Доброе дело молитве не помеха

Наместник одной из древнейших русских монашеских обителей — Данилова ставропигиального мужского монастыря в Москве, член Синодальной комиссии по делам монастырей архимандрит Алексий (Поликарпов) посетил Саратовскую епархию и ответил на вопросы журнала «Православие и современность». Темой нашей беседы стало монашество; ведь оно — своего рода соль Церкви, без него Церковь не может существовать. Монашество никогда не вписывалось ни в понятия приземленного сознания, ни в общий контекст жизни сынов века сего (ср.: Лк. 16, 8); недоуменный вопрос: «Как такое возможно — чтоб нормальный человек сознательно это принял?..» — задавался во все эпохи. И так же во все эпохи монашеская жизнь была не только трудной, что вполне естественно, но и очень проблемной, можно сказать, постоянно озадачивающей. Но сегодня, кажется, особенно.

— Отец Алексий, как Вы сами пришли к такому решению, к монашескому постригу? Как приходят люди к такому решению сегодня?

— Монашество — это прежде всего служение Богу. Служение, которое должно быть основано на любви к Нему, на стремлении служить Ему, Церкви, православным людям. Если говорить обо мне — я пришел к монашеству с желанием быть со Христом. Само пребывание в Церкви, учеба в Московской семинарии постепенно, шаг за шагом формировало во мне мнение: если у человека в сердце есть такой отзыв, то этот человек должен всецело посвятить себя Христу. И вот, Божией милостью, это случилось: еще учась в семинарии, я поступил в число послушников Троице-Сергиевой Лавры. Духовники Лавры оказали на меня самое благоприятное влияние. Великие святыни Лавры, настрой братии — все это формирует послушника.

— Какие это были годы? Сколько лет Вам тогда было?

— Семидесятые годы, а лет мне было — 22. Я вырос на Урале, родители мои церковными людьми не были, а меня, наверное, Христос позвал. Ведь и сегодня, когда молодые люди приходят в Церковь, говорят о желании монашеского пострига, многие спрашивают: а что у него или у нее случилось, какая беда? Никакой особой беды нет у большинства из них, как и у меня не было. Просто сердце откликнулось на зов Божий, а дальше — постепенное вхождение в церковную жизнь, в богослужение, в чтение Евангелия и духовных книг, все это сделало свое дело. Моим духовником при постриге стал архимандрит Кирилл (Павлов). Он обещал отвечать за меня Христу, а я — повиноваться ему, якоже Христу. Об этом говорится в чине пострига. Игумен: «Се вручаю тебе пред Богом сего новоначального его же во страсе Божии и во всех добродетелех житии поучай… имаши бо ответ дати Богу о нем в день судный». Новоначальному: «Ты же якоже Христови во всем повинися старцу…».

— Трудно было повиноваться такому духовнику, как отец Кирилл?

— Очень легко. Потому что рядом живой пример. И потому, что главное в отце Кирилле — любовь. Я видел, как он забывает себя, простираясь на помощь ближнему.

— Значит, Ваша иноческая молодость была счастливой?

— Да, очень счастливой. Господь утешил такой обителью — преисполненной благодати — и таким вот духовником.

— Всегда ли, на Ваш взгляд, будут люди, способные, во-первых, принять решение об отречении от мира, а во-вторых, в дальнейшем не пожалеть и не отпасть?

— Я думаю, что будут. Хотя за вашим сомнением, безусловно, стоит многое. Даже среди верующих, воцерковленных людей таких, которые стремятся стать монахами, очень мало, и это естественно, монашеский путь — особый путь, требует особого призвания, и, кроме того, это только один из возможных путей ко спасению; самый прямой, потому самый трудный, но не единственный. Здесь решает не столько сам человек, сколько Господь. Господь влагает в сердце человека эту добрую мысль, Господь приводит человека к постригу, и только при этом условии человек может сформироваться как монах, как служитель, который полностью отдал свою жизнь в руки Богу. Поэтому на вопрос: «Будут ли монахи?» — можно ответить: «Будут — по милости Божией». Ваш Владыка Лонгин много рассказывал мне о том, какие здесь, в Саратове, были монастыри, сколько было иноков. Потом все это разрушили, конечно, и следа не осталось, но сегодня монашеская жизнь возрождается. Да, не так быстро, как хотелось бы, но монахи есть, и монастыри возродятся. Господь не оставит человека, сделавшего такой выбор; в чине пострига есть слова о том, что, даже если мать забудет исчадие свое, Бог не забудет инока.

— Перед Вашими глазами сегодня — молодые люди, стремящиеся, как Вы уже сказали, вручить свою жизнь Господу. Они поддерживают в Вас надежду, вдохновляют, или Вам, напротив, тревожно за них?

— И вдохновляют — потому что, глядя на них, видя горячность их сердец, можно и за них порадоваться, и самому себе напомнить, что ты Богу обещал. Но есть и тревога, конечно, потому что это путь нелегкий, трудный. Православие сегодня приносит добрые плоды — все больше молодежи приходит в Церковь, но все ли смогут жить по заповедям Божиим? Бороться со своими страстями, пороками?.. И к тем, кто избирает монашеский путь, это относится в полной мере.

— Современный монах все же очень отличается от монаха Средневековья. Он несет свой крест в совершенно иных, с одной стороны, гораздо более комфортных, а с другой, может быть, гораздо более сложных условиях. Он не живет в пещере, не рубит себе избушку в лесу, не ходит из Посада в Москву пешком, как преподобный Сергий, да и питается не тем, чем питались каппадокийцы в своих пещерах. Современный монах, как правило, лишен уединения; у него масса хлопот совсем не духовного характера. Многие монахи становятся настоятелями обычных городских и сельских храмов, занимаются всевозможными общественными делами, может быть, и полезными, и необходимыми, но молитвенному напряжению и постоянному духовному труду вряд ли способствующими. Как бы Вы охарактеризовали эту ситуацию? Как опасную, тревожащую, соблазнительную? Как вполне нормальную, только более трудную?

— Древние монахи вязали циновки или корзины плели и творили при этом молитву. Сегодняшние монахи, как вы говорите, занимаются массой всяких дел, решают массу проблем, но ведь на самом деле это то самое рукоделие. Те самые корзины и циновки трансформировались соответственно времени. Дело ведь не в том, чем именно человек занят, а в том, насколько он связан с Богом и предан Церкви; насколько он послушен, потому что в монашестве есть принцип послушания. Если это у монаха на первом месте, его служение будет во славу Божию, в чем бы оно ни выражалось: копает ли монах землю, издает ли он книги, ухаживает ли за больными, идет ли к заключенным в тюрьму, ищет ли средства, чтобы крышу починить. Как апостол говорит: едите ли, пьете ли, или иное что делаете, все делайте в славу Божию (1 Кор. 10, 31). Я и Христос — вот это должно быть прежде всего. Насколько это у меня получается — об этом моя совесть мне говорит и мой духовник, у которого я беру благословение на все эти мои дела и начинания. Если это так, обычный земной труд не препятствует молитвенному труду. Если я творю послушание, любая работа будет во спасение.

У нас действительно сложился такой образ монаха: сидит где-то в пещере, в пустыне, строго постится, молится. А тот, кто в городе, кто все время с людьми, кто врачует людские язвы — тот в наших глазах как бы меньше монах, чем пустынник. И тем не менее — это тоже служение Богу, Церкви, ближнему, и через это тоже приходит спасение.

Что касается комфорта. Да, мы изменились, к сожалению. Современный монах, он хочет все же минимум какого-то комфорта иметь. Современные средства передвижения, связи, без которых мы уже не обойдемся, компьютер — все это может быть во благо, во спасение, или наоборот. Важно, чтоб это не разъединяло меня с Богом. Если не разъединяет, почему бы мне не воспользоваться всем этим? Если я нездоров и хочу поправить свое здоровье для того, чтоб служить Богу и людям, почему я не могу воспользоваться достижениями современной медицины?

— Где все-таки пролегает граница дозволенного: чего не должен делать монах (речь, конечно, не об уставных вещах, не об обетах целомудрия и нестяжания)? Хорошо ли, когда монах, например, создает подростковый спортивный клуб, играет с детьми в футбол и ходит с ними в походы?

— Его совесть должна подсказать ему, если он чем-то слишком увлекся. Если дело, хотя бы даже и благое, чем-то ему вредит. Он советуется со своим духовником и с епархиальным архиереем, который благословляет или не благословляет ему то или иное дело. Здесь следует помнить слова апостола Павла: Все мне позволительно, но не все полезно (1 Кор. 6, 12).

— «Монах — это тот, кто умер для мира; не ушел из мира, но именно умер для него». Эти слова я услышала недавно от одного монаха, ведущего, кстати, очень активную, многообразную и сложную жизнь. А что для Вас означают эти слова?

— Мир, по учению святых отцов, — совокупность страстей, и умирать для мира, в моем понимании, означает искоренение страстей, пороков в себе, борьба с самим собою, что есть самое трудное. Это не просто внешнее удаление за стены, а духовная война. Святитель Феофан Затворник пишет: «Меряйте себя не подвигами, а замиранием страстей. Замрет какая — это шаг вперед».

Монашество есть жизнь, противоборственная страстям, страстоистребительная, сердцеочистительная. В монашестве способнее одолевать страсти. Сиди в обители и борись с помыслами — и избавишься от страстей.

 — Существует ли проблема духовного оскудения монашества?

— Проблема духовного оскудения существует сегодня, как существовала и в древности, когда не было еще монахов, в позднейшем понимании, но было уже сказано: оскуде преподобный (Пс. 11, 2). Мы немощны даже физически, мы не можем класть столько поклонов, сколько клали монахи в древности, и мы не так горячи, как святые. Мы должны осознавать, насколько мы скудны, и приносить в этом покаяние. А покаяние — это уже путь к исцелению, к исправлению. Осознавая свою немощь и скудость, мы совершаем свое спасение.

Наше оскудение связано, конечно, с революцией и последовавшей эпохой безбожия, но, слава Богу, монашество на Руси все же не искоренили до конца, оно устояло, и вот, теперь мы должны являть собою пример жизни по Евангелию, потому что монашество неотделимо от Евангелия, это исполнение Евангелия в жизни.

 — Есть ли сегодня светильники монашества, люди, способные вести иных по пути спасения, служить постоянным примером? Есть ли такой риск — что их просто не окажется?

— Правда, безусловно, что истинных светочей мало. Но они все же есть, и Господь воздвигнет других, если мы сами будем стремиться за Христом. Старая пословица: «Будешь послушник, будет тебе и старец». Сегодня живет батюшка Кирилл (Павлов), он очень слаб, немощен, но он молится за нас. Ему очень трудно говорить сейчас, он почти не может говорить, но сказал однажды: «Каждый должен делать свое дело». Это к нашему разговору о том, чем приходится сегодня заниматься монахам. Есть старцы в Печорах, есть Почаевская братия, и есть, наконец, Афон, к нему устремляются взоры всего православного монашества.

 — Существует ли, на Ваш взгляд, проблема поспешных постригов — в связи, может быть, с необходимостью заселения возвращаемых Церкви обителей?

— Существует. Именно поэтому Святейший Патриарх много внимания уделяет монашеству и тому, чтоб монастыри получали достойное пополнение. Одна из предсоборных комиссий, созданных в последнее время, — это комиссия по монастырям, по монашеству.

— Печальных примеров, к сожалению, немало. Мы знаем людей, попавших под влияние сомнительных «старцев», знаем, чего может наслушаться иной паломник от насельников какого-нибудь отдаленного монастыря.

— Бывает такое. Заблуждения, в том числе и в монашеской среде, были во все времена, это не примета нашего времени. Но цена такого рода доверчивости — когда человек попадает под влияние лжеучителя — сломанная жизнь, и не одна. Конечно, прежде, чем отправляться в паломническую поездку, надо взять благословение у священника, надо посоветоваться с ним. Тогда вероятность ошибки будет меньше. Чем ближе мы будем к Церкви, ко Христу, тем меньше будет ошибок и ложных путей.

Можно, конечно, говорить о том, что современное монашество не так истово, не так духовно, как монашество прошлых веков, но ведь святитель Игнатий Брянчанинов в позапрошлом веке писал о том, что современный мир дает и современных иноков. Откуда человек приходит в монастырь? Из мира, из общества, неся на себе все его язвы. Не сразу же все делается, не сразу то, что нам нужно, происходит. Видя несовершенного монаха, не надо возмущаться его несовершенством, надо помолиться, чтоб Господь ему помог.

 — Вы — наместник одного из самых известных сегодня и в то же время одного из древнейших российских монастырей; расскажите немного о его жизни.

— Сегодняшняя жизнь обители многообразна. Прежде всего — богослужение, большинство наших иноков — в священном сане. Они постоянно встречаются и беседуют с людьми, работают с молодежью, с детьми, с военными, с заключенными — это миссионерская работа, и она напоминает мне притчу из Симеона Нового Богослова — о братолюбивом нищем, который, получив милостыню, спешит поделиться ею со всеми другими нищими. Этот образ можно отнести к современному монашеству и к нашему монастырю. Кроме того, у нас есть издательство, есть иконописные мастерские, есть мастерские, в которых делают ладан. Есть сельскохозяйственные подворья, там тоже трудятся наши братья. Вот такова жизнь в монастыре, в самом центре Москвы. Люди приходят к князю Даниилу, получают от него помощь, а братья хотят быть помощниками Церкви, помощниками святым.

— А в дремучий лес не хочется? Чтоб тишина, чтоб только молитва, ну и какое-нибудь рукоделие для пропитания.

— Хочется. Но вот вопрос: а готовы ли мы к молитвенному уединению? К тому, чтобы на самом деле оказаться там, в лесу, наедине с Богом? К этому ведь надо приготовиться. Как и к той жизни, которой мы живем сейчас.

Беседовала Марина Бирюкова

Фото Владимира Ходакова

Журнал «Православие и современность» № 18 (34), 2011 г.

http://www.eparhia-saratov.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=57 234&Itemid=3