О претензиях к объединяющему началу

Среди отзывов на Всемирный Русский Народный Собор обращает на себя внимание одна из публикаций «Независимой Газеты». Собственно, тон статьи Андрея Мельникова задает уже заголовок: «Великий кормчий. РПЦ вновь заявила претензии на роль объединяющего россиян начала». Вообще-то термин «великий кормчий» относится к одному из великих атеистов ХХ века — Мао Цзе Дуну. Возможно, в том, чтобы применять титул китайского атеистического диктатора к Русской Православной Церкви есть некая тонкая ирония; складывается, однако, впечатление, что косвенно напоминая нам о плодах, которые безбожие принесло в ХХ веке, автор переиронизировал сам себя. Что же касается «РПЦ вновь заявила претензии на роль объединяющего начала», то с одной стороны, он верен — Церковь не впервые заявляет о своей объединительной роли. Такое бывало и раньше — начиная с Крещения Руси русские люди идентифицировали себя как православных христиан. Кого-то это радует, кого-то — нет, но такова уж историческая реальность. С самого начала нашего национального бытия, как свидетельствуют самые первые наши летописи, именно православная вера и была объединяющим началом, определявшим русскую идентичность. Но об этом свидетельствуют не только летописи — но и архитектурный облик наших городов, наш язык, наша литература, все, что делает нас народом, все, что определяет наше место среди великих культур мира.

Поэтому слово «претензии» звучит несколько странно — у него есть легкий негативный оттенок, как будто речь идет о каких-то необоснованных заявлениях. Как будто в цивилизацию, созданную, надо думать, атеистами, откуда-то — надо думать, из одной далекой-далекой галактики — заявляется РПЦ и начинает предъявлять претензии. Как уже было сказано, эта картина не совсем верна — европейская цивилизация создана Христианством, русская — более конкретно, Православием. Мы здесь у себя дома.

«Нет смысла перечислять эти благие пожелания [собора], — пишет Андрей Мельников — достаточно сказать, что все они сводятся к требованию к общественным и политическим силам, которое Патриарх Кирилл в своем выступлении определил так: „Все мы должны жить честно, поступать по совести“. Действительно, кто же с этим поспорит, особенно когда речь идет о политической и экономической элите! Только РПЦ не первый год „соработничает“ и с властью, и с различными партиями, в том числе правящей. Насколько жизнь вокруг нас стала честнее и совестливее за два десятилетия духовного возрождения в нашем Отечестве, судить читателю.»

Что же, в те десятилетия, когда Церковь отнюдь ни с кем не соработничала, автор просто не имел бы возможности в печати высказывать толстые намеки на то, что нравы правящей партии не вполне превосходны. Более того, высказывать их даже частным порядком было не вполне благоразумно. Испытывает ли автор чувство ностальгии по тем временам? Неясно; неясно и другое — в чем именно состоят претензии к Церкви. Церковь должна была сделать других людей (не автора), особенно представителей власти, совестливыми и честными? Каким образом?

Люди — во всех партиях — которые сейчас определяют политическую жизнь страны, сформировались как личности отнюдь не в лоне Церкви; да и более молодое поколение отнюдь не в тени церковных стен выросло. Преподавание основ Православной Культуры началось только совсем недавно, и, похоже, автор не особенно его приветствует.

Церкви ли надо предъявлять претензии за то, что нравы эти людей нехороши?

Как Церковь могла бы сделать людей совестливыми и честными? Принудить? Она не может, да это и вообще невозможно. Никого нельзя сделать честным из-под палки. Да, христиане верят, что человек в любом возрасте может полностью перемениться — но для этого нужно два необходимых условия. Ему должно быть возвещено Евангелие; он должен по доброй воле его принять и согласиться ему следовать.

Хочет ли автор, чтобы Евангелие широко возвещалось, а люди обращались к покаянию и вере? Не похоже — он и сам не обращается, и церковной проповеди не приветствует. Каким же тогда образом Церковь должна исправлять нравы? Упреки, предъявляемые Церкви (кстати, в речи Леонида Гозмана это тоже проявилось) носят взаимно исключающий характер — с одной стороны, к попыткам Церкви влиять на общество относятся с нескрываемым раздражением; с другой — от нее требуют, чтобы она это общество исправила, и, видя что общество морально нездраво, предъявляют претензии именно Церкви. Церковь должна, на манер некоторых средневековых римских пап, жестко строить всех, и власти особенно? Во-первых, у нее мало возможностей для этого, во-вторых, можно себе представить, какой взрыв антиклерикальной паники это вызовет. С одной стороны — не лезьте! у нас светское государство! с другой — почему вы, церковники, до сих пор не исправили нравы этого государства?

Что же, Церковь терпеливо трудится над исправлением нравов. Это очень тяжелая и кропотливая работа. Взорвать храм можно за несколько минут; восстанавливать его долго и трудно. Чем занимаются антиклерикалы? Выдвигают свою, светскую программу исправления нравов? Трудятся над тем, чтобы жизнь вокруг нас стала честнее и совестливее? Конкуренция в этом отношении была бы прекрасным делом — антиклерикалы могли бы не вставлять палки в колеса Церкви, а делать что-то свое, чтобы люди увидели, что им есть что предложить. Но увы, наш отечественный антиклерикализм носит чисто отрицательный характер; ничего похоже на положительную программу у него нет и не предвидится.

Поэтому Церковь не «заявляет претензии» на роль объединяющего начала. Она была — и остается - единственным таким началом. Кому-то это может нравится, кому-то нет; но такова уж реальность.