ходе многолетних странствий по пустыне в народе поднялся ропот: «сыны Израилевы сидели и плакали и говорили: кто накормит нас мясом? Мы помним рыбу, которую в Египте мы ели даром, огурцы и дыни, и лук, и репчатый лук и чеснок; а ныне душа наша изнывает; ничего нет, только манна в глазах наших…»
Это что же получается, что пребывание евреев в египетском плену, их питание там мясом, рыбой, фруктами и овощами, было настолько же иллюзорно, как и «выдуманный вкус куриного мяса» в фильме «Матрица»? И Бог, чтобы утешить их в пустыне, наслал на них не стаи тетеревов, а всего лишь «тетеревиную иллюзию»? И Моисей не разбивал посохом скалы, источившей воду, а всего лишь «подыграл в массовке» по насаждению очередной иллюзии? Бред какой-то! Не только прошедшее не является иллюзией, но и воспоминания о добром или худом не являются иллюзией; в противном случае и грехи были бы иллюзией, и тогда не требовалось бы покаяния в грехах; более того, даже скверные сновидения не являются иллюзией, по учению отцов Церкви, а есть действительность, за которую хотя бы отчасти отвечает тот, кто принимает эти сновидения и услаждается ими. Истинные смысл и ценность христианского подвижничества только в том и состоят, что человеку, славящему Бога, приходится преодолевать не какие-то интеллектуальные иллюзии или последствия обманов его органов чувств, а вполне реальные и необходимые для полноценной земной жизни «вещи», отказаться от реального, теперешнего, вожделенного материального блага и предпочесть ему исполнение принятого на себя духовного и/или нравственного долга. Иначе бы речь нужно было вести не о подвижничестве, а, всего на всего о лечении.
Если «иллюзорны» земные вещи, доставляющие людям земные удовольствия, значит, «иллюзорны» и сами эти земные удовольствия. Значит, «иллюзорны» и те земные вещи, которые приносят земные страдания, значит, «иллюзорны» и сами земные страдания. Значит (прости, Господи!), крестные страдания Христа — это всего лишь одна из иллюзий? Обман, при помощи которого нас хотят завести куда-то не туда? Потому что путем обмана ни к чему хорошему не придешь.
Я отнюдь не настаиваю и даже не думаю о том, что уважаемый автор лекции о «Матрице» готовит читателя именно к этим выводам, утверждая, что киношная мысль о «выдуманном вкусе куриного мяса» является «почти прямой цитатой из Библии». Я просто хочу показать, как недобросовестное, неуважительное отношение к своему делу и к читателю превращается в самостоятельную ложь. И это, если не употреблять более точных выражений.
Дальше по тексту следует каскад словесных эквилибров по поводу истинной и иллюзорной красоты, страстей и разочарований. Они настолько же сомнительны, насколько путаны и случайны. Каждый из них, прежде чем ложиться в основу каких-то авторских выводов, должен был быть хоть как-то отрекомендованным. Но, видимо, с какого-то времени аналитический авторитет автора перестал вызывать какие-либо сомнения в его собственных глазах, и это не замедлило расслабить его проповеднические способности до состояния, прошу прощения, словесной диареи.
«Православная психология — это православная аскетика», — задает ориентир автор, и тут же огорошивает признанием, что воспринимает себя «ходячим парламентом». Правда, делает он это очень осторожно, говоря не о себе, а о «каждом из нас», дескать, не я собственно, а я как один из вас. После его откровений по поводу обманчивых органов чувств и других «иллюзий» к таким авторским обобщениям нужно относиться с осторожностью. «Парламент», так «парламент», но говорите только за себя. Ибо нас православная аскетика учит воспринимать все эти «парламентские дебаты» несколько иначе. К сожалению, не могу вспомнить, с каким подвижником Божиим произошли следующие искушения, но эта история, уверен, многим известна. В ней подвижник повествует, что, когда он сидит в собрании других подвижников, обсуждающих какие-то сложные проблемы, то бес, сидящий у левого уха, нашептывает ему, чтобы он высказал свое суждение. Когда же этого беса удается прогнать от себя, то другой, пристроившийся у правого уха, начинает внушать чувство гордости за то, что справился с искушениями первого. А теперь познакомьтесь с тем, что происходит в самом авторе:
«С точки зрения православной психологии (православная психология — это православная аскетика), каждый из нас — ходячий парламент. А во всяком парламенте есть множество фракций. Приходит очередной вечер, и на повестке дня традиционно возникает один-единственный вопрос: «Дело было вечером, делать было нечего. Чем займемся, товарищи депутаты? Ваши предложения». После этого разные фракции выдвигают свои концепции. Фракция головы говорит: «Слушай, пойдем в библиотеку, книжки умные почитаем». Фракция сердца решительно не согласна: «Ну что тебе книжки, у тебя книжки всюду, даже в туалете книжный шкаф стоит! Давай в храм пойдем, помолимся. Давно ли ты в храме был, просто, чтобы минутку постоять, помолиться?». Но большая, влиятельная и едино-центристская фракция желудка говорит: «Ребята, достали вы меня своей духовностью! Пойдем куда-нибудь поужинаем! Полистай записную книжку. У кого из знакомых сегодня день рождения? Кому на хвост упасть? Звони. Туда пойдем». Есть еще фракция радикальных демократов. Что она на ночь глядя предлагает, я вообще молчу…»
Но нет, это еще не шизофрения, ибо автор все еще ясно осознает и ощущает свою индивидуальность:
«Пред лицом такого многоголосья моей единой и единственной личности приходится с ужасом повторять клич советских продавщиц: «Вас много, а я — одна!».
Однако и успокаиваться рано, о чем свидетельствуют уже следующие предложения:
«Но все же все эти фракции находятся во мне на законном основании. Все депутаты — избраны, и какими бы странными и неадекватными ни казались их лозунги, эти депутаты все же законно представляют интересы людей в Государственной думе».
Таким образом, то, что один православный аскет называет «бесами», другой величает «фракциями». Первый борется со своими собеседниками, пытается изгнать их, второй полагает, что они находятся в нем на «законном основании», более того, являются избранными, то есть призванными… (Кем?)
Осознавая серьезность утверждения о законности присутствия в себе «фракций», автор сравнивает их («фракции») с богоданными особенностями человеческого организма. Он говорит, что «фракции» присутствуют в нем на таких же законных основаниях, что и:
«все импульсы и влечения, которые есть в человеке, включая и сексуальное влечение и физиологические потребности, с точки зрения православной аскетики, нужны, добры и заложены в нас Творцом».
Такая «логическая» конструкция подобна обоснованию «законности» присутствия кольца в носу. Дескать, поскольку сам нос является составной частью Богом данного нам лица, то таковым же является и кольцо, которое мы туда вдели. Не говорю уже о том, когда в «ходячем парламенте» при множестве «фракций» сам автор имеет всего один единственный голос — голос своей «единой и единственной личности», — в чьих интересах может работать этот «парламент»?
"Грех рождается не в богоданной человеческой природе, а в тумане моего личного выбора. Грех рождается, когда человек забывает закон иерархии, когда более низкий импульс реализуется вместо зова более высокого.
Желудок говорит, что надо поесть. Но, во-первых, желудок не говорит, что именно ему надо съесть. Тут уже дурная голова челюстям покоя не дает. Желудок говорит, что надо поесть, а голова говорит: «чтой-то мне фруа-гра захотелось» (что это такое — не знаю, но звучит интригующе). Но такой заказ — это уже инициатива головы, а отнюдь не желудка. Ничего не говорит желудок и о том, каким путем я должен удовлетворить его законное требование. Что я должен сделать для удовлетворения голода? Отобрать завтрак у первоклассника? Попросить милостыню? Обналичить свою кредитную карточку?.. Путь к реализации законного желания ищет опять же моя личная воля. Наконец, от этой же моей личной воли зависит и то, когда я дам ход именно этому импульсу. В том, что человек хочет поесть, ничего плохого нет. Но если я в храме, во время Литургии встану перед алтарем, достану из своей сумки хот-дог и начну его жевать — это будет грех. Грех рождается как не вовремя и некстати реализованный добрый импульс».
По поводу этой цитаты можно долго и много разбираться. Но оставим до времени детальный анализ, коснемся лишь социального самоощущения автора этих слов. Прямо-таки какая-то «новорусская аскетика» получается: в чем больше греха, во «фруа-гра», или в «хот-доге», съеденным перед алтарем? Чем сегодня попоститься, отварной осетринкой с грибным соусом, или котлетками из семги с каким-нибудь экзотическим гарниром? А если представить другую ситуацию — украсть или оставить детей голодными? В чем больше греха? Какой из этих «импульсов» более, а какой менее высокий? Не в том ли беда нашего уважаемого автора, что он несколько оторвался от того, чем в действительности живет его народ? Вот и городит он огороды из чего не попадя. И чего ради? Истины? Вряд ли, судя по выше рассмотренным «откровениям». Скорее всего, речь здесь может идти лишь об одной единственной задаче: не переставать «метить» свое место под солнцем. А чем метить — это стало уже неважным, когда место так уютно и престижно. Может быть, именно поэтому в представлении автора
«путь религиозного подвижника (неважно в данном случае — буддистского монаха или православного) осмысляется самим этим монахом как путь борьбы за свободу. За свободу от внутреннего тирана. «Избавься от давления гормонов на свою совесть, попробуй мыслить более свободно. Избавься от слишком примитивных и предсказуемых психо-физиологических реакций и поведенческих стереотипов, сдери с лица и с жизни те маски, которые на тебя наклеивает твой микросоциум».
И ни малейшего намека на то, что есть и иное осмысление подвижничества — как пути благодарения Бога, служения Ему по причине одной лишь любви, а не в обмен на столь вожделенную для автора свободу от какого-то, замучившего его, внутреннего тирана. Только этой субъективной особенностью можно объяснить такое его заявление:
«Покаяние, о котором говорит христианство, есть, прежде всего, разрушение».
Прямо как в случае объяснения разницы между оптимистом и пессимистом, когда, глядя на полстакана водки, оптимист говорит: «стакан наполовину полон», а пессимист: «стакан наполовину пуст». Может быть, для автора покаяние и есть разрушение, но православным людям хорошо известно, что существует и другое покаяние, которое есть созидание. Если автору об этом не известно, если он даже не упоминает о существовании совершенно иных взглядов на сложнейшие вопросы, о которых он пытается рассуждать, как можно доверять его выводам?
Может быть, из общего пессимистичного настроения автора, а, может быть, и по какой-то иной причине, но и вся лекция в целом заканчивается на такой же серо-зеленой, болезненной ноте:
«человек пробуждается и видит вокруг нечто подобное тому, что увидел Нео, когда проснулся из-под гипноза Матрицы. Он видит уродство».
И все. Именно этими словами лекция заканчивается. Но не заканчивается движение мысли читателя в заданном автором направлении.
Так о чем же, все-таки, эта лекция? Переполненная всевозможными несуразностями, передергиваниями, неужели она является всего лишь результатом авторской несдержанности? Если это действительно так, то за автора можно только порадоваться. В противном случае, все выглядит еще менее пристойно.
Православные, скажите: чем является фильм «Матрица» в свете нашей святой веры безо всяких новомодных измышлений? Одно слово: бесовщина. И автор лекции очень хорошо понимает это. Именно поэтому он не решается рассматривать фильм через призму православного вероисповедания, а подменяет его суррогатом под вывеской «религиозная философия». Ход оказывается удачным, как для «Матрицы», так и для «религиозной философии». Одно составляет повод для своеобразной «легализации» второго. Например, на фоне событий в Косове или лобызаний с генсеком ООН, являющимся сторонником однополых браков, разговоры о «религиозной философии» не проходят — здесь все шито белыми нитками. На фоне этих событий совершенно очевидно, что никакой «религиозной философии» нет и быть не может. Есть только одна верная философия — православная, это православное мировоззрение, а не умствования о духовном сомневающегося человека. Прочтите Иоанна Кронштадтского, его «Христианскую философию», — и вы поймете, что такое православная философия.
Другое дело художественные абстракции. Ради них вроде даже как-то неудобно прибегать к святым источникам знаний, можно якобы обойтись и чем поближе. Так разговор заходит о «религиозной философии» — еще о «чем-то», через призму чего, кроме истин своей веры, православные люди, якобы, могут оценивать действительность. Помните, как автор сетовал по поводу отсталости обрядов и ритуалов, над которыми возвышается «гомо сапиенс» со своим «религиозно-философским» отношением к жизни. Не эта ли мысль, «красной нитью» пронизывающая все творчество диакона Кураева, делает его столь востребованным новорусскими от «Единой России»? Они тоже испытывают желание ощущать себя преемниками Святой Руси, но при этом не хотят утратить своего нынешнего социального статуса, предполагающего определенный образ жизни. Однако если на всю эту ситуацию смотреть с позиций православного вероучения, то таковое совмещение не просто невозможно, но и само то состояние, в котором находятся «православные представители демократической России», есть состояние греховное по определению. И наоборот, если Православие как таковое не трогать, «не беспокоить святыни по мелочам», не вынимать их из золотых и хрустальных ларцов, а воспользоваться чем поближе — той самой «религиозной философией», — то получается совсем иная картина! Ростовщики, спекулянты, сплетники, лицедеи, господству которых в обществе всегда препятствовала Русская Православная Монархия, за что ими же была заклана в жертву «мамоне», теперь образовали элиту «федероского» общества, став банкирами, коммерсантами, журналистами и «шоуменами». Более того, «философский» взгляд на мир по-кураевски позволяет не только им самим считать себя православными, но и распространять это заблуждение на тех, кто награждает их церковными наградами. В том числе в честь убиенного Государя Императора Николая Александровича Романова…
— Может, пора уже успокоиться? — скажет какой-нибудь смиренный радетель мира любой ценой. — Что было, то прошло. Все участники тех трагических событий давно уже сами несут ответ пред Богом. Ради достойного будущего России не лучше ли заняться конкретным общественно-полезным делом, чем сеять раздоры, размахивая тенями из далекого прошлого? — Нет, нет и нет! У этих «нет» есть много причин. Но поскольку разговор у нас очень конкретный и касается он творчества диакона Кураева, я остановлюсь на рассмотрении лишь одной причины, по которой примирение с «кураевщиной» невозможно.
В одном из мест своей лекции, развивая мысль об иллюзиях, автор, буквально в паре строк упоминает о грехе:
«В греческом языке само слово «грех» (амартиа) буквально означает «промах». Промах стрелы, которая попала мимо цели».
Далее разговор уходит в сторону возможных причин «промаха». Между тем, «промах» — это именно то, что автор проповедует в своих работах, подобных рассматриваемой лекции. Однако точный перевод слова «амартиа» — именно «грех». Так оно переводится во всех словарях, в Священном Писании, в писаниях святых отцов. А «промах» — есть частный случай перевода слова «грех», то есть, это — грех того, кто промахнулся. Но у Кураева, как обычно, частное выдается за общее, а общее — за частное, исключение из правила представляется как правило, а правило представляется как исключение. Именно от этого общего понимания, церковного понимания греха как преступления против Бога, против ближнего своего, и освобождает «новых русских коллекционеров древностей» туманность «религиозной философии», насаждаемая автором вместо ясного, понятного, святого Православия. Вот почему ни один православный человек, переживающий свою личную ответственность за православное будущее России, не может мириться с «кураевщиной».
И последнее. Помните, мы усомнились в словах автора о том, что философ всего лишь «реализует свой сугубо частный мыслительный проект»? Думается, что сама нынешняя ситуация, в центре которой оказался автор лекции о «Матрице», его же и опровергает. Вряд ли можно считать «кураевщину» частным мыслительным проектом диакона Кураева. Он отнюдь не автор «кураевщины», он всего лишь ее вещающий символ. «Кураевщина» же — это не что иное, как одно из проявлений отступления от православной веры, вроде экуменизма, который заражает здоровых, но невнимательных, которые даже и не подозревают об опасности.
Что касается самого отца диакона, то не испытывая к этому человеку никакой личной неприязни, буду молить Бога о милости к нам, грешным. Вместе с тем не оставляю намерений сделать подобный критический разбор его статьи «О нашем поражении» — вещи не менее «навороченной», чем лекция о «Матрице», но гораздо более вредной в плане дезориентации гражданской позиции православных патриотов России.
г. Бийск Алтайского края.
П.С. Пользуясь случаем, хочу объявить о поиске издателя или спонсора для издания материалов по «антикураевщине» отдельной брошюрой. Обращаться: «метапеиа маил.биыск.ру
