 |
| Богослов. Ru | Александр Потемкин | 01.06.2011 |
Статья Д. Соколова-Митрича «Очень маленькая вера», в которой рассматривались административные изменения в Русской Православной Церкви, вызвала немало ответных реплик, посвященных уже самой природе Церкви как организации. Дискуссия вышла на стык публицистики и богословской проблематики. Статья преподавателя Новосибирского Свято-Макарьевского православного богословского института Александра Потемкина — еще одна попытка внести в размышления «на злобу дня» элемент богословского комментария.
«Любить не себя в Церкви, а… Бога», или
Что волнует околоцерковную публицистику?
В целом о. Павел Великанов в статье «О сильной и слабой Церкви» точно отметил: батюшку ищем себе «правильного», по вкусу, чтобы приказывал нам то, что нам любо. И архиерея «по вкусу». И Церковь.
У многих наших прихожан (нас) всегда есть объяснение тому, почему они (мы) — «правильные», а те, кто в чем-то с ними (нами) не согласен или не разделяет их (наши) вкусы — «неправильные». «Неправильные приходы» с «неправильными» настоятелями, «неправильная» церковная администрация, «неправильный» патриарх. И в этом мы в итоге ничем не отличаемся от людей, которые, по их словам, «все заповеди и так исполняют (читай — никого пока не убили), а в Церковь ходить незачем, потому что Церковь-то эта уже неправильная».
Круги «неправильности» могут быть разными, и знаки этой «неправильности» — тоже. Для кого-то таким знаком становится «Мерседес», а для кого-то, напротив, истовое следование аскетическим традициям (как для последователей о. П. Мещеринова с его «свободной любовью во Христе», оказавшейся de facto проповедью элитизма). Может таким знаком правильности/неправильности стать и искусственное деление Церкви на «духоносных"/"администраторов», если из известной статьи Д. Соколова-Митрича извлечь не авторскую боль, а только почву для идентификации собственной «правильности». Но это уже совсем другая проблема: проблема того, что человек в Церкви ищет не Богообщения, а самоидентификации.
А проблема, о которой писал в той самой статье Д. Соколов-Митрич, существует на самом деле.
В поисках «свята места»
О. Павел Великанов в своей, по сути, ответной статье пишет о церковном администрировании как о том, что стоит в ряду «иерофаний»: «Любое администрирование в Церкви и есть прежде всего „иерофания“. Построенный храм, написанная икона, устав богослужения, распоряжения правящего архиерея о миссионерах и социальном служении — всё это „иерофания“». Но суть иерофании — еще раз цитирую о. Павла — «то, что человек может сделать, „выделяя из ряда“ и обращая к Богу». И вот с ВЫДЕЛЕНИЕМ ИЗ РЯДА (мирской, профанной жизни — поскольку речь идет о способе организации жизни определенного социума), по мнению многих, и имеются проблемы. И об этом как раз и была статья Соколова-Митрича, и многие комментарии к статье о. Павла[1].
Чем церковный способ администрирования и организации жизни социума выделяется из ряда других? Только ли саном организатора и администратора? Его благодатным преемством от апостолов? Последнее — уже как раз из ряда «теофании», а не «иерофании». А чем же само церковное управление, по своему способу, отличается от «всяких прочих»: политики, менеджмента и т. д.; чем выделяется из их среды? Как и за счет чего в Церкви расходуется и возобновляется человеческий ресурс, а как — в миру?
Есть одно отличие, и оно хорошо известно по работам тех, кто исследует общество и культуру в связи с категорией «сакрального» (позволю себе в публицистическом жанре опустить имена и ссылки). Это понятие «ЖЕРТВА».
Primum movens Церкви
Церковь как организация целиком (должна быть) построена на жертве. Жертва — это место встречи нашей «иерофании» и «теофании». Церковь как богочеловеческий организм созидается, с одной стороны, Крестной жертвой Спасителя, с другой стороны — «двумя лептами» вдовицы и ей подобных. Но это не две разные жертвы, а одна: для христианина любая жертва — прообраз или образ единой абсолютной Жертвы, жертвы Крестной. Крестная жертва лежит в основе бытия Церкви («Церковь Господа и Бога, которую Он приобрел Себе Кровию Своею», Деян. 20:28) и в основе нашей жизни во Христе («не ктому себе живу, но Тебе, нашему Владыце» — это наше мистериальное соучастие в Жертве; подробнее: Ефес. 5:2, 2 Кор. 5:14−15, Колос. 3:1−5, 8−10). Сам Крест — это место встречи Божественного кенозиса и — сквозь отвержение человеческого «страха смертного», вообще всего естественно-человеческого — слов человеческого самоотречения: «впрочем, не Моя воля, но Твоя да будет» (Лк. 22:42). И все в Церкви — от преложения Св. Даров до благословления кого-либо на церковное послушание или дело «во славу Божию» — совершается через апелляцию к Крестной жертве (самую простую — крестное знамение в жесте священника или архипастыря).
В Церкви и вправду все построено на жертве. «Широким мирянским массам» хорошо видны их собственные жертвы — те, на которые возводятся стены храма, на которые покупаются средства передвижения пастырей. Куда менее им заметны чужие жертвы: молодых перспективных людей, жертвующих своими перспективами (т.е. «будущим», а для молодого — это вся его жизнь, которая, как известно, «вся еще впереди») и идущих учиться в семинарию; священников, которые на своих «Мерседесах» ездят отнюдь не туда, куда ездит большинство владельцев «Мерседесов». Они и хотели бы, наверное, «сами ходить, куда хотят», но этим они давно уже пожертвовали, и теперь их «ин ведет, аможе не хощут»: всё на требы да к архиерею. Еще менее заметны жертвы их матушек и детишек (или то, как священники жертвуют своими матушками и детишками, общаясь с ними меньше, чем с прихожанами?).
Многим покажется, что сегодня так «жертвуют» и для карьеры, и для того, чтобы семью прокормить. Но не надо обманываться: жертва для «своих» или для «себя в будущем» — не жертва, а инвестиции. Последние не делаются без анализа и разумного прогноза. В Церкви — другое (упование на милость, да еще Того, в Кого верить надо — разве ж это анализ и прогноз?).
Да, иногда доля «жертвы» в наших поступках ничтожно мала, и, может быть, осталась уже где-то далеко в прошлом — и все-таки без этой доли не было бы ни нашего появления в Церкви, ни наших трудов на ее благо. Именно эта ничтожно малая доля в наших мотивах — та закваска, что отличает церковный организм от других социумов. То новое организующее начало, которое «выделяет из ряда» других социумов «народ святой» (дословно — вынимает, вы-бирает его, как выбирают нужные зернышки из общей кучи; по цсл. — «из-бирает», делает «из-бранным») (1 Пет. 2:9).
Какой мерою мерить?
И вот как бедной контрольно-аналитической службе посчитать, проанализировать и спрогнозировать жертвенность, тем более — чужую? Ведь свобода не поддается анализу, а жертва не может не быть свободной. И поэтому еще более невозможный вопрос: как эффективно управлять чужой жертвенностью? Разве последнее не будет вообще являться насилием?
Понятно, что все это — вопросы риторические: никто нашу «жертвенность» на «сакрометре» измерять не будет. И вот в этом-то и проблема. Потому что измерять, прогнозировать и требовать с подчиненных в итоге все равно будут, но — что-то другое (неважно, что именно). И вот это другое — в силу требований — как раз и станет со временем точкой отсчета нашей «духовной» (уже в кавычках) жизни, ее новым содержанием. Произойдет подмена «закваски», организующего начала.
Нет, требовать, конечно, будут результаты, а не мотивы. Но ведь все просто: если нельзя требовать жертвенности от другого, как можно требовать от него результатов жертвенности? И если не принимаешь то, что другой (твой подчиненный) делает, как его «дар» (Богу), а требуешь результатов больше имеющихся, т. е. тех, на которые позволяет рассчитывать чужая жертвенность — то какие мотивы ты стимулируешь? Если используешь «властный» или «административный» ресурс (даже в лучшем смысле этого слова) как основной — какие мотивы ты стимулируешь?
А какие мотивы можно просчитать и простимулировать, на что опирается менеджмент сегодня? Есть простая зависимость от работодателя — рабочая дисциплина. Есть материальное и правовое стимулирование (и уже слышны предложения по возвращению «духовного сословия"[2], а многие материальные ресурсы действительно возвращаются в Церковь); есть стимулирование «статусом» (и сегодня у многих есть желание видеть себя не просто священниками, а священниками в православной стране, «со всеми вытекающими."[3]). Есть мотив «самореализации» — ну здесь, кажется, все понятно (если она «само-…», как в Мф. 25:24). Есть более возвышенные стимулы, например, чувство долга, базирующееся на самоидентификации. Но все это — не жертва. И если со временем процесс организации церковной жизни начнет опираться на эти (или иные подобные) стимулы, то произойдет подмена «закваски».
Эффективное ношение тягот
Впрочем, все это теоретические выкладки, а вот практическое явление нашей церковной жизни последних лет — попытка насаждения так называемого лидерства, например, в миссионерской работе с молодежью. Лидерство — очень эффективная технология, и поэтому очень заманчива. Но неслучайно в истории и духовной практике Церкви не было раньше ничего подобного: духовный человек никогда не вел людей за собой, только — за Христом. А в «лидерстве» мотива жертвенности не может быть ни в поведении ведомых, ни в поведении ведущего (речь о тех конкретных практиках, которым обучают на тренингах по лидерству).
Напротив, послушание (церковное) — совсем неэффективная технология. Поставят, бывает, на дело совсем неспособного или не имеющего к нему душевной наклонности, он и делает — нет, не из-под палки, а по благословению. Однако в его поведении есть момент жертвенности, и весьма сильный. Если бы в Церкви все делалось иначе, и система была бы «заточена» под эффективность, Церковь давно бы превратилась в место самореализации и конкуренции самореализующихся личностей.
По тем же причинам не стоит удивляться и тому, что «жертвами» стали и о. Геннадий Фаст, и свт. Иоанн Златоуст, и еще многие и многие. Это не другие их сделали жертвами (victim), это они сами стали жертвой (sacrifice), причем не только в момент гонений, но и задолго до них, и это был выбранный ими путь. А то, что стать такой жертвой всегда «помогают» другие, даже в рамках Церкви — так это закон духовной жизни. Сартр писал, что «ад — это другие». Нет, другие — это крест. «Любить иных — тяжелый крест», — писал Пастернак. Мы все друг для друга — крест. «Друг друга тяготы носите» — это о крестоношении.
Так что никого не должно удивлять, что «Церковь сослала» Златоуста или Фаста: вообще именно Церковь «виновата» в смерти Христа, ведь Он «предал Себя за нее» (Ефес. 5:25), за грехи ее членов. Не римский прокуратор или его воины, и даже не абстрактные «все люди» — конкретно мы с вами, участвующие в этой дискуссии, виноваты в смерти Христа, и Он нам это простил (ведь крест и прощение — вещи неразделимые). И даже все святые «виноваты» в Его смерти — ведь и они искренне произносили: «.от них же первый есмь аз». Мы, «церковники», и для Него оказались Крестом, и оказались прощены. Ставить ли после этого в вину «церковникам» изгнание Фаста или Златоуста?
Ключевое место в Церкви
Поэтому мечта Соколова-Митрича и многих других о том, чтобы все праведники (и только они) в церковной системе были «на главном месте», наивна и сродни просьбе матери сыновей Зеведеевых из Мф. 20:20−23. Увы, «главнее» и «выше» креста места в Церкви нет. Церковь с ее Крестом Христовым и для нас — тяжелый крест, и мы, «святой народ», в Церкви друг для друга — тот же самый крест. И наличие этих «других» в нашей жизни (и в Церкви) не нужно специально организовывать — их всегда нам организует жизнь, а наша воля выбирать, кто они для нас, или, точнее, кто мы друг для друга: сартровский «ад» или Крест Христов, «бремя легкое».
Что же касается тех вещей, которые нужно и можно организовывать. Лидерство, материальное и нематериальное стимулирование — все это можно организовать (в чем и их привлекательность, и вышеописанная угроза подмены). А вот чужую жертвенность организовать нельзя. Однако это совсем не значит, что нужно радостно все пустить на самотек. Чужую жертвенность можно стимулировать — но не организационными мерами, а примером. И только примером.
Совершенно неправомерно, конечно, требовать от церковных организаторов ИХ собственного примера — потому что мы вообще не можем требовать от другого человека жертвенности, даже от организаторов церковной жизни (если вообще только не отказываем им в звании человека). Как только мы начинаем требовать жертвенности от других, а не от себя — мы разрушаем сами принципы духовной жизни. Поэтому сто раз прав о. Павел: глупо и разрушительно ТРЕБОВАТЬ жертвенности от тех, кого мы считаем «ответственными за Церковь» (не важно, кто именно в наших глазах за нее отвечает: приходской батюшка или иерарх). За Церковь «отвечает» Христос, и Он уже все сделал, за все «ответил» — в том числе и за наше малодушие. И тысячу раз ошибаются те, кто выносит из околоцерковной публицистики лишь требования к ответственным за Церковь и делает эти требования своим девизом.
Да — именно это, к сожалению, и выносят из околоцерковной публицистики. Это вынесли и из той самой статьи. Нет, есть там, конечно, и про бойких функционеров «нового разлива», и про функционеров «старой закалки», которые, если дать им волю, превратят РПЦ в «Комитет духовной госбезопасности». Но если спокойно и непредвзято вчитаться в написанное Соколовым-Митричем, там в конечном счете не обнаружишь деклараций с требованиями к церковной власти, как и обвинений священства в отказе от жертвенного образа жизни. А вот здравое зерно там есть: предложение сделать организующим началом в бурно развиваемой церковной жизни духовный опыт (так сказать, переориентировать систему).
Главный мотив и первые скрипки
Как это может выглядеть практически (ведь не посадишь старцев в контрольно-аналитическую службу)? Рискну навскидку предложить один из вариантов: если в церковном информационном пространстве примеры современной жертвенности (в священническом служении, в служении мирян) займут хотя бы то место, которое сегодня занимают директивы с требованием активности мирян и отчетности священников/приходов, и уж тем более то место, которое занимают в нашей литературе примеры жертвенного служения прошлых веков, — дело сдвинется. А ведь примеры современного жертвенного служения есть. И их можно пропагандировать — в хорошем смысле слова. Чтобы именно их образ (а не образ бойкого и продвинутого функционера) стал моделью поведения, а точнее, идеалом для окружающих соработников Христу.
Нет, не к кормилу ставить таких примерных соработников надо, и тем более не кормушку к ним удобным концом поворачивать, а просто выводить их на передний план, на всеобщее обозрение. Не на главное место, а на передний план. Вот это и можно было бы назвать «выстраиванием новой церковной системы под духовно сильных и искренне верующих», о которой мечтается Соколову-Митричу. В частности, это означало бы, что вся околоцерковная публицистика переориентируется со споров о том, «какая должна быть миссия, а какая не должна», «какая должна быть администрация.» и т. д., на культивирование современных образцов того, как «изображается в нас Христос» и Его Жертва (Гал. 4:19). Тем самым исполнили бы слово апостола (1 Тим. 4:12) и самого Христа (Мк. 4:21). Но что-то (а проще говоря, опыт) подсказывает, что само по себе наше околоцерковное информационное пространство никогда и никуда не переструктурируется, а стало быть, — увы и ах — ему требуется модератор-админ. И, видимо, не только ему…
«Церковь-в-себе»
Конечно, какими бы стимулами мы (в итоге всех реформ) не начали руководствоваться в своем соработничестве Христу, Крестная Жертва останется неизменным основанием Церкви. Ее никто не может отменить — даже батюшкино поведение, — и поэтому о. Павел снова прав: Церковь НЕ перестаёт быть Телом Христовым, как только батюшка садится в «Мерседес». Не перестанет, даже если все они дружным сонмом пересядут на «Бентли» или, скажем, на «папамобили». Поэтому фраза одного из собеседников Соколова-Митрича: «Русская православная церковь бедна, и поэтому она жива ровно до тех пор, пока в ней есть духовно сильные наставники и искренне верующие миряне» — догматически, мягко говоря, неверна и по-человечески самонадеянна.
Русская Православная Церковь (и нерусская равным образом) жива до тех пор, пока жив Христос. А Он, как известно, «воскреснув из мертвых, уже не умирает: смерть уже не имеет над Ним власти» (Рим. 6:9). Однако если мы хотим видеть Церковь не только «Церковью-в-себе» (в смысле «Церковью-для-нас-лично»), но и сделать Ее услышанной другими, услышанной миром (а ведь, кажется, именно на это направлены все сегодняшние реформы), тогда вопрос о количестве этой «закваски» в нас самих будет самым главным технологическим вопросом. Ведь — скажем коротко, ясно и понятно — апостольские слова (Рим. 5:8, 6:3−5, 8:33−34 и Флп. 3:9−10) никак не отменяют и не делают необязательным то, что сказано в послании к Фессалоникийцам (2 Фесс. 3:8−9), но, напротив, логически приводят к этому.
Вот недавно — в связи с реформой, естественно, — и в нашу семинарию пришел документ, где в содержании «функционала профессии священника» было указано не только «совершитель Таинств», но и «свидетель о Христе». Интересно, что бы сказали учителя наши, греки, о том, каким образом в семинарии можно обучить на «???а», и как этому будет способствовать Болонская система? Разве что только по «системе Златоуста — Фаста». А ведь с таким — «греческим» — пониманием «функционала священника» совсем небездуховно было бы «функциональное христианство» (если воспользоваться термином Соколова-Митрича).
Спасти нельзя завоевать
Я не знаю, сможем ли мы сделать духовный опыт жертвенности организующим началом и «двигателем» в том церковном возрождении, к которому мы все стремимся. Однако проверять любое организующее начало духовным опытом мы можем. Иными словами, «эффективные способы организации» в Церкви всегда должны быть под большим вопросом. Это не значит, что их не должно быть как таковых — это значит, что эти методы действительно должны постоянно ставиться под вопрос самими организаторами и «внедренцами».
Да и вообще — в отличие от бизнесменов, которым всякий «контроль-анализ-прогноз» нужен в первую очередь для того, чтобы отказываться от проектов, несущих высокие риски или прямые убытки, — разве мы позволим себе когда-нибудь сказать: «Проповедь слова Божия прекращена в связи с нулевой эффективностью и низкой самоокупаемостью»? Мы-то разве откажемся от своего «вклада» в реализацию «Божественного проекта» (как метко выразился о. Павел Великанов)? Разве не окажется наше неразумное упование выше всех разумных анализов и прогнозов?
Как-то уже отмечалось (у о. А. Кураева), что Христос — если подходить к нему с позиций контрольно-аналитических — оказывается «весьма неважным миссионером». Можно добавить, что и хорошим организатором современный профессионал его не назовет. Ведь в конечном счете жертвенность — это крайне неэффективный способ организации, и рассчитывать на фактор жертвенности настоящий управленец попросту не имеет права (если только он не гуру-манипулятор). Значит, постоянным будет соблазн стимулировать рост Церкви современными «эффективными методами» и невольно тем самым вытеснять, подменять единственный подлинный мотив (т.е. двигатель) участия в церковной жизни и соучастия в созидании Церкви — жертвенность. А ведь мы знаем, что не такой уж сильный этот росток в нас, что его легко заглушат более живучие, более естественные мотивы — те, на которые опираются и которые стимулируют профессиональные менеджеры. Заглушат обязательно, если эти более живучие ростки мы сами будем целенаправленно поливать. И думая о том, как бы соработничать Христу в деле спасения мира, не стоит забывать, что нас самих еще спасать и спасать.
Да, Христос спас весь мир, но «организовал» лишь малое стадо. И даже будучи проповеданным до края земли, Царство Божие на земле останется малым стадом. Иначе мир придется завоевывать. С помощью технологий. Но спасать и завоевывать — это разные вещи. Противоположные. Кстати, с этой разницы и начиналась та самая статья.
Возвращаясь на круги публицистики
Так что не только статья Соколова-Митрича — мы сами должны ставить под большой вопрос многие современные тенденции в нашей собственной церковной жизни. Однако это не значит, что мы имеем право ставить под вопрос чью-то «правильность» или, тем паче, делать выводы о чьей-то «неправильности». А, к сожалению, плоскость околоцерковной публицистики наклонена именно в эту сторону. Эта самая публицистика вся просто намагнетизирована поиском «правильной» Церкви. И поэтому большинство реакций на статью Соколова-Митрича оказались ответами не столько на саму статью, сколько на ее вышеуказанное прочтение.
P. S. Перечел перед отправкой собственный опус. Вот ведь. Вроде одни прописные истины и очевидности, и обилие цитат почти школярское (или, о ужас, протестантское?) — а в общем контексте так и тянет назвать все это «записками провинциального идеалиста». Далекого от реальности, реальной жизни и реальной Церкви (в реальном мире, с его реальными задачами). И — в свете этих «великих задач» и «грядущих свершений» — даже и «неправильного».
Или этот общий контекст мне мерещится с газетного перепугу?
[1] Напр., комментарий о. Федора Людоговского, или замечания о «статусности» духовенства в связи с интервью о. Всеволода, на http://www.bogoslov.ru/text/1 618 264.html
[2] Напр., в комментариях на http://www.bogoslov.ru/text/1 618 264.html
[3] Пример: комментарий о св. Игнатии (Брянчанинове) и нашем «гражданском значении» в православном государстве на http://www.bogoslov.ru/text/1 618 264.html
