 |
| Богослов. Ru | Афанасиос Папафанасиу Н. | 31.05.2011 |
Вниманию читателей портала «Богослов.Ru» предлагается доклад доктора богословия, 
главного редактора журнала «Синаксис» Афанасиоса Н. Папафанасиу, посвященный выдающейся личности старца Порфирия Кавсокаливита. Материал был представлен на XVIII Международной богословской конференции в Бозе (Италия) (8−11 сентября 2010 года); тема форума — «Общение и уединение».
Позвольте мне начать с двух уточнений. Приглашение рассмотреть данную тему я принял, бесспорно, со смешанными чувствами. С одной стороны, она меня очень заинтересовала, ведь связана с вечным вопросом церковной миссии и с нашей попыткой осуществить ее сегодня, то есть обозначить богословские течения, существующие на сегодняшний день, их цели и задачи. С другой, чувствую, что пытаюсь понять вещи, которые выше моего понимания: старец Порфирий не оставил почти ни одного письменного источника. В нашем распоряжении свидетельства людей, рассказы очевидцев, которые, естественно, являются весьма противоречивыми. В некоторых из них запечатлены суждения старца, в других мнения, которые он выражал из снисхождения к людям, а в третьих, что хуже всего, слова Порфирия преломляются так, чтобы подтвердить убеждения самого рассказчика! На данный момент с этим мы не можем ничего сделать, кроме осуществления уважительной (аккуратной) богословской работы, которая могла бы, возможно, со временем привести к истине.
Итак, приступим к раскрытию темы.
Старец Порфирий в разных случаях и по многим поводам вспоминал, и это естественно, подвиги и слова святых. Думаю, что будет полезно остановиться особо на троих из них:
- святом Иоанне Каливите (Кущнике),
- святом Порфирии Газском,
- святом Андрее Критском.
Мне кажется, что через отношение Порфирия к этим трем святым можно проследить связь богословских течений, о которых я говорил выше и которые актуальны в богословии.
Неоднократно Порфирий говорил о своей большой любви к святому Иоанну Каливиту. На Святую Гору Порфирий пришел (кстати, в очень юном возрасте) с ревностью, чтобы подражать этому святому. Но каким было житие Иоанна Каливита? Согласно его синаксарю святой Иоанн жил в V веке в Константинополе. Будучи двенадцатилетним отроком, он отверг возможную для него блестящую карьеру, тайно покинул родительский дом и стал монахом в знаменитом монастыре Неусыпающих. Там дьявол подталкивал его оставить монашескую жизнь, возбуждая в нем любовь к родителям. Чтобы выдержать это искушение, Иоанн возвращается в родительский дом, однако в образе неизвестного нищего. Родители преподобного не узнали его и позволили построить бедную каливу у входа в свой дом. Там он прожил аскетом около трех лет и незадолго до смерти открылся своей матери.
Жизненные пути двух святых — святого Иоанна Кущника и старца Порфирия — объединяет похожий факт: с одной стороны, уход из мира, а с другой — упразднение этого ухода. Святой Иоанн оставался аскетом до конца жизни, но возвратился в мир, который был им оставлен. Подобно ему и Порфирий после исполнения двадцати лет оставил свою святогорскую келью, но до конца жизни сохранял любовь к ней. Шестьдесят пять из восьмидесяти пяти лет своей земной жизни он прожил в миру.
Тем не менее, нужно отметить следующее: Порфирий привносит в свою жизнь нечто такое, что превосходит меру Кущника. Сам Порфирий рассказывал, что пока он монашествовал на Святой Горе, сильно беспокоился о родителях и одном двоюродном брате, ради которого думал даже попутешествовать по миру, взять его с собой в блаженство Святой Горы. Эти мысли, однако, и сам Порфирий, и его духовники расценивали как искушения. Возвращение в мир было исключено. И все же! То, что случилось впоследствии (по мнению Порфирия, по промыслу Божьему), было непостижимо — этого он сам никогда не мог и предположить: он окончательно оставил Святую Гору ради мира; однако не ради своих родителей, а ради всех людей, которым он из любви хотел помочь. Очевидно, поэтому старцем Порфирием был сделан такой огромный вклад в педагогику. Тем, кто имеет множество духовных чад, старец писал: «Пусть ваша любовь будет истинной. Не любите чад по-человечески, как это часто делают родители, этим вы им не помогаете».
Итак, та часть Греции, в которой проживал Порфирий, была самой густонаселенной; в центре Афин и прилежащих районах столицы занятия людей были весьма разнообразными. Здесь нужно отметить, что, обосновываясь в миру, старец не искал личной выгоды, не уклонялся от монашеских подвигов — пребывание среди людей было его основной миссией. «Я остался там, -говорил Порфирий, — куда привел меня Бог». Следовательно, мы имеем дело не просто с исходом (с отъездом со Святой Горы), но в первую очередь со входом (с его входом в мир).
В истории Церкви мы встречаем различные случаи исхода аскетов в места, полные трудностей и проблем, чтобы противостоять им.
Мы встречаем, к примеру, отшельников, которые уходят из пустыни не для того, чтобы найти покой (как поступали многие другие аскеты), но вступить в сражение с дьяволом на передовой, который, согласно семитской традиции, обосновался в миру и там осуществляет свои нападения на людей. Цель прихода аскета в мир — сражение с дьяволом и освобождение города от демонического ига. Основная характерная черта такого прихода — это стремление к непосредственному сражению со злом.
Пример такого стремления являет собой и святой Порфирий епископ Газский (V век). Святой Порфирий молитвой, а случалось, и при помощи императорских войск, сокрушал языческие святыни Газы и принуждал жителей поверить во Христа, как Бога более сильного, чем покровитель Газы Зевс/Марнас. Старец Порфирий носил имя этого святого. Однако его тактика борьбы со злом была диаметрально противоположна тактике его небесного покровителя.
Старец Порфирий был совершенно не согласен с ведением фронтальной битвы со злом. Он считал, что тот предмет, к которому ты устремляешь ум, на который нацеливаешь свои силы, будет определять твое существование, идет ли речь о том, что ты любишь, или о том, что ненавидишь. Несомненно, старец был убежден, что жизнь христианина состоит в том, чтобы противодействовать делам сатаны, однако категорично настаивал на том, что сам человек должен обратиться ко Христу, к Его любви и свету. Этот свет и его распространение прогоняет тьму, а не борьба с тьмой как таковой. Непосредственная борьба с тьмой вводит в центр жизни «крестоносца» тьму, с которой, как предполагается, он сражается! Таким образом, старец Порфирий входит в мир ради его «вакцинации»: чтобы привить миру любовь.
Принципиальна его позиция относительно проблемы, которая беспокоила многих в Греции: вопрос о числе 666 и Антихристе. Старец Порфирий отказался ставить в центр своих попечений Антихриста. Он настаивал на том, что сила «печати» заключается не в механическом использовании чисел и символов, а в том, кого принимает человеческое сердце как своего господина. Эта позиция разительно отличает старца Порфирия от множества духовников нашего времени, которые провозгласили войну штрих-коду.
Старец Порфирий, очевидно, не был общественным богословом. Он был, как я сказал, садовником, делающим прививку, т. е. окулировщиком; и как таковой он привносит ключевые критерии. Его трезвая кротость радикально отличается от почти оскорбительного бреда ревностной агрессивности, которая процветает в наше время под предлогом защиты веры. «В нашем миссионерском усердии, — говорил он, — будем ненавязчивы… Немного слов… Лучшая миссия — это наш добрый пример, наша любовь, наша кротость». Как-то раз он критиковал себя в период юности, когда, ревнуя о вере, он порвал в родительском доме «интерпретированное евангелие», которое читал его отец. Свидетельства показывают, что старец Порфирий не вторгался в личное пространство человека. Он не говорил о Боге, если его не просили, и не спешил окроплять святой водой всех присутствовавших, когда не был уверен, что они этого хотят.
В этом вопросе особое значение имеет свидетельство сербского православного епископа Иринея Буловича. Отец Ириней был учеником о. Иустина Поповича, которого Сербский Патриархат недавно причислил к лику святых. Порфирий знал, что о. Иустин часто вступал в острое противостояние с коммунистами, правящими в Титовской Югославии. Что может быть более естественным, чем когда ученики подражают своему учителю? И что бы сказали эти ученики человеку, который по-иному истолковывал бы их учителя, не зная его лично? Кратко говоря, мы имеем дело с опасностью, которую я назвал бы «фетишизмом опыта личности»: личное знание человека дает повод к абсолютизму и ставитего суждения выше богословских критериев (вскармливая, тем самым, болезнь старчества). Отец Порфирий допускал, что сам Попович мог входить в прямое столкновение с инакомыслящими, однако был не согласен с тем, что такая позиция должна стать примером для всех. Ревностные фразы типа «я останусь непоколебим в вере, и пусть мне отрежут голову» старец Порфирий комментировал так: «Хорошо и это, но так не совершается дело Христово… Я тебе советую, отец Ириней, идти другим путем. Чтобы дело Христово спорилось, чтобы получали пользу и спасались и атеисты, и коммунисты, и другие не противопоставляй их себе; не нападай на них и не провоцируй. Даже если кто-нибудь на твоих глазах плюнет на икону, в лицо Христа, ты молчи. Не защищай Христа. Христос не имеет нужды в твоей защите. Ему не нужно проверять, что ты об этом думаешь. Как ты думаешь, Христос хочет, чтобы спаслись или не спаслись атеисты и коммунисты?»
Эти слова мне кажутся потрясающими и одновременно невыносимыми. Отделение Церкви от нелиберальных режимов — ее святой долг, однако очевидно, что в словах Порфирия не подразумевается содействие политической власти, а предлагается другой вид сопротивления. Думаю, что во времена турецкого ига Порфирий был бы на стороне Косьмы Этолийского, а не арматолов (клефтов, вооруженных греков, которых использовали турки для охраны области). Именно эти слова его, которые я привел, думаю, имеют особенную силу: они не дают развиться в умах и сердцах людей «духу крестоносца» и переносят центр тяжести от защиты Христа к служению людям, всем людям.
Хотелось бы осветить один момент, имеющий исследовательский интерес. Различные свидетельства подтверждают, что с Порфирием, среди прочих, беседовали люди из партии левых, марксисты, атеисты и т. д. Однако мне не удалось собрать этих материалов. Полагаю, что они имели бы особый интерес, если принимать во внимание тот факт, что время служения старца в центре Афин совпало с гражданской войной (1946−1949) и периодом диктатуры (1967−1974), годами невероятных страданий людей. К слову напомню, что во времена диктатуры семьи заключенных студентов просили поддержки Священного Синода — однако, тщетно. В словах Порфирия мы не встречаем националистической риторики, которая изобилует в церковных кругах. Был такой случай, связанный с периодом гражданской войны: во время поездки по району Амфиссы (центр Греции) старец «увидел» сражение, произошедшее десятилетия ранее между правительственными отрядами и коммунистическими партизанами, и отметил, что состояние душ обеих сторон было диким и зверским. Если уже этот факт демонстрирует его беспокойство о человеке (беспокойство вне идеологической принадлежности), тогда свидетельства о его деятельности в те скорбные времена, о которых я упомянул, возможно, сказали бы еще больше и, может быть, указали бы на единственно необходимое для христиан участие — участие в сочувствии скорбящим.
У Порфирия не было иллюзий на счет прекращения войн за веру; он не игнорировал различия между христианством и другими религиями; старец не скрывал своего желания встречи всех людей со Христом. В то же время он имел дух уважительного сосуществования: «Там, — говорил он, — у вас есть люди разных религий и инославные. Со всеми обходись деликатно, с любовью. Никого не оскорбляй. Всех считай и называй братьями, даже тех, кто принадлежит к другим религиям. Мы все дети одного Отца. Не делай замечаний о религии тем, кто исповедует другую веру». «Фанатизм не имеет отношения к Христу. Нужно иметь уважение к свободе другого», — считал старец Порфирий.
По моему скромному мнению, очевидно, что любовь была становым хребтом жизни и богословия отца Порфирия, и поэтому удивительно, что в рассказах о нем собраны случаи предвидения, прозорливости, чудотворений, но обходится стороной его любовь к людям. Существуют также рассказы, в которых все же упоминается его любовь, но ее причисляют просто к одной из добродетелей старца, а главным считают дар прозорливости!
Один случай, рассказанный старицей Ефимией с острова Керкира, иллюстрирует, что главным ориентиром Порфирия была любовь. Старец испытывал глубочайшее уважение к литургической жизни и к ее освящающей силе. Однако совсем по-детски однажды выразил свое несогласие со святым Андреем Критским, поскольку в его главном творении, Великом Каноне, преобладает скорбный взгляд, обращенный в преисподнюю, к смерти, в то время как сам Порфирий предпочитал обращать свой взор к любви Христовой. Когда его собеседница привела в противовес его словам пример из Канона, где святой Андрей повествует о св. Игнатии Богоносце (святом, который выразил пламенную любовь ко Христу), отец Порфирий сказал замечательную фразу: «О, это уже не Канон, это огонь. В этом Каноне пропал Песнописец! Его поглотил, снес святой Игнатий».
Для старца Порфирия любовь к Богу и человеку — понятия неразделимые. «Любовь ко Христу, — говорил он, — не имеет границ. То же самое и любовь к ближнему. Через любовь к брату мы становимся способными любить Бога. Когда мы этого желаем, вожделеем и этого достойны, божественная благодать приходит через брата».
Для Порфирия, таким образом, брат — это условие спасения. Каждое церковное Таинство непосредственно связано с братом, а иначе оно вырождается в механический обряд, я бы сказал, тонет в обрядовости. Как-то старец сказал следующие слова: «Самое малое недовольство на ближнего воздействует на вашу душу. Когда Святой Дух в таком состоянии обретает душу, то не может приблизиться. Наши молитвы не бывают услышаны, потому что мы не достойны. Ты должен стать достойным, чтобы молиться». Какое продолжение этих слов можно ожидать? Может быть, определение достоинства на основании процесса личного очищения, освящения и т. д. Однако Порфирий продолжает так: «Мы не достойны, потому что не любим ближнего как самого себя. Об этом говорит сам Христос: Итак, если ты принесешь дар твой к жертвеннику и там вспомнишь, что брат твой имеет что-нибудь против тебя.(Мф. 5, 23)»
Можно сказать, что любовь Порфирий понимал так, как ее явило воплощение Христа: не как чувство, не требующее никаких затрат, но как соучастие в скорби другого. «Люби и сострадай, — говорил он. — Испытывай боль за того, кого любишь. Любовь прилагает усилия ради любимого». Порфирий был обращен к радости Царствия Небесного, однако не ставил его выше креста. Осмелюсь напомнить, что Крестом завершилось воплощение Христово. Если бы Христос не умер таким образом, как это произошло (т.е. скорбно, несправедливо и позорно), тогда Он не воплотился бы в полноте до предела человеческого существования. Он бы просто прошел путь человеческой жизни, понаблюдал бы за ней, но не сделал бы ее своей плотью и, следовательно, не привел бы к воскресению.
В афинской поликлинике в центре столицы Порфирий служил, среди достойного и маргинального, тридцать три года по собственному желанию. Эти годы Порфирий вспоминал, как «благословенные годы, отданные больным и боли». Таким образом, он ставит под сомнение мнение, которое противопоставляет литургическую жизнь состраданию, несмотря на то, что сам он не принадлежал к течению отцов, которые критиковали общественный строй и его несправедливую структуру. И в этом вопросе он был «окулировщиком». Поэтому особый интерес представляет его мечта о создании некоего особого монастыря.
Как я уже сказал, монастырь, в который поступил любимый святой Порфирия Иоанн Кущник (Кавсокаливит) был монастырем Неусыпающих, где Божественная Литургия и службы совершались монахами посменно, непрерывно, все 24 часа в сутки. Монастырь, о котором мечтал старец Порфирий, должен был быть подобным этому, неусыпающим; однако не ради воплощения Павлова призыва: непрестанно молитесь, но ради любви к миру. Порфирий мечтал о монастыре, в котором могли найти прибежище скорбящие и обремененные буквально в любое время суток. Весь ритм монастырской жизни представлялся литургическим и одновременно обращенным на служение: молитва за страждущих. Другими словами, в этой мечте скорбящие являются не посторонними и не сопутствующими предметами интереса монахов. Они — смысл существования монастыря.
У меня сложилось впечатление, что антропология Порфирия создает возможности для признания скрытой святости, т. е. такой святости, о которой не подозревает скучная религиозность. «Озлобленные, скорбящие души, которые страдают от своих страстей, снискивают любовь и благодать Божию, — такие становятся святыми, а мы часто их осуждаем», — говорил старец Порфирий. Эта открытость к таинственному действию Божию и к существованию граждан Царствия, которые удивляют обычных христиан, исключительно расширяет человеческое братство.
Порфирий настаивал на том, что все люди — братья, совершенно все, а не только крещеные. Он имел смелость распознать здоровое чувство Бога и в творениях древнего, языческого мира. Таким образом, он был последователем богословия апостола Иоанна (о том, что Христос «свет истины, просвещающий всякого человека грядущего в мир»), а также мученика и философа Иустина, хотя свою позицию по этому вопросу Порфирий выразил до того, как узнал учение философа Иустина о спермическом логосе.
Исключительное значение, я считаю, имеет вклад Порфирия, который еще не изучен. Старец совершил множество исцелений, однако, думаю, что если Порфирия воспринимать как целителя, то его будет невозможно понять. Есть рассказы об исцелениях, происходивших по его молитвам, в которых заявляется с непоколебимой уверенностью, что здоровье составляет высшую ценность, и что основное дело Церкви — это его восстановление. С этой точки зрения тот, кто имеет связь с Богом или достигает ее, исцеляется. Посещение Божие отождествляется с исцелением, которое наступает с достижением благочестия. Итак, случайно ли в повествованиях этого рода не придается значения тому, что сам Порфирий был серьезно болен и оставался неисцеленным до конца своих дней! По моему скромному мнению, ясно, что для крупных религиозных течений современности отсутствие результата является соблазном. Поэтому с восторгом принимаются случаи исцеления и восторженные речи о деторождениях, об успехах на экзаменах, о преодолении экономических трудностей, о достижении благосостояния, о карьерном росте! На мой взгляд, девиз Gospel of Health and Wealth успешно вошел в церковную жизнь.
Я полагаю, что Порфирий ни в коем случае не превозносит здоровье человека. Он восхваляет любовь. Сам старец остался неисцеленным, как и Павел не избавился от жала в плоть и как Моисей не вошел в землю обетованную, а ведь оба они были боговидцами! Эти святые находятся на высокой ступени Богопознания ради самой любви к Богу, а не ради какого-либо благодеяния с Его стороны. Порфирий молился о проблемах тысяч людей, совершил множество исцелений, заботился о тех, кто находился в опасности повредиться психологически и был поглощен своей болью и избавлением от нее, однако, в то же время считал, что мы принуждаем Бога, когда просим избавления от своих проблем! Это похоже на противоречие. Однако, очевидно, что усилия Порфирия были направлены на указание центра тяжести. «Совершенство, — говорил он, — это когда мы не молимся о нашем здоровье, когда мы не желаем выздороветь, а стремимся быть хорошими». Лично у меня создалось впечатление, что в пространстве Церкви превозношение здоровья и социальных, гражданских ценностей создает некий вид мирской эсхатологии, которая не замечает, что история — это непрерывная война между жизнью и тлением, и что исход из этой войны находится в эсхатологическом Царстве. Оно, однако, имеет своим критерием любовь, а не долгоденствие, мирское благополучие и т. д. Этот своеобразный аскетический анархизм делает относительным все, что окружает человека, и придает решающее значение направленности человеческого существования. Таким образом, как неисцеленность Порфирия обычно не становится предметом богословия, так и в триумфальных рассказах об исцелениях не остается места таинству: из-за чуда не происходит чуда; нет места множеству случаев, где вера процветает без исцеления болезни, без прекращения бесплодия и без избежания скоропостижной смерти.
Порфирий носит имя «Кавсокаливит» в честь своей духовной родины Кавсокаливии — Святой Горы. Однако я полагаю, что такое наименование подобает ему по другой причине: по образу его жизни, на протяжении которой он сжег прочность многих мирских калив[1]. И в последние свои дни дерзнул «сжечь» даже собственное тело — он позаботился о том, чтобы место его погребения было неизвестно.
Разрешите мне завершить свой рассказ одной лаконичной ссылкой на самый существенный его кавсаколивизм. Это его исповедь: он беспокоился о том, что множество людей, которые на самом деле проповедовали и творили чудеса во имя Христово, окажутся в итоге не имеющими отношения к Богу и услышат страшные слова Христа: «Я никогда не знал вас; отойдите от меня, делающие беззаконие». Эта драгоценная обеспокоенность (я говорю о настоящей обеспокоенности, а не о фарисейском пустословии) рушит бюрократическое понимание Церкви, ломает сатанинскую уверенность в том, что все, что имеет церковное наименование, автоматически имеет божественное происхождение. Напротив, эта обеспокоенность полагает все на последний суд Христов. Эту евангельскую неуверенность Порфирий преодолевал еще более евангельским доверием любви и милости Божией.
[1] Кавсокаливит (καυσοκαλυβίτης) по-гречески — «сжигающий каливу» — прим. перев.
