 |
| Радонеж | Александр Богатырев | 08.06.2011 |
Скажи мне, испанец, не в этой ли ржи
Папаха Тараса Шевченко лежит?
Правда, Михаил Светлов, если мне не изменяет память, обращается не к испанцу, а к «товарищу». Этот мало вразумительный стих о молодом красноармейце, который «хату покинул, пошел воевать, чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать» я вспомнил лишь однажды, проезжая недалеко от Гранады вдоль бескрайних полей испанской пшеницы. Эти поля были так не похожи на наши. Было ветрено, но никакие волны не пробегали по хлебному полю. Очевидно, потому что стебли у испанской пшеницы короткие и крепкие, и стояла она колос к колосу неколебимо. Оттого-то не кланялись колосья под сильным ветром, и не бежала золотая волна по полю.
Рожь в Испании вообще не растет. Соврал Светлов насчет ржи. А вот насчет папахи Шевченко не совсем. Я не видел ни корриды, ни красавиц, отплясывающих фламенко, не слышал андалузских песен. Даже на родине Сервантеса не побывал, хотя собирался. Зато видел в Испании и Португалии множество украинских хлопцев и дивчин. Но только один из них помнил наизусть стихи Шевченко. Он и свои пишет. Вполне приличные. А вот стиха Светлова с упоминанием шевченковской папахи не знает. Но это не беда. Мало кто из наших бывших соотечественников слыхал о Лопе де Вега или Гарсия Лорке.
Живя в нескольких километрах от родины Лорки, наши хлопцы рыщут по стройкам в поисках любой работы. Им не до лирики. Строят в Испании и Португалии теперь мало, и найти работу почти невозможно. Но на родину возвращаются немногие.
Я начал рассказ об Испании с наших бывших соотечественников не случайно. С коренным населением этой красивой страны я почти не общался. Но несколько встреч были очень интересными. Оказался я в этом краю, чтобы снять фильм о Православии и Католицизме и о православных, живущих в католическом мире. Сейчас, когда меняются оси противостояния, когда мы уже толком не знаем, с кем прикажут дружить, а кого считать врагом, нужно хотя бы знать, что такое современный католический мир. Есть ли у нас шансы исполнить завет Христов «Да будут все едино». Может ли христианский мир, разделенный на православных, католиков и множество протестантских деноминаций, действительно, стать единым? И как это сделать, если в конституции объединенной Европы ни слова не говорится о христианстве?
Мы знаем, что в православной среде экуменические контакты далеко не всеми приветствуются, а многими представителями Русской Зарубежной Церкви, да и нашими, считаются бесполезными и опасными. Существует даже термин «всеересь экуменизма». Один богослов на мой вопрос: «Возможно ли в ближайшем или отдаленном будущем объединение православных с католиками?» ответил: «Конечно, можно прилепить пластилин к железу, а зачем?»
Я не стал его спрашивать, кого он имел в виду под «железом». Более того, пробыв 16 дней в Испании и неделю в Португалии, я не стану делать выводов. Расскажу лишь о том, что видел.
Пригласил меня в Испанию Алексей Чесноков — русский парень, родившийся и проживший большую часть жизни в Томске. В момент развала СССР он жил на Украине. Получил украинский паспорт, с которым в России натерпелся немало горя. И на работу не устроиться, и от блюстителей порядка получил такое, что и более крепкий хлопец выдержит с трудом. Наконец, решил отправиться на заработки заграницу. Поколесив по Европе, остановился в Испании. Выучил испанский и английский языки. Руки у него золотые. Освоил все строительные специальности. Может построить дом, отделать его изнутри и снаружи. Сам он аккуратен, вежлив и покладист. Так что со временем его стали рекомендовать богатым заказчикам. До недавнего времени все было неплохо. Но наступил кризис, и заказы стали редкими. Он не смог оплатить кредит, и банк отнял у него квартиру. Живет с женой и тремя детьми. Пять ртов прокормить непросто. Но по милости Божией ухитряется. Алексей не просто церковный человек. Он алтарник и чтец в храме городка Сан Педро. Жена его поет в церковном хоре. Но самое замечательное — это то, что Алексей богослов и знаток древних языков. Он учится в московском богословском институте. Много читает. В курсе всех церковных новостей и книжных новинок. В машине у него записи с лекциями профессора Осипова, отца Димитрия Смирнова и многих современных православных мыслителей. И не только в машине. Он включает магнитофон с этими записями и во время работы на стройке. Каждый год он ездит на конференцию в итальянский монастырь Бозе, где собираются богословы со всего мира.
Три недели мы путешествовали в его машине по Испании и Португалии. Все это время он либо молчал, либо рассказывал о какой-нибудь понравившейся ему книге. Время от времени начинал рассуждать об этимологии русских или испанских слов. Докапывался до санскритских или древне-еврейских корней. Так что наше путешествие было для меня во всех смыслах полезным.
Мне хотелось посетить главные, наиболее почитаемые святыни: Сантьяго де Компостело в Испании и Фатиму в Португалии. Мы продумали маршрут и отправились, благословясь.
Но до этого была Страстная неделя и Пасха. Мне очень хотелось сравнить то, как празднуют Пасху католики и наши. Ведь в этом году Пасха у нас совпала.
В Страстную среду мы поехали в небольшое селение Михас. Расположено оно недалеко от курорта Марбеи, где любят отдыхать «новые «и не слишком новые русские.
Михас известен не только своим живописным местоположением в горах. Само селение очень красиво. От центральной площади с храмом и множеством кафе и ресторанчиков разбегаются во все стороны узкие улочки с белоснежными домами, на балконах и подоконниках которых горят яркие пятна цветов всевозможных оттенков. Михас знаменит церковью, построенной на месте явления Божией Матери.
Толпы иностранцев бродят по Михасу, сидят в кафе под открытым небом, попивая кофе и испанские вина, некоторые забредают в церковь, равнодушно рассматривая изваяние Девы Марии и застекленные витрины с множеством всевозможных изделий из золота и серебра — благодарность за исцеления и избавления от бед. Наши соотечественники драгоценных даров не оставляют, а вместе с некультурными туристами вырезают свои имена на листьях молодых агав, растущих прямо из скалы.
Между этой церковью и центральной площадью пролегает основной туристический маршрут. Под развалинами крепостной башни целый гараж не востребованных экипажей. Лошади скучают, понуро опустив головы. Их хозяева нисколько не смущены отсутствием клиентов: одни громко переговариваются, смеются, зазывают проходящих мимо них туристов, другие, не обращая ни на кого внимания — словно заняты важным делом — играют в карты и нарды. Неподалеку от стоянки конских экипажей в огромной нише стоят оседланные ослики. Слышны надрывные крики: видно, ослам простой не в радость. А вот из-за поворота показывается вереница их собратьев. Этим счастливчикам повезло. На их спинах сидят радостные дети. Впереди шагает высокий старик, держа в руках веревку, привязанную к морде первого осла. Остальные бредут за первым в связке: все привязаны друг к дружке.
Видно, кризис ударил и по туристам. Приехать-то приехали. Кофе с вином могут себе позволить, но прокатиться в ярко раскрашенном экипаже под радостный цокот подков — не по карману.
В притворе центрального храма готовят к ночному крестному ходу скульптуру Христа с огромным крестом на плече. Десяток мужчин окружили помост и, громко приказывая что-то друг другу, совершают действа, смысл которых трудно понять: ходят с места на место, машут руками.
Минут через десять галдеж усиливается. Появляется женщина. С большим трудом она вскарабкивается на помост и начинает орудовать иголкой с ниткой, что-то пришивая к хитону Спасителя.
Я пытаюсь узнать у Алексея, отчего так много шума. Он и сам толком не понял. Понял лишь, что все боятся дождя и что крестный ход может сорваться. Так и оказалось. Вскоре пошел дождь и не прекращался до утра.
Шествие не состоялось. По телевизору показали плачущих мужчин. Они целый год готовились к ходам на Страстной неделе. И всю неделю не переставали дожди. Носить под дождем дорогие, богато украшенные скульптуры нельзя. А те, кто получили право носить их, скорбели еще и потому, что заплатили за это почетное право изрядные суммы. Но это был удар не только для этих людей. Вся Испания ждала печальных дней Страстной седмицы. И в маленьких селениях, и в больших городах крестные ходы продолжаются иногда до самого рассвета: от одного храма до другого. И повсюду считается большой честью нести скульптуры Христа и Девы Марии.
На следующий день мы поехали в Малагу, где крестный ход совершался внутри кафедрального собора. Он проходил под чтение двенадцати Евангелий.
Началась служба. Огромная процессия вошла в собор и остановилась. Впереди шли «Христоносцы», держа на плечах трехметровый крест с распятым на нем Христом. За распятием следовал диакон с дымящимся кадилом, мужи в белых плащах, несколько епископов и десятка полтора священников. Следом за ними — «отцы города» и почетные граждане в полуфраках. Потом дамы в старинных черных платьях. В высокие прически были вколоты большие гребни, удерживавшие вуали из черного шелка. Замыкала шествие толпа всякого люда. Были и ряженые в старинных нарядах.
Стояли они в дверях довольно долго, пока на высокой солее не показался мужчина, одетый так же, как почетные участники процессии. Заиграл орган, вступили скрипки. За ними грянули трубы и вся мощь симфонического оркестра, сидящего за кованой решеткой напротив алтаря. Мужчина на солее стал что-то читать хорошо поставленным голосом. Оказалось, что это и было началом прочтения двенадцати Евангелий. Во время этого чтения процессия совершала медленное шествие с двенадцатью остановками — по числу читаемых отрывков. Процессия двигалась по широкому коридору вдоль стен, вокруг двух центральных сооружений: высоченного алтаря и расположенного напротив него такого же высокого органа. Между алтарем и органом расположились в деревянных креслах зрители, то бишь молящиеся граждане.
Все было величественно и театрально. Я снял большую часть этого действа и не стал дожидаться его окончания. Мы поехали обратно в Марбею, надеясь попасть на конец православной службы. Но службы не было. Батюшка в Сан Педро не служил ни в Великий Четверг, ни в Страстную Пятницу, объяснив это тем, что в рабочий день никто в церковь не придет. Это было большим огорчением. За тридцать лет я ни разу не пропустил эти службы. Я был не одинок. Многие в Сан Педро были расстроены. Работали далеко не все. А после 5 вечера и те, кто работал, могли отпроситься. Испанцы к Страстной неделе относятся очень серьезно, и в церковь бы любого работника отпустили с радостью.
В наш храм мы попали только в Пасхальную ночь. Под храм приход снял довольно просторное помещение с большой комнатой в подвале, где иногда устраивают праздники. Отгородили полотном, натянутым на стойки, алтарную часть. Поставили престол и жертвенник. Две стены с окнами от пола до потолка — так, что утренние службы почти всегда озарены ярким солнцем.
Народу на Пасху пришло много. Крестный ход растянулся метров на сто пятьдесят. Моросил дождь, но наши люди дождя не боятся. Скульптур никто не носит, а иконы софринского производства и прикрывать особенно не стали. Наш крестный ход с тем, что мы видели в кафедральном соборе Малаги трудно сравнивать. Никаких грандов, никаких гран-дам с вуалями, никакой театральности. Простые советские люди с зажженными свечами в руках, радостно распевали «Христос воскресе из мертвых.».
Толкаясь и торопясь поспеть за ушедшим вперед священником, они обогнули небольшой квартал и вернулись туда, откуда вышли. Но в этой нашей неумелости пройти чинно и без суеты было столько реальной жизни и искренности, что мне невольно захотелось обнять всех и похристосоваться. Среди этих простых тружеников выделялось несколько персонажей, в ком без труда можно было определить людей состоятельных. Был и товарищ с печатью былого номенклатурного величия.
На батюшкино «Христос воскрес!» кричали радостно и громко: «Воистину воскресе!» Причастилось около ста человек. Батюшка прочитал послание Патриарха, окропил принесенные куличи и яйца, пожелал всем Пасхальной радости и велел расходиться с миром. Очень многие не хотели уходить, не веря, что внизу не кипит самоварчик, что они не спустятся попить на радостях чайку, не стукнутся принесенными яйцами и не разговеются малым чином — чем Бог послал, что сами сотворили и принесли. Радости от того, что не последовало благословение и приглашение к Пасхальной Агапе, не прибавилось. А ведь в эту ночь могло многое произойти. Познакомились бы люди редко бывающие в храме и со священником и с прихожанами. Узнали бы о реальных трудностях прихода. Глядишь — и решились бы какие-нибудь проблемы. А их на молодом приходе немало.
Жизнь на Солнечном Побережье полна контрастов. Тут тебе и олигархи с дорогими яхтами и домами за миллионы долларов, тут и строительные рабочие с уборщицами. Есть и ударницы «панельного бизнеса». Эти цветы в один букет связать трудно. Но некоторым батюшкам в России удается.
А в этом жарком краю богачи в церковь не ходят. И не будут ходить, пока не увидят в священнике подлинной любви, сугубого усердия, горячей молитвы и бескорыстия. А как только увидят, то и полетят на свет, как мотыльки. Так и попрыгают со своих миллионодолларовых яхт и поплывут наперегонки к спасительному берегу. И хоть трудно им «пролезть сквозь игольное ушко», но, как известно, и богатые тоже плачут. А где искать утешения, кроме, как в храме Господнем?!
Перед тем, как отправиться в путешествие, мы с моим приятелем побывали в католическом храме на вечерней мессе. Я даже и не понял, что это литургия. Прошла она за 20 минут. Сначала включили запись, очевидно, Баха. Под звуки органа на солею взошла женщина, подошла к трибуне, подождала с полминуты, пока не смолкнет орган, надела очки и стала громко читать какой-то текст. Это был, разумеется, псалом, но читала она его не как наши чтецы — молитвенно и нараспев, а быстро и четко, как доклад о перевыполнении плана. Потом на солею поднялся священник. Он нажал на кнопочку, вмонтированную с левой стороны в престол, и снова зазвучал орган. Падре переместился к центру престола, сложил ладони «домиком» на груди, опустил на них подбородок и на несколько секунд замер. Потом он перешел вправо и сел в кресло лицом к пастве. Так он сидел несколько минут. Потом нажал на кнопочку, и музыка прекратилась. Он встал у престола и прочел молитву. Затем снова сел в кресло и снова нажал на кнопочку. И так несколько раз чередовалась музыка с молитвой. Потом снова появилась женщина. С такой же четкой деловитостью она прочла Кредо — Символ Веры. Снова немного музыки. Потом всем храмом спели «Отче наш», и падре сначала попил из стакана водички, затем достал из шкафчика графинчик с вином и выпил вина. Снова пошел к шкафчику, достал из него две серебряных миски, одну отдал появившемуся на солее пожилому мужчине, а другую оставил себе. В этот момент народ стал с шумом подниматься с лавок, за которыми сидел во время всей службы (лишь дважды поднимаясь для пения «Отче наш» и во время еще одной молитвы) и двинулся, разбиваясь на две очереди к амвону. Падре стал доставать из миски тоненькие облатки и вкладывать их во рты прихожанам. Некоторые брали эти облатки и отправляли их в рот сами. То же самое происходило и у второй миски. Мужчина, которому ее доверили, был не в стихаре, а в простом пиджаке. Раздавал он облатки быстро, словно это было не Тело Христово, а какое-то лакомство. Странно было видеть подобное причастие. Причастился весь храм, даже те, кто пришел под самый конец службы. Никто не воздержался. И опустел храм довольно быстро. Несколько пожилых женщин встали в очередь на исповедь.
Падре согласился побеседовать с нами и пригласил нас в просторную комнату за алтарем. Он сказал, что ничего не имеет против того, что в его округе появилась православная церковь. Более того, он готов помогать русскому священнику и считает, что обе Церкви Католическая и Православная делают одно дело. Его не смущают догматические различия, и он не видит никаких препятствий для широкого сотрудничества.
Неожиданно в комнату вошла рассерженная женщина: «Падре, сколько можно вас ждать?! Мы хотим исповедаться, а вы тут не известно чем занимаетесь».
Падре рассмеялся: «Вот такой у меня строгий народ». Он извинился, распрощался с нами и пошел исповедовать тех, кто по нашему разумению, должен был сделать это до причастия.
Да, с такими дамочками не забалуешь. Прошла преспокойно через алтарь. Никакого тебе: «Батюшка, извините-благословите». Отчитала, как мальчишку и ушла довольная рассказывать подругам, как она быстро «привела святого отца в чувство». А я подумал, что многие наши молодые священники, ратующие за то, чтобы отделить исповедь от причастия, даже не подозревают, к какой вольнице и хаосу это приведет. Совершенно очевидно, что это будет поводом для раскола и обвинение этих священников в обновленчестве и ереси. Лучше уж готовиться и исповедоваться перед литургией по-старинке, приступая к причастию «со страхом Божием и трепетом», чем превращать причастие, (да простят меня западные братья) в «раздачу чипсов». За время нашего путешествия мы побывали на многих службах. Видели даже женщин «причащающих» прихожан. А в Кордове мы наблюдали за тем, как проходит коммунион — первое причастие отроков и отроковиц. Полный храм нарядных детей и их родителей. Девочки в роскошных платьях. Сравнить их можно только с подвенечными. Изящные дорогие туфельки. Красивые прически, как у взрослых дам. Мальчики в строгих костюмчиках — молодые джентльмены. В несколько колонн продвигаются к амвону. С чашами стоят три священника. Причастие проходит под звуки странной песенки, исполняемой детским хором. Песня эта совершенно не похожа на церковную: нечто среднее между патриотическим творением Пахмутовой и песней про кродила Гену. В задних рядах юных причастников творится что-то невообразимое. Дети толкаются, смеются, а родители говорят в полный голос, не обращая внимания на шалости своих наследников. На амвоне главный священник в микрофон с шутками-прибаутками рассказывает о том, как они будут веселиться по окончании коммуниона.
А веселились они так: всей толпой и стар и млад двинулись на огромную площадь, заставленную столами. Через три часа мы возвращались мимо этой площади. Веселие в виде винопития и уничтожения снедного продолжалось. Правда, детей оставалось немного.
Конечно, иностранцу трудно судить о том, что творится в сердцах благочестивых испанцев. Но я невольно сравнивал то, что происходит в наших храмах с тем, что видел в храмах испанских. У нас тоже любят разговеться. Вот только всем приходом в рестораны не ходят. И хотя девочки у нас не наряжаются на причастие в свадебные платья, отношение к причастию у нас серьезное и трепетное. И воспринимается оно, как встреча с Богом, а не повод хорошо повеселиться.
В Толедо мы попали на службу Светлой Седмицы, проходившую в виде концерта с хором и симфоническим оркестром. После каждого опуса раздавались бурные продолжительные аплодисменты. Пели, действительно, хорошо. И оркестр был — не чета многим симфоническим оркестрам. Будь я в филармонии — бил бы в ладоши, что есть мочи. А в храме. Испанцев же это не смущает. Как говорил актер Любшин в фильме Кин-дза-за: «Им нравится». И то, что свечей у них в храме не возжигают — тоже ничего. Бросил в автомат монетку — и лампочка зажглась. Тут уж не о грехах вспоминать, а радоваться прогрессу и электрификации всей Испании. Как тут не вспомнить товарища Ленина вкупе с господином Чубайсом!
А вот в Фатиме свечи не возжигают, а бросают, как дрова в костер, устроенный в большом чугунном ящике под навесом. Свечи толстые, длинные. Пламя высокое — метра в полтора. Рядом витрина с парафиновыми головами, руками, ногами и прочими частями тела. Их, очевидно, тоже бросают в огонь, чтоб не болели.
Многое меня смутило и удивило в тамошней богослужебной практике и церковных обычаях. Зато было и чему порадоваться.
Первой нашей остановкой был кармелитский монастырь неподалеку от города с знакомым каждому российскому гражданину названием Херес.
Мы проехали вдоль всего побережья Солнечного Берега. От Малаги почти до самого Гибралтара все города и селения слились воедино безо всяких промежутков. Красивые дома, повсюду поля для игры в гольф. Много цветов и экзотических деревьев. Кроме пальм, которыми нас трудно удивить, часто встречаются деревья японской мушмулы с созревшими желтыми плодами (их никто почему-то не рвет) и похожие на гигантские семисвечники гингкхо-белобы. О чудесных медикаментозных свойствах листьев гингкхо-белобы многие в России знают. И хотя наших граждан в этих местах немало, эти чудо-деревья стоят пока с не оборванными кронами.
Монастырь мы увидели издалека. Первые ворота оказались не запертыми. Мы вошли во внутренний дворик. Но храм и часовня были на замке. Алексей прочел небольшую табличку с расписанием служб, на которые допускаются миряне. В этот день службы не было. Мы подошли к высокой стене с огромными воротам в и нажали на кнопку переговорного устройства. Послышался приятный женский голос. Алексей довольно долго отвечал на вопросы. Потом в устройстве что-то щелкнуло, и Алексей отошел в сторону.
- Велели подождать. Пошли с докладом к матушке-приору.
Ждали мы минут пять. Потом в воротах отворилась дверца. Из нее вышла монахиня в белом одеянии. Голубой кант апостольника обрамлял ее лицо. Это было прекрасное одухотворенное лицо женщины, чей возраст совершенно невозможно было определить. Ей могло быть и 35 и далеко за пятьдесят. Меня поразили ее глаза. Они лучились такой неотмирной любовью и радостью… Я, без преувеличения, потерял дар речи. Долго извинялся, откашливался, а потом, все же, изложил цель нашего приезда. Алексей перевел, матушка удивленно улыбнулась и стала что-то объяснять Алексею, часто повторяя слово «Россия». Тот стоял, потупившись, качая головой, и я подумал, что он с пониманием выслушивает вежливый отказ пустить людей из России в храм и побеседовать о том, как живут и спасаются во вверенной ей обители. Неожиданно матушка поклонилась мне и сделала изящный жест, показывая рукой в сторону храма. Я поклонился ей в ответ и направился в указанном направлении. Она с Алексеем шла в двух шагах от меня, продолжая беседу. Я просил перевести, о чем она говорит. Алексей кивнул, но в этот момент раздался скрип, поворачиваемого в замке ключа. Перед нами отворились массивные старинные двери храма, и показалось счастливое улыбающееся лицо молоденькой монахини в таком же апостольнике, как и у матушки-приора. Без перевода было понятно, что с нами здороваются и приглашают войти. Я оглянулся, собираясь пропустить вперед матушку, но она прежним жестом пригласила меня войти первым. Я прошел через просторные сени. Мои спутники продолжали оставаться в дверях. Я открыл вторую дверь, ведущую из сеней в храм, и вдруг услышал: «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ».
- Алексей, по-русски поют.
Матушка, не переставая улыбаться, радостно кивала головой. Мы поспешили в храм, и оказались в просторном длинном помещении без боковых нефов.
Вдоль обеих стен почти до самого алтаря протянулись огороженные метровым бортиком деревянные возвышения. На них стояли и пели монахини. Они были в белоснежных одеждах с капюшонами. Получились правый и левый клиросы. Но пели они не по очереди, а одновременно. Посреди правого клироса весело дирижировала хором высокая монахиня. Она широко размахивала руками, качала в такт пению головой и, казалось, готова пуститься в пляс. Были здесь и пожилые монахини и совсем молоденькие. И все они были необыкновенно радостны. Пасхальный тропарь они пропели по-русски несколько раз, затем запели по-гречески: «Христос анэсти эт нэкрон.», потом снова по-русски. И столько было небесной радости в этом пении. Я почувствовал, как расплывается в видоискателе картинка. Навернулись слезы. Было неловко, но я ничего не мог поделать. Полез за платком и стал утирать глаза. На меня смотрело пятнадцать пар счастливых глаз. Отчего же столько радости в этих, укрывшихся от мира женщинах? Почему они так веселы и рады нашему приезду? Кто мы им?
Хор продолжал петь, а матушка показала мне взглядом на центральную икону иконостаса. Это была Рублевская Троица. На двух аналоях икона Владимирской Богоматери и Воскресение Христово. В этом монастыре любят Православие и Россию. Наш неожиданный приезд привел монахинь в восторг. Они восприняли его, как Пасхальный подарок. Оказывается, нас заставили подождать у ворот, пока сестры переоделись из рабочей одежды в праздничные облачения и перебрались в храм. Из храма нас повели во внутренний дворик, где под деревом с густой кроной, словно под дубом Маврийским, было устроено праздничное угощение.
Матушка Люсьен читает труды Отцов Церкви, знает много о Православии и говорит, что для людей, искренне любящих Бога, перегородки, разделившие Единую Церковь — преграда, не доходящая до Неба. Это известный тезис наших экуменистов, но говорит она так искренно, что не хочется ей противоречить. Она уверена, что в мире, раздираемом войнами, ненавистью, завистью и предательством, есть лишь одна сила, способная противостоять этим бедам. Это Церковь Христова. И Она, по слову Господню, должна быть едина. У православных и католиков один Христос, одно Евангелие, тысячи общих святых, пострадавших до разделения церквей. Нужно отделить политику от вопросов вероисповедания и посмотреть непредвзято, что можно сделать для преодоления раскола. Вопроса о Папе, который для католиков и есть символ церковного единства, мы естественно не обсуждали.
В своих службах (не в пример тем, которые совершаются для мирян) продолжительных, без новомодных сокращений, они используют не только древние григорианские распевы, но и греческие, и русские. Молятся в этом монастыре много. Молятся и о России. Здесь помнят о Фатимском явлении Божией Матери и ее повелении молиться о России. Монастырь почти всегда закрыт, чтобы посетители не мешали молитвенному деланию. Для богомольцев-мирян открывают лишь храм и часовню. И то не каждый день. И только на время службы. У монахинь немало послушаний по уборке, на кухне и в трапезной, в саду и огороде. Матушка Люсьен показала нам свое хозяйство. Ухоженный сад и небольшой парк с уголками для молитвы с изваянием Девы Марии в нише, увитой плющом. В огороде помимо огуречных и помидорных грядок, участок с артишоками и цукини. В наших монастырях сады и огороды не хуже, а некоторые просто потрясают обилием всевозможных цветов: рай да и только. А вот представить, что в какой-то глухой монастырь забрели католики и их встретили, как долгожданных родственников, очень непросто.
Когда мы, распрощавшись и поблагодарив за радушие, двинулись к машине, за нами пошла та самая монахиня, открывшая нам дверь в храм. В руках у нее были две сумки. Матушка-приор благословила нас жареной рыбой, большой головой козьего сыра, огурцами, перцами, помидорами и разными печеньями и плюшками собственной выпечки. В отдельном пакете лежали чаи-кофеи. Уклониться от этого подношения было совершенно невозможно.
Матушка с несколькими монахинями благодарили нас за визит и просили рассказать православным людям о том, как они любят Россию и молятся о нас. Они говорили это горячо и искренно. Ну, с чего бы это? Видно они не знают о наших мафиози, которых сотнями отлавливает испанская полиция. И о наших девицах, переполнивших их бордели. В Испании даже образован союз брошенных жен. Их мужья ушли к советским блудницам. И того, что творится у нас в стране, они не знают. Но они знают о Серафиме Саровском, об Оптинских старцах, о старце Силуане Афонском и Феофане Затворнике, о наших новомучениках и то, что Россия воспряла от долгой спячки безумного безбожия. И они помнят о том, что Матерь Божия повелела португальским крестьянским деткам из горной деревушки Фатима передать всему католическому миру и папе Римскому, чтобы они молились о России. И матушка вместе с сестрами молятся о нас. И как хорошо было бы, подумал я, чтобы их путь к Православию на этом не завершился.
Они еще долго стояли у ворот, и совсем по-русски махали нам вслед. А мы отправились в Португалию, в ту самую Фатиму.
