 |
| Эксперт | Александр Привалов | 14.06.2011 |
Публике представлен проект первого в истории постановления пленума Верховного суда РФ по делам об экстремизме. Оказывается, не только нечиновные наблюдатели, но и ВС озабочен чрезмерной всеохватностью околополитических статей УК: 280-й («Публичные призывы к осуществлению террористической деятельности») и знаменитой 282-й («Возбуждение ненависти либо вражды.»). Как и подобает юристам, судьи высшей инстанции обратили внимание на корень проблемы — на недостаточно определённый текст этих модных статей. Работа над постановлением ещё не завершена; в нём, возможно, появится даже обращение к законодателю с просьбой исправить допущенные им недочёты. Но и без обращения к другой ветви власти спокойное и внятное разъяснение правильного применения этих опасных статей будет весьма своевременным.
Потому что их трудно применять правильно: в текстах обсуждаемых статей случайно или намеренно оставлены пробелы и противоречия. Вот пример невнятицы, оставленной скорее всего неумышленно: ВС определённо не одобряет того, что во всех приговорах по экстремизму на равных соседствуют терминывражда и ненависть. Они означают в русском языке вовсе не одно и то же, а значит, и приговоры, пишущиеся по-русски, должны давать чёткую квалификацию: враждуют с кем-либо обвиняемые — или кого-либо ненавидят. Судья-докладчик Давыдов сообщил пленуму, что эксперты психфака МГУ ответили на его запрос так: ненависть — чувство одного человека, которое может стать мотивом его действий; вражда — активное взаимодействие, для которого нужны как минимум двое. А потому, мол, экстремист совершает свои преступные действия исключительно по мотивам ненависти, а ни в коем случае не вражды.
Должен заметить, что мне такая трактовка кажется диковатой: и вражду можно испытывать в одиночку, и ненависть может быть взаимной. По-моему, наоборот: ненависть как таковая, то есть не выразившаяся в действиях, суду людскому не подлежит. Тогда уж и за нелюбовь судите, и за недостаточно пылкую любовь. А раз ненависть не преступление, то и возбуждение ненависти может быть благородным, может быть запредельно гнусным, но преступным быть не может. Иначе преступен, например, Шаламов, своими «Колымскими рассказами» вполне определённо возбуждающий в читателе живую ненависть — и к известным организациям, и к известным социальным слоям, и, пожалуй, к человечеству в целом. Но, не одобряя трактовки, предлагаемой ВС, я от души поддерживаю требование ликвидировать замеченную в УК терминологическую невнятность.
А вот в случае с логическим пробелом, оставленным в 282-й статье нарочно, я и с трактовкой ВС абсолютно согласен. Речь идёт о том, что статья карает за возбуждение ненависти либо вражды, а также за унижение достоинства человека или группы лиц по признаку, среди прочего, «принадлежности к какой-либо социальной группе». Термин социальная группа встречается в российском законодательстве только здесь, в УК. Но законодатель, вводя в текст это новшество, не озаботился дать его дефиницию. Вот и пошли приговоры, обрекающие людей на вполне серьёзные наказания просто за критику — она приравнивается к возбуждению вражды к таким социальным группам, как милиция, чиновники или депутаты от «Единой России». Судья-докладчик Давыдов деликатно отказывается верить, что так и было задумано: «Законодатель хотел оттенить слабые, незащищённые группы населения, но сделал это крайне неудачно». ВС попросит законодателя, чтобы он хоть теперь дал в законе внятную дефиницию термина «социальная группа». А пока законодатель соберётся выполнить эту просьбу, суды должны будут руководствоваться трактовкой пленума ВС и толковать «социальные группы» не расширительно, а ограничительно: карать за выпады, направленные против «социально слабых групп» — пенсионеров, инвалидов и т. п.
Это — прекращение преследований за критику как за экстремизм — и само по себе хорошо, и подаёт важный пример. Пример внимания к дефинициям в важнейшей сфере — свободы личности. Извините за банальность, но дьявол и вправду прячется в деталях. Что «свобода лучше несвободы» и что «моя свобода заканчивается там, где начинается свобода ближнего» — это понятно; но реализация этих слоганов в юридической практике требует такой степени конкретности, к которой наш законодатель пока не готов. И потому, между прочим, готовящееся обращение Верховного суда к законодателю вызывает изрядные сомнения. Ну обратится ВС к Думе, ну примет Дума какую-нибудь такую дефиницию, что через пять лет Верховному суду придётся заново пленум собирать. Так не лучше ли Верховному суду вспомнить, что он и сам субъект законодательной инициативы? Пусть бы, основываясь на анализе судебной практики, сам предложил разумные формулировки — право, получилось бы и быстрее, и лучше.
А вопросы свободы слова на этой же неделе удостоились внимания юристов ещё раз. Президент Медведев направил в Думу проект уже третьего пакета поправок, либерализующих УК. В нём, наряду со многим другим, содержится декриминализация (перевод из разряда преступлений в разряд правонарушений и перенос соответствующей статьи из УК в КоАП) оскорбления и клеветы. Наблюдатели сочли эту новость малозначащей: грозная статья о клевете всё равно почти не работала, поскольку квалифицирующим признаком клеветы считала еёзаведомость, доказать которую нельзя. Кроме того, серьёзные люди никогда к упраздняемым ныне статьям УК и не обращались, предпочитая оперировать Гражданским кодексом (статья 152 «Защита чести, достоинства и деловой репутации»). Тут есть что возразить — и по поводу проекта, и по поводу комментариев. Статья о клевете перенесена из УК в КоАП практически без изменений, то есть и там останется нерабочей. Конечно, логичнее было бы её либо переформулировать — либо уж вовсе исключить. Но исключать нельзя, и трудно мириться с тем, что из практики может совсем уйти кара за оскорбление. Русский язык и тут подсказывает: защитить честь, а уж тем паче деловую репутацию — вовсе не то же, что призвать к ответу за оскорбление. Но чтобы кара за оскорбление могла работать, законодателю надо бы и тут дать внятные дефиниции. Как — ума не приложу, но ведь надо.
