 |
| Российская газета | Виталий Третьяков | 30.05.2011 |
Априори предполагается, что партия национальная или националистическая — это плохо. Но кто-нибудь всерьез этим занимался, кто-нибудь серьезно это изучал? Нет. Вопрос открытый. Безусловно, сам по себе русский народ, если брать русский как основу российской нации и основную часть населения России, максимально терпим по отношению к иному образу жизни, привычкам, обычаям других людей, к иной вере и т. п. Если только все это не переходит за определенные границы. О том, как строить в России межнациональные отношения и что этому мешает, ведущий Дискуссионного клуба «РГ» Евгений Шестаков беседует с деканом высшей школы телевидения МГУ Виталием Третьяковым.
Евгений Шестаков: Согласны ли вы с тем, что многие проявления национализма в России, особенно за последнее время, были спровоцированы конкретными случаями, когда правоохранительные органы оказывались не на высоте и закрывали на многие правонарушения глаза?
Виталий Третьяков: Безусловно, ситуация тревожная. Националистические проявления нарастают, тенденции укрепляются и, очевидно, думать о том, что в ближайшее время что-то изменится в обратную сторону, нет, к сожалению, никаких оснований. Перспективы положительной пока не видно.
С чем это связано? Я не люблю слово «толерантность», но в данном случае будем использовать его. Безусловно, сам по себе русский народ, если брать русский, как основу российской нации и основную часть населения России, максимально терпим по отношению к иному образу жизни, привычкам, обычаям других людей, к иной вере и т. п. Если только все это не переходит за определенные границы. А за определенные границы — это в последнее время переходит. Ситуация в целом ясна и банальна. Прежде всего, конечно, наблюдается расслоение. И социальное, и имущественное, которое достигает гигантских масштабов, как в целом в стране, так и в отдельных регионах. Если все примерно равны в богатстве или в бедности, то не очень обращаешь внимание, кто рядом с тобой богат, а кто беден. Но если это расслоение очень велико, то люди, естественно, смотрят, а кто эти богатые люди, чем они отличаются от меня. И здесь национальный принцип сразу бросается в глаза — фамилия, внешний вид и так далее. И очень легко складывается в тенденцию, которая ложится на подсознательное недоверие ко всему чужому. В данном случае, неважно к какому чужому — идеологическому, политическому, конфессиональному или этническому. Это первое.
Второе. Появление максимальных свобод, в том числе, свободы передвижения, — я имею в виду введение этих свобод не юридическое, фактическое, — привело к тому, что активные массы из одних мест стали переезжать в другие, где им легче заработать деньги. Когда появились приезжие, то это чаще были люди другой национальности. Потому что, если человек не другой национальности, он не воспринимается как приезжий. Если русский, живущий в Питере, приехал в Москву, то как чужой он не воспринимается. Эти миграционные потоки, на мой взгляд, совершенно никем не контролируются.
Третье. Это очень важно, а может быть, и важнее второго пункта. Оказалось, что у коренных жителей и приезжих разный образ жизни, разное представление о праве и его нормах, о том, что можно, а что нельзя нарушать. Настойчивое убеждение общества, что у нас все должно быть как на Западе, как в «цивилизованных странах», где все должны соблюдать права и нести одинаковую ответственность, само по себе замечательно. Но на это наложился тот факт, что приезжие, в силу специфики своего поведения, клановости начали в представлении общества в массовом порядке занимать наиболее чувствительные для населения ниши — либо посты во властных структурах и правоохранительных органах, либо места, которые связаны с торговлей. Если там концентрируются люди определенной национальности, а они там концентрируются, то, естественно, у местного населения создается ощущение, что оно находится в какой-то зависимости от этих «чужих». Тем более все знают, что сами русские не стремятся никуда переезжать. Они стремятся, может быть, в Москву, в крупные города, но не едут, скажем, в республики Северного Кавказа, либо в другие субъекты Федерации, которые считаются национальными. Русские перемещаются в одинаковой этнической среде. Они предполагают, хотя, может быть, это ошибка, что не могут приехать в национальный субъект Российской Федерации и там получить такие же возможности, как те, кто приезжает оттуда сюда и здесь эти возможности получает.
Ну, и последнее. Существует общее убеждение, и во многом оно соответствует действительности, что этническая преступность и этнические преступные группировки создают основную криминальную среду и больше всего совершают преступлений. А правоохранительные органы им потворствуют. Что тут можно добавить? Любой человек в этом случае испугался бы. Все это реальные процессы. Они фиксируются населением — от общенационального уровня до повседневного житейского.
Советская политика была такой. Во-первых, существовал мощный и репрессивный аппарат, который подавлял проявления преступности, в том числе этнической. Это гасилось моментально. Второе. Велась целенаправленная работа, во многом эффективная, по поддержанию дружбы народов во всех ее проявлениях. И третье. Была постоянная ротация кадров между Москвой — центром и столицами тогда союзных республик и автономных республик, что обеспечивало определенное соотношение русских и нерусских в элите любого города, любой республике. Сейчас этого тоже нет.
Сегодня многое стыдливо умалчивается. Известно, например, что многие цыганские преступные группировки активно торгуют наркотиками. Но сказать, что этим занимаются именно цыганские группировки, вроде как неприлично, неполиткорректно, не толерантно. Поэтому об этом пишут только в тех случаях, когда ситуация доходит до абсолютного беспредела. Складывается впечатление, что власть недостаточно обращает внимание на проявления именно этнической преступности. Но, а что это может вызвать, кроме страха и обратной его стороны — ненависти, ксенофобии и всего остального? А между тем, все проявления межэтнических коллизий наблюдаются как на бытовом, так даже на политическом уровне. Национальная проблема, проблема межнациональной розни, настороженности, как минимум, реально существует и постоянно усиливается.
Шестаков: Но те способы воспитания дружбы народов, которые существовали в Советском союзе, вряд ли будут работать в современном демократическом обществе.
Третьяков: В Советском Союзе была целенаправленная политика по развитию и поддержанию того, что называлось дружбой народов. Она включала репрессивные, культурологические и политические меры. В качестве примера ее эффективности вспомним, как складывались отношения между армянами и азербайджанцами в рамках Советского Союза и ныне.
В СССР массовыми были браки между армянами и азербайджанцами, несмотря на весь исторический негативный в основном балласт, который существует в отношениях между двумя этими народами. Сейчас представить, чтобы армянка вышла замуж за азербайджанца, или армянин женился на азербайджанке, практически невозможно.
Будут ли резать друг друга в абсолютно свободной стране по национальному признаку люди, или они будут жить мирно при авторитарном режиме и даже создавать смешанные семьи, — это выбор и политический, и выбор пути для общества.
Возможно, опыт Советского Союза не подходит, тем более что в конечном итоге одна из существеннейших причин распада СССР — это национальные противоречия. Правда, скорее, между элитами разных союзных национальных республик и центром, нежели между народами. Но позиция элит всегда очень важна, потому что режут друг друга, как правило, простые граждане, а подталкивают их к этому, как правило, элиты. Допустим, что Советский Союз, сохраняя в каких-то формах межнациональный мир, все же не сумел до конца эту модель реализовать и сохранить. Но вот уже 20 лет нет Советского Союза.
Существуют другие модели — американского плавильного котла. Или европейского мультикультурализма. Итак, советская модель межнациональных отношений плохая, хотя ее результаты, безусловно, многократно более позитивные, чем-то, что мы наблюдаем сейчас. Ни американской, ни европейской моделью мы воспользоваться не смогли. Может быть, мы изобрели что-то свое, новое? Тоже не изобрели. Даже общего очертания нет, даже общих принципов нет, даже представления о том, как это будет работать в ближайшем будущем, нет.
Шестаков: Вы предлагаете в межнациональной политике вернуться к каким-то методам прошлого и взять их на вооружение?
Третьяков: У меня есть свое представление о том, как это должно быть. Но это требует фундаментальных изменений в нашей жизни, в политической системе, в Конституции. Главным национальным вопросом сегодня в России является русский вопрос. Русская нация чувствует себя более всего ущемленной, все чаще об этом говорят отдельные ее представители. Я считаю, нужны конституционные изменения. Государствообразующая нация — это русская нация. По моим представлениям, это положение нужно внести в Конституцию, и далее от этого строить всю политику.
Шестаков: Но ведь это и есть, собственно, тот самый этнический национализм, направленный в интересах одного народа.
Третьяков: Русский народ никакие другие народы не угнетал, но всегда им помогал. Поэтому по исторической тенденции утверждать то, что вы сказали, просто нельзя. Никакого русского национализма здесь нет вообще, кроме как в самых нормальных формах. В любой нации должен присутствовать национализм, как нечто отделяющее ее от другой нации, ментально, психологически, в языковом и прочих смыслах. Нужно выбрать тот вариант национальной политики России, который представляется наиболее осмысленным, эффективным, перспективным. У большевиков была концепция национальной политики, и она эффективно действовала значительный исторический период. Сегодня концепции национальной политики у нас нет. Ее разработкой никто не занимается. Не можете публично это делать — создайте секретные, закрытые группы, которые будут над этим работать. Но что-то нужно делать.
Шестаков: Лет пять назад в России достаточно активно проявили себя партии, исповедующие умеренный национализм. Но сегодня на политическом поле таких партий практически не осталось. Нуждается ли сейчас общество в партиях, выступающих с позиции умеренного национализма?
Третьяков: Большой вопрос — нужно ли, эффективно ли, полезно или вредно создавать партии по религиозному или этническому принципу? Предполагаю, что такие партии будут умеренно националистическими. Например, партия, отстаивающая интересы русских, партия, отстаивающая интересы татар. Или это, напротив, вызовет обострение всех национальных проблем? Никто этим всерьез не занимается. Априори предполагается, что партия национальная или националистическая — это плохо. Но кто-нибудь всерьез этим занимался, кто-нибудь серьезно это изучал? Нет. Вопрос открытый.
В свое время в России партии можно было создавать по региональному принципу, потом это запретили. Сегодня можно создавать партии только общенациональные, общефедеральные. Возникли опасения, что региональные партии будут создавать основу в виде политических структур для проявления регионального сепаратизма. Но, может быть, на первом этапе деятельность таких партий действительно выглядела не очень конструктивной. Но на втором, возможно, эти партии могли оказаться более эффективными, чем общефедеральные, размытые по своей идеологии, во многом напоминающие друг друга? Вопрос важнейший для политической системы, для национальной политики, решается грубо, примитивно. Региональные партии нельзя, потому что это региональный сепаратизм. Национальные партии нельзя, потому что это национальный сепаратизм. Религиозные партии нельзя, потому что это религиозный сепаратизм. В результате имеем нечто аморфное, непонятное, притом, что все этим недовольны.
Шестаков: Сегодня многие национальные, прежде всего, северокавказские республики получают из центра огромную финансовую помощь. Насколько оправданы и эффективны эти инвестиции?
Третьяков: Северокавказские республики хотят максимальной независимости от Москвы как от центра, но максимального финансирования своей жизни. Сейчас много об этом пишут. Но отказ от такого финансирования означает потерю Кавказа. Это может стать гигантской стратегической потерей России с непредсказуемыми последствиями, а точнее говоря, с последствиями очень предсказуемыми. И основной вектор этих предсказуемых последствий сводится к тому, что это может стать началом процесса дальнейшего распада России, и возможно ее расчленения другими субъектами международной политики. Для меня, очевидно, что это шаг именно туда.
