 |
| Завтра | Игорь Шафаревич | 03.06.2011 |
Напряженно вглядываясь в жизнь и сравнивая современность с прошедшей историей, трудно удержаться от размышлений о так называемом «смысле» и общем характере исторического процесса. Следующая работа посвящена изложению некоторых из известных мне таких концепций. В одну из них я верю, считаю, что она подтверждается течением истории. Так что бoльшая часть работы посвящена, собственно, изложению этой концепции, которая четко сформулирована в конце труда, в параграфе восьмом. Но потребовалась довольно длинная работа, чтобы ее аргументировать.
Конечно, «Грядущие годы таятся во мгле», но история обладает свойством «непрерывности», благодаря которому события ближайшего будущего готовятся уже сегодня. Поэтому, приняв некоторую точку зрения на течение исторического процесса, можно рассмотреть различные варианты нашего будущего. Какой же из них реализуется — это вопрос, связанный со свободной волей людей и народов, и ответ зависит от решений, которые будут приняты нами, нашими детьми и внуками. Именно возможность предвидеть некоторые варианты нашего будущего мотивировало мой интерес к разным концепциям истории.
Собственно, я в нескольких работах уже излагал эту концепцию, но обычно это было по поводу какого-то другого вопроса. В последний раз в газете «Завтра» в беседе с Владимиром Григорьевичем Бондаренко тоже по поводу статей С.Е. Кургиняна «О кризисе» и др. («Завтра», 2009, N 49).
По-видимому, стоит её хотя бы раз изложить не «по поводу» чего-то иного, а саму по себе.
РАЗНЫЕ ВЗГЛЯДЫ НА ИСТОРИЮ
Существует несколько точек зрения на историю. Все они носят религиозно-мифологический характер. То есть не могут быть рационально аргументированы или проверены сопоставлением с какими-то историческими фактами. Древнегреческий поэт Гесиод, живший в VII или в VIII вв. до н.э., в произведении «Работы и дни» излагает концепцию, которая доминировала практически всю античность. История, согласно его точке зрения, является историей упадка человечества, друг друга сменяет Золотой век, Серебряный, Медный, Железный и т. д. Но по названиям их видно уже, что люди деградируют. Вначале люди не болели, не враждовали, как он говорит, «Жили те люди, как боги, с спокойной и ясной душою, горя не зная, не зная трудов. И печальная старость к ним приближаться не смела», «А умирали как будто объятые сном…». Потом среди них распространились болезни, взаимная враждебность, войны и т. д. Но это была не единственная концепция истории. В Азии, главным образом в Индии, религиозные философы развили другую точку зрения, согласно которой история циклична. Эта концепция подробно описана в книге Мирчи Элиаде — «Миф о вечном возвращении». Концепция разделяется на две: более современный, с точки зрения Элиаде, вариант, когда время представляется конечным, оно представляет собой отрезок, хотя и цикличный, то есть начало его с концом отождествлено, «между двумя вневременными бесконечностями», как он пишет. И «традиционный» вариант, где все события повторяются бесконечное число раз. Это относится и к Золотому веку, с которого цикл начинается, и к уничтожению Вселенной, которым он заканчивается.
Две великие индийские религии — буддизм и джайнизм — принимают эту концепцию. В них время сравнивается с колесом, а годы — со спицами колеса. Единицей измерения наименьшего цикла является «Юга», это то же самое, что по-русски «век», соответствующий «эону» в греческой философии и длящийся от 4 тыс. до 1000 обычных лет. Полный цикл «Махаюга» состоит из 4-х «Юг» и длится около 1200 лет. Одна «Махаюга» состоит из 4-х «Юг» последовательно сокращающейся длины. Сокращению длины этих «Юг» соответствует сокращение длины человеческой жизни, а также падение нравов, ослабление силы и разума и т. д.
Так мы получаем Божественный год, который длится 4 млн. 320 тыс. лет космического цикла. 1000 «Махаюг» составляют одну «Кальпу». 14 «Кальп» — 1 «Манавантару», тем самым постоянно повторяется процесс сотворения, разрушения, нового сотворения.
Также концепция проявляется и в западноевропейском мышлении, в работах Макиавелли и Джованни Батиста Вико вплоть до XVII в. Тогда, то есть, в Эпоху Просвещения, формулируется другая концепция истории — концепция прогресса, которая господствует над умами большинства людей до сих пор. Собственно говоря, это не концепция истории, а мировоззрение, которое охватывает и эволюцию жизни на Земле, и историю, и даже эволюция Космоса. Это мировоззрение не основывается на наблюдениях, хотя в последнее время часто претендует на такой статус. Например, в 1755 г. появилась книга под названием «Кодекс природы, или Истинный дух ее законов». Фамилия автора, названная в книге, — Морелли, хотя до сих пор идут споры: были ли это фамилия истинного автора или псевдоним, и был ли такой человек, неизвестно? Там человеческая История рассматривается как часть единого процесса прогресса. О нем автор пишет: «Явления, в которых я его наблюдаю, показывают мне везде, вплоть до комариного крылышка, наличность последовательного развития; я испытываю, я чувствую прогресс разума». Автор здесь еще не ссылается на те исследования о комарином крылышке, которые якобы подтверждают его взгляд, а апеллирует к своим чувствам. Сейчас же предполагается, что такие исследования всем известны. Так что ни один политический деятель, ни одна партия не имеют шансов на успех, если он или она не прогрессивны.
В чем же заключается этот прогресс? Это можно проверить только таким образом, чтобы указывать некоторые страны, которые прогрессивны. И вот к этому состоянию должны стремиться другие. Так вот лучше посмотреть на эти страны, где прогресс реализовался. Можно, действительно, отметить увеличение продолжительности жизни людей. Так, какого бы известного человека, жившего лет 100 или более назад, мы не взяли (Достоевский, Толстой, Сергей Булгаков и т. д.), мы встретим описание смерти его ребенка и его переживаний с этим связанных. Видимо, детская смертность была тогда распространена даже в сравнительно зажиточных слоях, а в прогрессивных странах ныне от этого бедствия человечество, как правило, избавлено. Кроме того, страны, считающиеся прогрессивными, выработали политическую систему так называемой «выборной демократии», которая гарантирует их от революций и гражданских войн в среднем лет на 300. В Англии, где эта система впервые утвердилась, даже больше. Так что некоторые изменения к лучшему отрицать нельзя, и речь может идти только о цене.
Действительно, для установления этой политической системы надо было заплатить серией революций — английской, французской, русской и двумя мировыми войнами, за более высокий уровень жизни, включая и уничтожение детской смертности, не говоря даже о жертвах колониальной политики, уничтожении целых народов (таких, как североамериканские индейцы) или рабстве, сами народы, завоевавшие эти блага, внесли за это заметную плату казнями воров и бродяг. Кроме того, неясно, насколько устойчив этот общественный строй, принесший все эти блага. Этот вопрос будет подробнее обсуждаться ниже. Таким образом, «прогрессивность прогресса», так сказать, при сопоставлении с фактами оказывается спорной. Несомненно, однако, одно: идея прогресса является мощным идеологическим оружием. Она делит страны на передовые и отсталые. Причем последние должны догонять первых, если, конечно, они на это способны. Идеология «догоняющего» общества заставляет признать принцип его второсортности, его неперспективности и предопределяет победу «передовых» обществ в их стремлении подчинить себе все бoльшую часть мира.
ПРОТИВНИКИ ПРОГРЕССА
Как мне кажется, первое систематическое опровержение концепции прогресса содержится в книге Николая Яковлевича Данилевского «Россия и Европа», опубликованной в 1863 году. Более того, ему принадлежит самое полное, и до сих пор остающееся таким, опровержение всего мировоззрения прогресса (Имеется в виду книга «Дарвинизм», в 2-х томах. Сам Н.Я. Данилевский по образованию был биолог).
В своей книге «Россия и Европа» Данилевский утверждает, что сложившееся в его время неверное представление о ходе исторического процесса, как он пишет, «имеет исток в неясном, так сказать, туманном представлении исторического явления, известного под именем „прогресса“, в неправильном понятии, которое обыкновенно составляет в себе отношение национального и общечеловеческого». Одна глава этой книги так и называется «Цивилизация европейская тождественна ли с общечеловеческою?». Там он рядом примеров доказывает, что изменения, являющиеся прогрессивными, скажем, для Китая, рассматриваются как признаки застоя и, как он говорит, «старческой немощи» в Европе. На самом же деле, — утверждает он, — история человечества распадается на истории разных культурно-исторических типов или цивилизаций, существующих по неизвестным нам законам, присущим всему живому. Как он пишет, как отдельному неделимому, так и целым видам, родам, отрядам животных и растений.
Он говорит, что «всему живущему… дается известная только сумма жизни, с истощением которой они должны умереть. Геология и палеонтология показывают, как для разных видов, родов, отрядов живых существ было время зарождения, наилучшего развития, постепенного уменьшения и, наконец, совершенного исчезновения». Обычно существует один какой-то более активный культурно-исторический тип, стремящийся навязать свои принципы всему человечеству. Во время Данилевского, то есть в XIX в., таким был тип, сложившийся в Западной Европе, который Данилевский называет «германо-романским» или «романо-германским». Концепция прогресса обычно формулируется как некоторое самоочевидное общее свойство человеческой истории. На самом деле, она является лишь идеологическим орудием именно этого романо-германского типа, который сам сейчас находится в фазе, пользуясь терминологией Данилевского, «постепенного уменьшения».
Это сжатое изложение общеисторической концепции, предложенной в книге Данилевского «Россия и Европа». Разумеется, среди конкретных предсказаний, сделанных на основе этой концепции, есть такие, которые в бoльшей или меньшей степени подтвердились за примерно 150 лет, протекших с момента опубликования книги. Но, как мне кажется, сама концепция полностью подтвердилась (или подтверждается) протекшим отрезком истории.
Сами русские историки были тогда полностью поглощены идеологией прогресса, и в развитии истории в России книга практически не оказала никакого влияния. Но те же идеи были, видимо, переоткрыты Шпенглером в его книге «Закат Запада». Книга эта была опубликована в 1918 году, и тогда эти идеи широко обсуждались. Идейное содержание книги повторяет основные мысли Данилевского. Это критика концепции прогресса. Запад, о котором пишет Шпенглер, это тот же «романо-германский культурно-исторический тип», на который указывает Данилевский, а его закат совпадает с фазой, которая входит в название книги Шпенглера. Закат совпадает с фазой постепенного уменьшения и, наконец, совершенного исчезновения, который Данилевский предвидит.
Наконец, те же идеи были высказаны английским историком Арнольдом Тойнби в его многотомном исследовании «Постижение истории», опубликованном частью до, а частью после Второй мировой войны. В нем автор говорит, что концепция единой цивилизации, для которой все предшествующие были лишь фазами ее развития или тупиковыми линиями развития, ложна; она опровергается рядом фактов; она есть отражение взгляда, выработанного современной западной цивилизацией, но ей не принадлежащего и сконцентрированного в английском слове, обозначающем туземцев — это слово «natives».
Тойнби пишет: «Жители Запада воспринимают туземцев как часть местной флоры и фауны, а не как подобных себе людей, наделенных страстями, имеющих равные с ними права, им отказывают даже в праве на суверенность земель, которые они занимают». Он приводит отрывок из письма, которое китайским императором Цзяньлуном в 1793 г. было передано британскому посланнику в Китае для передачи его патрону, слабоумному британскому королю Георгу III. В нем, между прочим, говорится: «Если даже, как ты утверждаешь, почтение к нашей Божественной Династии вселяет в тебя желание ознакомиться с нашей цивилизацией, то церемонии и законы наши настолько отличаются от ваших, что, если даже твой посланник и усвоит что-либо из них, ты всё равно не сможешь привить их на твоей, чужой для нас почве». Разумеется, авторы, «независимо» пришедшие к этим мыслям, пользуются разной терминологией. То, что Данилевский называет «культурно-историческим типом», у Шпенглера называется «культурой», а у Тойнби «цивилизацией». То же, что Данилевский именует «романо-германским типом», Шпенглер называет «западноевропейско-американской культурой», а Тойнби — «западной цивилизацией» или, короче, «Западом».
В списке литературы книги Тойнби указаны и Данилевский, и Шпенглер. Впрочем, эти же идеи были к тому времени высказаны рядом историков. Например, князь Н. Трубецкой в книге «Европа и человечество» пишет: «Нет высших и низших. Есть только похожие и непохожие». Он полагает, что успеху романо-германской культуры очень способствовала разработка идеологии, согласно которой, как он пишет, «только романо-германцы являются людьми, поэтому их ценности общечеловеческие, и только их цивилизацию, собственно, и можно называть цивилизацией». Сам же он характеризует эту идеологию как «общий романо-германский шовинизм».
«ЗАПАДНЫЙ КАПИТАЛИЗМ»
Нечего и говорить, что идеи Данилевского совершенно не повлияли на историков, работающих вне России. Зато положение изменилось, когда к тем же выводам независимо (?) пришел Шпенглер в книге «Закат Запада», опубликованной в 1918 г. Тогда вопрос об общем течении истории и о роли в ней «западноевропейско-американской культуры» стал более широко обсуждаться. Успеху книги, несомненно, способствовал яркий язык и разлитый в ней дух «Сумерек богов». Она была опубликована как раз после признания Германией своего поражения в войне, длившейся четыре года. Этот дух был созвучен тогдашним настроениям. Например, в литературе задавало тон так называемое «потерянное поколение» писателей. Большинство, высказывавшихся о его работе, воспринимали ее роль как предсказание о ближайшем будущем, о том, что еще может пережить читатель его книг, хотя сам Шпенглер, мне кажется, никаких сроков не указывал. Когда же в реальной истории ничего подобного не произошло, а произошли совсем другие события, интерес к этому вопросу постепенно ослабел. Но в последнее время все больше появляется книг с такими названиями, как «Смерть Запада», «Последние дни мира белых», «Самоубийство Запада» и т. д. Это значит, что проявились какие-то явления, не укладывающиеся в господствующую концепцию истории, но зато подтверждающие концепцию Данилевского-Шпенглера-Тойнби.
Очевидно, что одна цивилизация сходит с исторической сцены, и если течение исторического процесса до сего момента, как мне представляется, правильно угаданное Данилевским — Шпенглером-Тойнби и другими, останется тем же, то на смену ей явится какая-то другая. Обычно это трудное время для человечества, и поэтому неудивительно, что мы сейчас переживаем эпоху мировых войн, драматического столкновения разных цивилизаций и т. д. Именно это ощущение конца цивилизация авторы приведенных книг, видимо, выражали эсхатологическими названиями.
Именно сейчас историк может бросить прощальный взгляд на эту уходящую цивилизацию. Мы видим очень характерную цивилизацию, которой вынуждены были уступить все одновременно с ней существовавшие. Это тот «романо-германский культурно-исторический тип», о котором писал Данилевский, возникший в Западной Европе и теперь подчинивший себе полмира, включая Америку и Россию.
Нас интересует именно дух этой цивилизации, придавший ей какие-то, как иногда кажется, сверхчеловеческие силы. Именно этому посвящена книга Вернера Зомбарта «Буржуа», из которой мы заимствуем ряд наблюдений.
Эта цивилизация выступила со своими притязаниями на роль гегемона мира где-то в XIV—XV вв., как раз в то время, когда у романо-германских народов, казалось бы, было достаточно своих забот: во Франции еще шла или только закончилась Столетняя война с оккупировавшей ее Англией; в Германии назревала, а позже разразилась Реформация и религиозные войны; Пиренейский полуостров еще не был полностью освобожден от мавров; турки осаждали Вену и т. д. Но именно в эти века западные европейцы начали с невероятной энергией захватывать себе колонии по всему миру — в Индии, в Америке и Африке, вывозя оттуда золото и рабов.
Уже в этом проявилась особенность этого духа, стремление к властвованию, основывающееся на горделивом чувстве избранности, которое давало принадлежность к этой цивилизации. Действительно, прошло едва сто лет, как Киплинг вдохновенно описывал «бремя белых» и героизм, необходимый для того, чтобы возложить на свои плечи это бремя. Именно за это ему и была присуждена Нобелевская премия по литературе за 1907 год. Сейчас эту цивилизацию обычно называют «капитализм». Это не совсем точно. Ряд историков (Макс Вебер, Эдуард Мейер, Михаил Ростовцев и т. д.) утверждают, что капитализм начал развиваться в недрах других цивилизаций — античной, индийской, китайской и т. д., но это не привело к рождению цивилизации, похожей на нами рассматриваемую. Видимо, ее дух определяется особенностями создавших ее западноевропейских народов. Вернер Зомбарт, посвятивший анализу этой цивилизации книгу «Буржуа», называет ее «Hochkapitalizmus». Перевод, которым я в более ранней работе пользовался, «высокоразвитый капитализм», тоже не вполне точный. Так, он предполагает какую-то линию развития, в которой рассматривается только высшая точка. На самом деле, это был какой-то разрыв непрерывности развития цивилизации.
Я предлагаю использовать дальше термин «западный капитализм». Мне представляется ошибочным трактовать эту цивилизацию как чисто экономическое явление, как результат системы хозяйства, основанного на полном подчинении жизни рынку, диктующему свою волю хозяйствующим людям. Эта экономическая сторона, безусловно, очень важна для понимания «западного капитализма», но его не исчерпывает. Он состоит из ряда явлений жизни, таких, как рынок, перенесение центра жизни из деревни в город, образование мегаполисов, подчинение жизни особой политической системе, основанной на выборах, колоссальный рост еврейского влияния, растущая роль техники, экологический кризис и др. Все это скорее напоминает особую цивилизацию в духе Данилевского-Шпенглера-Тойнби, возникшую на обломках античной греко-латинской примерно в XV в. н. э., и с тех пор доминирующую в мире в течение примерно 500 лет.
Развитие, как мы его назвали, «западного капитализма» радикально изменило жизнь. Сейчас, например, она совсем не та, какой была 100 лет тому назад. Сто лет назад была уже не та, какой была 200 лет назад, и т. д. Такие изменения жизни и взглядов на жизнь во всем мире должны быть связаны с какими-то изменениями духовного порядка у народов, усвоивших «западный капитализм». Одно из них мы отметили при описании создания колониальной системы. Это особого типа дух, так сказать, активного насилия, основанный на уверенности в своем центральном положении в мире.
Подчинение большой части мира «западному капитализму» шло параллельно с созданием культуры этой цивилизации, а цивилизация оказалась очень продуктивной. Ею были созданы прекрасная живопись и архитектура, новое направление в литературе — роман, музыка, философия и т. д.
Мне кажется, хотя я, может, в этом и пристрастен, что самым красивым и глубоким по широте замысла творением Запада является создание физико-математической картины мира. И, что поразительно, в ней отражается та же черта, которую мы отметили при описании создания колониальной системы — дух активного насилия.
Основные принципы современной науки сформулировал Френсис Бэкон в конце XVI — XVII вв. Сам он особых открытий в науке не совершил, но под его колоссальным идейным влиянием находились самые выдающиеся физики и математики, создавшие в XVII в. так называемое Лондонское Королевское общество: Ньютон, Галлей, Гук. Они называли себя «бэконианцами». Сам же Бэкон считал, что наука должна строиться на экспериментах (как она и строится до сих пор). Эксперименты он считал насилием над Природой, пыткой, которой человек ее подвергает, чтобы она открыла ему свои тайны.
Одновременно с Бэконом жил Галилей, один из несомненных создателей современной науки. Скорее всего, они не знали ничего друг о друге. И Галилей говорил, что «эксперимент — это род „испанского сапога“, в который человек зажимает Природу, чтобы заставить ее открыть свои тайны».
И когда мы узнаем слова Гете: «Природа, будучи вздернутая на дыбу эксперимента, никогда не выдаст своих тайн», то можно с уверенностью предположить, что это был его ответ на подобные мысли, уже в его время считавшиеся фундаментом научного взгляда на мир.
Тем же фундаментальным свойством науки, созданной на Западе, является то, что она применима только к объектам, функционирующим как машины, и связанное с этим стремление доказать, что существующее есть машина. Так, один из создателей современной науки Кеплер писал: «Моя цель показать, что мировая машина скорее подобна не Божественному организму, но часовому механизму». Декарт считал, что живые существа, кроме человека, это всего лишь сложно устроенные машины, хотя допускал в человеке душу. Это и называется «дуализм Декарта». Идя по этому же пути, Ламетри написал книгу «Человек-машина», в которой доказывает, что и психическая жизнь человека устроена по принципу машины. Постепенно возникли теории, описывающие и человеческое общество как некоторую сложную машину, причем обычно подчеркивался «научный» характер таких теорий.
ЗАКАТ «ЗАПАДНОГО КАПИТАЛИЗМА»
Используя введенный нами термин, можно сказать, что книги, перечисленные в начале предыдущего параграфа, указывают на то, что цивилизация «западного капитализма» клонится к своему закату в соответствии с утверждениями Данилевского, Шпенглера, Тойнби и других. Аргументы этих работ говорят сами за себя. Так, Бьюкенен в книге «Смерть Запада» приводит следующие цифры. Напомним, что средний уровень рождаемости в стране равен числу детей, рожденных одной женщиной. Чтобы население воспроизводилось, он должен быть не меньше 2,1. Сейчас же средний уровень рождаемости равен для Германии 1,3, для России — 1,35, для Италии — 1, 2, для Испании — 1,07, для Европы в целом — 1,4.
Как сообщает Бьюкенен, «в 60-м году люди европейского происхождения составляли четверть всего населения Земли, в 2000 г. — 1/6, а к 2050-му, по прогнозам, составят всего лишь 1/10». То есть европеоиды вымирают. Это явление пока еще не так заметно, т.к. вымирание европейцев компенсируется массовой эмиграцией в эти страны — в Германии это, по большей части, турки, во Франции — арабы из бывших колоний, в Англии — жители Британского Содружества, в США все население является иммигрантами или их потомками, но сейчас его уровень в основном поддерживается иммигрантами из Мексики. Число жителей США мексиканского происхождения за 1990-е гг. увеличилось вдвое. Эти новые иммигранты оседают в южных штатах, в свое время отнятых Соединенными Штатами у Мексики, и поэтому считают, обоснованно в общем-то, что эти земли их собственность.
Книга Хантингтона «Кто мы?» написана именно под впечатлением того, что Соединенные Штаты все более распадаются на две нации со своей культурой и образом жизни, что они уже перестали быть «плавильным котлом», как они очень гордились («melting pot», как это называлось по-английски), где люди разного национального происхождения сплавляются в новую единую нацию. Собственно, иммиграция — закономерное последствие европеоидного падения населения и всей истории Запада.
Сейчас Запад стоит перед выбором: или резко увеличить налоги и вообще отказаться от достигнутого столь дорогой ценой высокого уровня жизни, или пойти на заселение своих стран жителями третьего мира.
Еще одним признаком, указывающим на закат «западного капитализма», является падение его творческого импульса. На это еще в начале XX в. указывал Шпенглер, писавший: «Для западно-европейского человека уже нечего ожидать — великой живописи или музыки». К этому сейчас можно добавить литературу, философию и другие области духовного творчества. Да и вообще, посмотрим на признаки, характеризующие, по Шпенглеру, упадок определенной культуры. Падение рождаемости тогда еще было незаметно, а в остальном как будто списано с современности. После упадка творчества идет империализм, мечты о мировой Империи. Шпенглер пишет: «Империализм есть неизбежная судьба Запада», при этом мечта о такой войне, где «наших» бы не убивали. Эти настроения сейчас захлестывают и Россию. Часто говорят, например, что в последней войне цена за победу была слишком высока. При этом никто не говорит, какую же цену можно было заплатить. Возьмем хотя бы хрестоматийный пример — 300 спартанцев. 300 молодых представителей самых аристократических семей Спарты были посланы за чем? Чтобы умереть. А это подробно описано у Геродота. Он пишет, что из 300 остался жив один человек (он был послан накануне битвы с каким-то донесением). Тогда в знак осуждения того, что он уклонился от своего предназначения, вокруг него была развернута такая стена отчуждения и отталкивания, что он не выдержал и одного года, и был убит в битве при Платеях. А цель этой демонстрации заключалась в том, чтобы доказать остальным грекам, что спартанцы будут воевать всерьез. Ходил слух, что в Спарте рассматривается такая версия — защищать только Пелопоннес, построив укрепления на Коринфском перешейке. Вот это они хотели опровергнуть.
Следующим признаком является концентрация населения в мегаполисах. Шпенглер пишет об этом: «Вместо мира город — отдельный пункт, в котором сосредотачивается жизнь обширных областей, тогда как остальное засыхает». Заметим, что почти все революции этой эпохи — это бунты населения столиц. Создается, как говорит Шпенглер, масса, а не народ: «обитатель больших городов, лишенный традиций, выступающий бесформенной массой, не верующий, бесплодный, с глубокой антипатией к крестьянству», «мировой город означает космополитизм вместо родины», «духовную жизнь заменяет культ зрелищ и спортивных соревнований».
«XIX — XX вв., эту мнимую вершину прямолинейно прогрессирующего человечества, человеческой истории, фактически можно отыскать в каждой клонящейся к концу культуре». Можно указать на ряд фактов, еще не так ярко проявившихся во времена Шпенглера, но сейчас захватывающих жизнь и «типичных для клонящейся к концу культуре», — как говорит Шпенглер.
Прежде всего это терроризм, потом сепаратизм, наконец, наркомания и преступность. Так что школа обычно снабжается охраной. Надо еще отметить неустойчивость экономической системы Запада. Очень остроумно заметил Зомбарт, что Маркс совершенно прав, считая, что «культура есть духовная надстройка над экономической основой». Но прав только в отношении той цивилизации, к которой он принадлежал, а именно — западной. Это очень экономическая цивилизация, то есть то, что происходит в ее экономике, действительно отражается в других областях. А происходит то, что все бoльшая часть экономики становится спекулятивной. Сейчас многие авторы уверяют, что в спекулятивной области экономики вращаются в десятки, а некоторые говорят, что в сотни раз больше средств, чем в производительной части. То есть, колоссальные массы денег лишь на несколько процентов обеспечены реальными производственными ценностями. Такое явление фигурировало в нашей жизни в 1990-е годы и получило название «пирамиды».
Как правило, такие явления обречены на один и тот же конец — финансовый крах. Таково же, очевидно, и близкое будущее экономики западного капитализма. Эти предсказания были блестяще подтверждены нынешним мировым экономическим кризисом. Важно, что многие из них были сделаны за много лет до кризиса, когда не было заметно хоть каких-то его предвестников.
ЧТО ЭТО ЗНАЧИТ ДЛЯ НАС?
Сейчас очевидно, что Россия полностью подчинена Западу экономически, политически и идейно. Но это произошло не внезапно, а потребовало около 300 лет истории. Все это время Россия смогла в войнах противостоять давлению Запада, а давление было заметным и непрерывным. По-немецки это называется «Drang nach Osten» — «Натиск на Восток». Действительно, Россия была своего рода искушением для Запада. Тут же рядом, — рукой подать, — лежат колоссальные богатства. Некоторые геологи считают, что сейчас это самые большие национальные богатства в мире. Чтобы их захватить, не надо ни захватывать земли в других материках, ни бороздить океан кораблями. Самый простой путь — военный захват.
И, действительно, Россия примерно раз в столетие подвергалась нашествиям, во главе которых стояли в XVII веке Польша, в XVIII веке — Швеция, в XIX веке — Франция, в XX веке — дважды Германия. Причем видно было, как каждый раз все больше объединялись в этом общем деле все силы Запада. Опыт истории показал, что объединенных сил Запада недостаточно для военного покорения России. Тогда был разработан, вероятно не какими-то мудрецами, а течением истории обходной путь, который и увенчался полным успехом на наших глазах.
В чем же состоял этот обходной путь? Надо смотреть на то, что в результате произошло. Произошло нечто в 1991-м — 1993-м гг. Теперь уже без робости называют это нечто — это победа капитализма. Но в истории ничто не появляется внезапно: значит, предшествующий период был подготовкой этого переворота. А предшествующий период был как раз господством коммунизма в виде большевизма. Мы приходим к выводу, что коммунизм в виде большевизма и был тем обходным путем, которым западный капитализм покорил Россию. Из всех мною когда-либо высказанных мыслей эта — наиболее претворяющая тому, чему нас так настоятельно учили — вся идеология марксизма состояла в противопоставлении коммунизма капитализму как двух антиподов, борющихся не на жизнь, а на смерть. Таково же мышление и западных историков, и даже обыденное мышление.
Тем более знаменательно, что к той же точке зрения, явно независимо, пришел современный историк А. Фурсов в книге «Колокола истории». Сейчас первая часть книги размещена в Интернете, мне ее оттуда достали. Более того, он, видимо, считает, что коммунизм есть в некотором смысле продукт капитализма. Он пишет: «Капитализм не только выработал потребность в некапиталистической — антикапиталистической зоне, но и выковал средства удовлетворения этой потребности». Однако его аргументы типа «несовпадение субстанции и функций в капитале» мне недоступны (я это и раньше замечал. Видимо, сказывается недостаток у меня систематического философского образования). Поэтому я ограничусь тем, что приведу цитаты из работы Фурсова, уточняющие, что он придерживается именно той же точки зрения на связь коммунизма с капитализмом, которая была высказана выше. Конечно, эти цитаты становятся таким образом вырванными из контекста, а другие, быть может, даже более интересные мысли работы в них не отражаются. Вот эти цитаты.
«В мировой капиталистической системе на определенном этапе ее развития закономерно возникает ниша для антикапиталистической зоны. Эта ниша и была занята Россией. Коммунизм, будучи отрицанием капитализма, невозможен без капитализма. Реальной материальной базой коммунизма был капиталистический способ производства».
«Ах, недальновидные, аплодирующие смерти коммунизма и полагающие, что вслед за этим открывается дверь в светлое капиталистическое будущее».
«Крушение коммунизма это поражение капитализма».
«Коммунизм есть русский капитализм».
«Коммунизм был русской капиталистической эпохой».
Само название книги Фурсова объясняется ее эпиграфом, совпадающим с известным эпиграфом Хемингуэя, и заканчивается она словами: «Рухнул коммунизм в СССР. И что теперь? Какие уроки можно из этого извлечь не только России, но, может быть, всему миру в целом, капиталистической системе? Ведь умные должны учиться на чужих ошибках, и никогда не спрашивать: «По ком звонит колокол?».
И, действительно, существует ряд более простых аргументов, кроме приведенного выше логического заключения, показывающих, что обходной путь, которым в конце XX века Запад покорил Россию, был большевизмом. Это видно и на примере других стран, которые Западу, следуя его идеологии, удобно называть Третьим миром.
При подчинении их западному капитализму играла роль далеко не только бoльшая техническая оснащенность капиталистических стран. Запад, кроме передовой по тому времени техники, создал и прекрасную культуру, живопись, скульптуру, литературу, музыку, науку, которые были очень привлекательны для сталкивающихся с ними людей. Так, в других странах создавался слой людей, как бы влюбленных в культуру «западного капитализма», часто предпочитающих ее культуре своих стран. Иногда же они играли роль передового отряда, забрасываемого в тыл вражеской армии. Эту роль заметил еще Пушкин, написавший:
Ты просвещением свой разум осветил,
Ты правды чистый свет увидел,
И нежно чуждые народы возлюбил,
И мудро свой возненавидел.
Эти люди играли всё бoльшую роль в жизни России, а в 1917 году в их руках оказалась власть. Большевистской идеологией был марксизм. Это вполне укладывается в набросанную картину. Марксизм был чисто западной идеологией, созданной на Западе. Он следовал идеологии прогресса, которую он трансформировал в смену общественно-политических формаций. Лидеров большевиков долго смущало то, что социалистическая революция произошла в России, которую они считали отсталой, следуя западному образу мышления. Идеалом всех социалистических учений было общество, управляемое нажатием нужной кнопки, как машина. Поэтому марксизм и стал социалистическим. Но это был тот же принцип западной цивилизации, только машина управлялась не рынком, а государством.
То же единодушие, тяготение к единству можно увидеть и со стороны марксистов. Достаточно перечитать Коммунистический манифест. Там есть раздел «Пролетариат и буржуазия», в котором содержится просто хвалебный гимн буржуазии, то есть капитализму: что он совершил в мире, какой переворот. Да это и есть в сжатом виде содержание всего учения. Буржуазия совершает основную работу, создает машинное производство, а пролетариат совершает переворот почти юридического характера, то есть он меняет хозяев, когда все уже готово, и тем восстанавливает единство, как они выражаются, «производительных сил и производственных отношений». Эта точка зрения и объясняет, почему Запад никогда не был всерьез враждебен большевизму. В коммунистической России планомерно уничтожались те силы, которые препятствовали бы победе капитализма: православие, монархизм, русские национальные традиции и, главное — крестьянское индивидуальное семейно-трудовое хозяйство. А развитие «западного капитализма» началось со сгона крестьян с общинных земель еще в XVI в. в Англии. Это так называемое «огораживание». В России то же происходило в 30-е годы XX в.
Все эти аргументы дают основание считать период господства коммунизма в России подготовкой ее перехода к капитализму. Насколько тогдашнее руководство государства осознавало этот процесс — это вопрос их индивидуальной психологии. Но то, что в какой-то мере осознавало, доказывается доминировавшим тогда над всей жизнью лозунгом: «Догнать и перегнать!». Даже на разных изделиях ставился штамп «ДиП», то есть «Догнать и перегнать!». Но ведь это очевидно, что перегонять имеет смысл только того, кого считаешь бегущим в правильном направлении. Именно тогда, в 30-е годы XX в., Россия и усвоила концепцию догоняющего общества.
Конечно, этот период далеко не был безболезненным для России. Из народа выделился слой образованных или, с точки зрения других, полуобразованных, людей, которые в бoльшей или меньшей степени усвоили нормы западного капитализма. Они стали господствующим слоем страны. Они выработали свой стиль жизни и идеологию. И даже говорили на другом языке, чем остальной народ, хотя и не обязательно по-французски.
На меня особенное впечатление произвело одно проявление этого раскола в народе. Я уже несколько раз упоминал о нём в своих работах. Речь идет о рассказе бывшей смотрительницы Михайловского «Домик Пушкина», как в 1918 году окрестные крестьяне жгли Михайловское. Причём жгли не с целью грабежа — там ничего не было взято. А весело, с песнями и плясками, под гармошку.
Но у этой стратегии были и положительные стороны. Прежде всего, была создана военная сила, давшая возможность противостоять атакам Запада, о которых было сказано выше. Россия избежала участи Индии или Китая. Она получила 200 лет стабильного развития, а за это время была создана великая русская культура XIX века. И тут я готов идти и на плагиат: «Рано еще решать, по кому звонит колокол…»
Если искать наиболее благоприятное (разумеется для России) истолкование переживаемого нами времени, то период последних 200−300 лет можно сравнить с кутузовским (или барклайевским?) отступлением в 1812 году.
НОВЫЕ ИДЕИ
XX век, а точнее, время после революции 1917 года, принесло с собой новые идеи, которые, как мне кажется, углубляют и проясняют набросанную выше концепцию Данилевского. Я их изложу, по возможности, в виде цитат, чтобы не внести что-либо от себя, и в порядке их появления.
Во-первых, был такой белый эмигрант Иван Солоневич, который сначала бежал из советского концлагеря на Запад, а после войны бежал уже от преследования советских властей на Западе и их демократических союзников в Аргентину. Там он написал книгу «Народная монархия». Она, как и многие другие, ходила здесь по рукам еще до «перестройки». И, насколько я мог судить, на всех читавших ее, и на меня в том числе, произвела сильное впечатление. Книга написана ярко, даже нервно. Автор явно не был уверен, что книгу ему удастся дописать. Он нередко переходит на ругань или просто брань. Например, Солоневич пишет: «Наши классические историки жили за чужой счет, занимались систематическими кражами чужих идей. В общественно-исторической жизни Европы и России все эти люди не понимали, выражаясь строго научно, ни уха, ни рыла. Эти люди никогда ничего не понимали и не понимают сейчас, и никогда ничего понимать не будут. Наука нам врала сознательно, намеренно и систематически».
«Ключевский — историк России, то есть специалист по искажению русской истории», — хотя бoльшая часть цитат в его книге — из Ключевского.
«Наша великая русская литература, за немногими исключениями, спровоцировала нас на революцию». Но, более того, оказывается, она спровоцировала и немцев напасть на Россию.
«…Так, в умах всей Германии, а вместе с ней, вероятно, и в остальном мире русская литературная продукция создала заведомо ложный образ России. Русская литературная продукция была художественным, но почти сплошным враньем. А общий фон всей иностранной информации о России дала русская литература. Вот вам, пожалуйста: Обломовы и Маниловы, лишние люди, бедные люди, идиоты и босяки».
«…Не мог же Пушкин не понимать, что в пугачевском восстании уж что-что, а смысл все-таки был! Этот смысл вынуждены признать и Ключевский, и Тихомиров, и даже Катков, но для Пушкина это был просто бунт, „бессмысленный и беспощадный“. И больше ничего», хотя слова «бессмысленный и беспощадный» принадлежат не Пушкину, а Гриневу, который в этой главе называется Булажиным, и который перенес все ужасы Гражданской войны".
Тем не менее, в книге есть много метких наблюдений, которые каждый желающий может обдумать или сравнить с известными ему фактами. Как мне кажется, к обсуждаемой нами теме имеет отношение следующая мысль Солоневича. Он считает, что историю каждого народа определяют чисто психологические особенности, свойственные большинству представителей этого народа. Речь идет о биологических признаках, передаваемых по наследству. Такой чертой русского народа он считает свойство, которое называет «уживчивость». Речь идет о способности жить вместе с другими народами, не навязывая им своих взглядов на жизнь.
Французский историк Токвиль когда-то написал: «Русские дошли до Тихого океана, не уничтожив ни одного народа». Возможно, здесь есть и некоторое преувеличение. Создание Русского государства не раз приводило к вооруженным столкновениям с соседями, что обычно вело к их подчинению. Но я считаю, что в общем, как историческая тенденция, явление, отмеченное Солоневичем, действительно имело место, что особенно выпукло отличает русскую историю от истории западноевропейских народов.
Вторым таким свойством он считает принцип, который формулирует как «не замай!». Еще раньше то же свойство русского народа Пушкин назвал «остервенением народа», а позже Лев Николаевич Гумилев предложил термин «пассионарность». Солоневич даже формулирует как общий тезис: «Русскую государственность создали два принципа: а) «уживчивость» и б) «не замай!».
Второй пункт из тех, которые я хочу перечислить. Историк и географ Лев Николаевич Гумилев, сын Н.С. Гумилева и А. А Ахматовой, предложил термин «пассионарность» для характеристики свойства народа, большое число входящих в который людей являются «пассионариями». Последнее свойство он определил как «активность, проявляющуюся в стремлении индивида к цели (часто иллюзорной) и в способности к сверхнапряжениям и жертвенности ради достижения этой цели». Он обратил внимание на ряд особенностей этого явления. Прежде всего на то, что это чисто биологический признак, передающийся по наследству, как считал Лев Николаевич, половым путем. Ввиду описанных выше свойств этого признака, «пассионарии» гибнут в среднем чаще, чем другие представители той же этнической группы. То же, что иногда сравнительно долго в истории в некотором народе преобладают «пассионарии», Лев Николаевич объяснял их притягательностью для противоположного пола.
Таким образом, для нас существенным здесь предполагается некоторый имеющийся в начале процесса запас «пассионарности», который постепенно исчерпывается. Лев Николаевич считал, что «пассионарность» объясняет, например, жертвенность русских во время Великой Отечественной войны и на Куликовом поле, миграцию германцев и монголов. Лев Николаевич Гумилев связывал это явление с миграциями громадных масс птиц, грызунов-леммингов, отмечавшихся еще В.И. Вернадским.
Образование новых этносов или «этногенез» Лев Николаевич Гумилев связывал с явлением «комплементарности», то есть, как он говорил, «неосознанной симпатии к одним людям и антипатии к другим». «Иди к нам, ты нам подходишь!» — так отбирали викинги юношей для своих походов. Они не брали тех, кого считали ненадежным и трусливым, сварливым или недостаточно свирепым. Все это было очень важно, ибо речь шла о том, чтобы взять его к себе в ладью, где на каждого человека должна пасть максимальная ответственность за собственную жизнь и за жизнь своих товарищей.
Третье. Еще до Перестройки по рукам ходили части книги Ксении Касьяновой «О русском национальном характере». Потом книга была издана и типографски. «Ксения Касьянова» это псевдоним известного социолога В.П. Чесноковой. В этой книге высказывается мысль, что «уживчивость» Солоневича является неким общим принципом существования общества.
Автор пишет: «Таких принципов весьма немного, а точнее, всего два: либо изменение и приспособление к себе окружающей среды, либо сохранение ее и приспособление себя к ней. Первый принцип максимизируется в настоящее время в западноевропейской и производных от нее культурах. Там человек — борец, созидатель, преобразователь окружен благоговейным почтением, и эти его качества превращены в ценностный эталон «.
Действительно, еще в начале XX в. представители западнокапиталистической цивилизации становились прославленными на весь мир героями, открывая Северный и Южный полюс, восходя на все более высокие вершины нашей планеты. Древнему греку, например, не могло прийти в голову взойти, в нашем смысле, на Олимп, хотя это не трудно было бы сделать. Известно даже, кто совершил первое «восхождение», в нашем, европейском смысле слова. Это был итальянский поэт XIV в. Петрарка. И большинство других достижений «западного капитализма» — создание колониальной системы, рыночной экономики, науки — носят тот же характер покорения, преклонения перед правом сильного и т. д.
Наоборот, русский национальный характер связан с реализацией второго принципа. Это проявляется в нашей национальной черте — терпении.
Касьянова пишет: «Терпение это, безусловно, наша этническая черта и в каком-то смысле основа нашего характера». И дальше: «Веселые должны приспосабливаться к усталым, здоровые — к больным, сильные — к слабым, а человек должен приспосабливаться к миру не потому, что он чувствует себя бессильным перед ним или боится его, а потому, что уважает». Как говорит автор, «В сборнике Даля „Пословицы русского народа“ примерно из 30 тысяч пословиц, в деле спасения души терпение стоит на втором месте. Выше него стоит только само спасение, под которым чаще всего подразумевается монашеская жизнь. Часто эти человеческие качества упоминаются вместе. Например: „Без терпения нет спасения“ и т. д.»
Автор цитирует стихотворение Некрасова, обращенное к русскому народу:
Чем хуже был бы твой удел,
Когда б ты менее терпел…
И комментирует: «Это поистине вершина непонимания. Терпение для нас не способ достигнуть какого-то лучшего удела, ибо в нашей культуре терпение — последовательное воздержание, самоограничение, постоянное жертвование собой в пользу другого, других или мира вообще. Это принципиальная ценность. Без этого нет личности, нет статуса. У человека нет уважения к нему со стороны окружающих и со стороны самоуважения».
Именно это чувство придает особый смысл словам Татьяны у Пушкина:
Но я другому отдана
И буду век ему верна…
Причем Пушкин воспроизводит эту же ситуацию даже дважды в приведенном месте: из «Евгения Онегина» и в «Дубровском».
В качестве антитезы можно привести поэзию трубадуров и даже роман о Тристане и Изольде, где за драмой двоих, давших название произведению, не замеченной остается судьба мужа Изольды, старенького короля Марка. В другом месте автор говорит: «Это, должно быть, один из самых древних способов существования». И цитирует исследование Леви-Стросса о первобытных обществах.
КОНЦЕПЦИЯ
Мне кажется, что теперь я могу изложить историческую концепцию. Ту, которая, на мой взгляд, согласуется с известными фактами истории. Я её сформулирую в виде пяти положений.
Первое. В основе лежит точка зрения Данилевского об истории как об истории культурно-исторических типов, сменяющих друг друга.
Второе. Новый культурно-исторический тип может сформироваться только вокруг определенной нации или группы родственных наций. Нация есть общность людей, имеющих сходный стереотип поведения. Пассионарии среди них готовы проливать кровь и рисковать жизнью за его сохранение и распространение.
Третье. Чтобы определенная нация послужила центром, вокруг которого складывается новый культурно-исторический тип, необходимо, чтобы в ее характере содержался определенный взгляд на взаимоотношения человека и Космоса, притягательный на данный момент для других наций. Крайними примерами таких взглядов является Дух всевластия, преклонение перед победителем в соревновании, характерное для западного капитализма. И тот, который Ксения Касьянова связывает с русским национальным характером. Но между этими крайними взглядами, конечно, существует множество промежуточных точек зрения.
Четвертым свойством народа или нации, которое необходимо для того, чтобы он стал ядром нового культурно-исторического типа, является высокий уровень его пассионарности. Например, выше неоднократно высказывалась и аргументировалась мысль, что культурно-исторический тип «западного капитализма» находится сейчас в состоянии упадка. Этому соответствует быстрое понижение уровня пассионарности тех народов, которые некогда его создали и теперь поддерживают. В частности, понижается уровень их творческого импульса в культуре. Но особенно это видно в военной области. Например, в XVI в. около 200 испанских искателей приключений покорили громадную империю инков в Южной Америке, взяли в плен и казнили вождя империи Атахуальпу, а теперь объединенные силы Запада не могут справиться с двумя, с их точки зрения слабыми и некультурными, государствами — Ираком и Афганистаном.
Оба рассмотренных выше признака (проявление пассионарности в культуре и в военных делах) указывают на то, что в период создания культурно-исторического типа, названным нами «западным капитализмом», создававшие его западноевропейские народы обладали исключительно высокой пассионарностью.
Пятый пункт — народ, вокруг которого складывается новый культурно-исторический тип, несет при этом большие жертвы, но он же создает новые идеи, отражающие дух этого нового культурно-исторического типа. И тем самым формирует и сам этот дух.
Сейчас происходит критический момент истории, хотя таких критических моментов, видимо, было много (о ближайшем к нам падении Рима мы говорили выше). Господствовавший в мире культурно-исторический тип, названный нами «западный капитализм», теряет запас пассионарности, которым он некогда обладал. Если ход истории сохранится прежним, то его место займет другая цивилизация.
Таким образом, возникает проблема наследника, решение которой, вероятно, определит ход истории на ближайшие столетия. В этом, возможно, следует видеть причину многократно отмечавшейся, в том числе в книге Данилевского, антипатии в отношении западных людей к России. Запад видит в России возможного кандидата на место такого наследника, а наследник, согласно многим возникшим на Западе теориям, является и могильщиком.
ЧТО ЖЕ НАМ ДЕЛАТЬ?
Для ответа на этот вопрос, надо сначала решить более легкий вопрос — чего мы хотим? Надо отдавать себе отчет, однако, — чего бы пишущая братия ни хотела сделать, — делать нечто может только народ, то есть пассионарии из народа. Поэтому сейчас политическое значение имеет вопрос, чего же хочет в том или ином смысле народ? Конечно, нам, пишущим, хотелось бы загнать эту банду ворюг, правящую сейчас в России, посадить в тюрьму, а то и расстрелять разных олигархов, покупающих себе за границей поместья и футбольные команды на не ими заработанные средства. Но ведь они живо уберутся в разные другие страны, и, что хуже всего — вместе со «своими» капиталами. С какого частного вопроса ни начать — с подорожания ли продуктов или с низкого уровня медицинского обслуживания — видно, что выход есть, но, развивая этот путь, мы придём к тому, что необходимо отгородиться от остального мира. И это возможно, но лишь при полном единстве народа и власти.
Непременным условием является поддержка этой позиции народом. Но народ не хочет поддерживать никаких оппозиций. Ведь это не может быть случайностью, что не имеют успеха никакие из так широко известных путей проявления народного недовольства — забастовки, демонстрации и т. д. А появляется чувство недовольства и протеста невиданными до сих пор путями — голодовками, самоубийствами. Я совершенно согласен с мыслью, высказанной в журнале «Вопросы национализма», N 1 за 2010 год, напечатанной без подписи автора. Эта мысль такая: «Неужто мы революции не видели? Забыли, что они собой представляют? Много крови (русской, между прочим), много бестолковщины, нагрянет тот самый хаос. Социально дефективные (по определению) массы востребуют себе соответствующих вожаков — убогих, невежественных и твердолобых, недоучек, но вместе с тем и легковерных, самовлюбленных демагогов национал-социалистического толка. Революционная стихия, которую в итоге возглавит какой-нибудь полковник без царя в голове, набитой завиральными идеями, рожденными казармой. Благодарим покорно!».
Верна, как мне кажется, и следующая мысль: «Верно и то, что после очередного приступа хаоса (революции сиречь), мы вообще не можем быть уверены, что Россия останется на свете».
Итак, в принципе есть путь, на котором можно было бы разнести к чертовой, как говорят, матери, весь этот бордель, но это возможно только руками народа, а народ пока браться за это не хочет. У нас остается одна возможность: играть на противоречиях наших возможных противников. Это не столь уж презренный путь. Так строилась внешняя политика Англии весь XIX в. — так называемая «политика равновесия в Европе».
Сейчас я вижу одно такое противоречие именно в положении власти. На нем и может строить свою политику русская национальная оппозиция. Это противоречие связано с критическим моментом истории, нами переживаемым. Оно заключается в том, что, с одной стороны, нынешняя власть создана уходящей цивилизацией «западного капитализма», а с другой, именно эта создавшая современную структуру власти цивилизация находится в состоянии упадка и не может служить опорой ни материальной, ни духовной для созданной ею власти. Власть же должна на кого-то опираться. И возможной ее опорой оказывается лишь народ, в подавляющей части русский. Власть вынуждена обращаться к русским национальным чувствам, к пассионарности, заложенной в генах русского народа. Власть заинтересована в том, чтобы выглядеть русской, но чтобы это достигалось ценой минимального числа реальных действий и максимального числа красивых слов. Это изменение позиции власти уже произошло на наших глазах, собственно говоря.
Ситуация аналогична той, которая возникла во время Великой Отечественной войны и в предшествовавшие ей годы. Тогда власти удалось добиться своих целей. Большинство уступок касалось внешности, а часть из них была взята назад после окончания войны. Сейчас дело русской оппозиции — следить, чтобы тот же прием не удалось повторить. Для этого необходимо объединять все силы национально мыслящих людей, чтобы в обмен на ограниченную поддержку власти добиться от неё реальных уступок русскому национальному движению. Речь идет, в конце концов, о глобальных и весомых уступках типа закона о государствообразующей нации или принятии новой Конституции. Но реально в настоящем положении, как мне кажется, добиться этого малыми шагами, например, добиваться аннулирования закона, лишающего национальность юридического статуса, в частности, указания ее в паспортах, и, отложив на более поздний срок обсуждение того, как определять национальность того или иного человека.
Надо иметь в виду, что возможные изменения строя нашей страны будут происходить на фоне, так сказать, Великого переселения народов, начавшегося уже на наших глазах. Если верны цифры, приведенные в книге Бьюкенена, то речь идет об общемировом движении, которое должно в той или иной степени задеть и нашу страну. Этническая карта мира будет в будущем определяться новыми народами, образовавшимися в результате смешения европеоидов с новыми иммигрантами.
Поэтому вопрос иммиграции в Россию должен быть в русских руках. Нужно способствовать иммиграции в Россию представителей наций комплементарных к русским, прежде всего, конечно, славян. Тогда увеличится вероятность того, что народ, образовавшийся в результате смешения русского народа и новых иммигрантов, унаследует те черты русского национального характера, о которых говорит Касьянова и которые способствуют образованию нового культурно-исторического типа.
Однако до сих пор не только регулирование эмиграции в Россию, но даже и её учет, конечно, по национальному признаку, находится у нас под строжайшим запретом. Но этот подход к проблемам, выдвигаемым жизнью, путем запрета их обсуждения, как показал еще период коммунистического режима, ведет в тупик. Сломать это молчаливо принятое табу — тоже дело рук пишущей братии. Мне кажется, все это — в пределах реальности. Оно, тем более, имеет шанс на успех, что, как показывают последние события, именно в такой форме наши проблемы яснее всего широким слоям народа, в особенности молодежи.
Таким образом, кажется несомненным, что мы уже переживаем, а все человечество еще будет переживать, закат этого культурно-исторического типа, который мы назвали «западным капитализмом». Такие слова в названиях процитированных книг, как «конец», «смерть», «гибель» — отражают чувства грядущего изменения, испытываемого авторами. То же явление можно было наблюдать (и оно описано в курсах истории) тогда, когда этот «тип» складывался — над Западом нависли Реформация и угроза религиозных войн. Историк Ранке даже описывает случай, когда возникла паника в одном немецком городке в результате того, что жители приняли звук трубы пастуха за звук трубы архангела, возвещающей Второе Пришествие и конец этого мира.
Что же касается будущего именно русского народа, то оно, как было сказано в начале работы, будет зависеть от решений, которые примет сам этот народ. Он может формировать на основе заложенного в его генах представления о «правильном» взаимодействии человека и космоса, новый тип общества, или участвовать в создании такого нового типа общества, или, как указывают некоторые авторы, стать материалом для исторического творчества других народов.
