Певец потерянной России

Среди писателей русского зарубежья немало тех, чьи имена незаслуженно забыты или же, скажем так, еще недостаточно известны широкому читателю. К их числу принадлежит Василий Акимович (Иоакимович) Никифоров-Волгин. К тому же есть, как принято говорить, информационный повод вспомнить о нем сегодня.

Мальчишки лет восьми-девяти играют в лесу и, как водится, спрашивают кукушку, сколько кому суждено прожить. Герою рассказа не повезло: «Кукушка прокуковала Гришке восемьдесят лет, Федьке шестьдесят пять, а мне всего лишь два года». Мальчик плачет от обиды и повторно вопрошает вещую птицу. «На этот раз она прокуковала мне пятьдесят лет. На душе стало легче, хотя и было тайное желание прожить почему-то сто двадцать лет.»

Кукушка обманула. Автор этого автобиографического рассказа «Земля именинница» Василий Акимович Никифоров-Волгин не дожил даже до сорока: родился 6 января 1901 года и был расстрелян 14 декабря 1941-го, пополнив немалый список русских писателей, безбожной властью убиенных. В 1991-м посмертно реабилитирован. Вспоминается мрачный сарказм о стилях искусства в советскую эпоху: «ранний репрессионизм», «поздний реабилитанс». Получается, что в нынешнем году у Никифорова-Волгина двойной юбилей: сто десять лет со дня рождения и семьдесят — со дня смерти. Нет, тройной: еще ведь — двадцатилетие «позднего реабилитанса».

Он родился в деревне Маркуши Калязинского уезда Тверской губернии в семье сапожника, страдавшего довольно распространенным среди русских людей пороком: отец будущего писателя сильно пил. Волею судеб семья оказалась в Нарве, где отец промышлял своим сапожным ремеслом, мать, фактически кормившая большую семью, работала прачкой, а Василий, окончив начальную школу, усиленно занимался самообразованием. С 1921 года он начинает публиковаться в местной прессе, подписывая свои статьи псевдонимом «Волгин», затем — «Никифоров-Волгин»; в 1935-м переезжает в Таллинн, где преуспевает не только в литературной, но и педагогической деятельности. Среди его учеников — Алеша Ридигер, будущий Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий II.

Летом 1940 года в Эстонии была установлена советская власть, а 24 мая 1941 года Никифоров-Волгин арестован органами НКВД, вскоре этапирован в Киров (Вятку), где и принял мученическую смерть. К расстрелу его приговорили за «издание книг, брошюр и пьес клеветнического, антисоветского содержания»: свое творчество писатель оплатил жизнью, успев выпустить всего два сборника рассказов — «Земля именинница» и «Дорожный посох».

О чем они, рассказы Никифорова-Волгина? О России. О России его детства, дореволюционной, и о другой — вздыбленной революцией. О том, какой была душа русского человека, и о том, какой она стала. Никифорова-Волгина часто сравнивают с Иваном Сергеевичем Шмелевым. В тематике сходство, действительно, есть — ведь и Шмелев писал о том же самом. Конечно, Шмелев как писатель крупнее: неслучайно «Солнце мертвых», изданное в 1923 году, было сразу же переведено на двенадцать иностранных языков и писателя неоднократно выдвигали на Нобелевскую премию. В авторской судьбе Никифорова-Волгина не было таких масштабных событий, но свое место в истории русской литературы XX века его книги займут. И, пожалуй, в самом деле — на одной полке с книгами Шмелева. Поэтому тем, кто любит Шмелева и еще не успел познакомиться с творчеством Никифорова-Волгина, прочитать произведения последнего просто необходимо.

Детство Никифорова-Волгина прошло среди мастеровых — лудильщиков, сапожников, портных. В жизни городских низов было немало неприглядного — пьянство, драки. И тем не менее, рассказы об этой поре его жизни пронизаны светом: ведь взгляд ребенка отмечает прежде всего хорошее. Как и Шмелев, Никифоров-Волгин изображает мир русского Православия, вековые народные устои, сформированные христианскими ценностями. Среди его героев — разные люди: есть настоящие праведники (неслучайно писателя называли современным Лесковым), есть и такие, как медник Егор Вяткин: «На Егора часто нападала тоска, та особенная русская тоска, которая заставляла его метаться между церковью и кабаком».

Революцию Никифоров-Волгин воспринял как катастрофу, как грозные знаки грядущего апокалипсиса. Писатель показывает, как утратившие веру во Христа русские люди теряют человеческий облик. Вот рассказ «Оскудение». Повествователь едет по заснеженному полю с пожилой монахиней. Матушка говорит, что подъезжают к «Пригвожденной Богоматери» — значит, скоро монастырь. Странное название вызывает недоумение рассказчика. Вместо ответа монахиня подводит его к придорожному кресту с Суздальской иконой Пресвятой Богородицы. Рассказчик потрясен: «Я вгляделся в образ. Чья-то кощунственная рука вбила в глаза Богоматери гвозди».

Все рассказы Никифорова-Волгина, изображающие послереволюционную страну, — это мучительные раздумья о двух Россиях: «России монашеской, в молитве сгорающей, и России разбойной, вбивающей гвозди в глаза Пресвятой Девы». Чудовищные кощунства над святынями, садистские издевательства над людьми — и всё это там же, где совсем недавно звучал благолепный малиновый звон, где люди мерили время церковными праздниками. «Дело недавно было. Приехали мы в одно большое село. Там церковь, но заколоченная. Священника, сказывали, на костре, как борова, опалили. а потом горящую головню в хайло ему запихали». Это — из «Дорожного посоха». В той же главе бывший семинарист, а ныне красный командир Вознесенский решает «шутку разыграть над деревенскими дураками». Он надевает священническое облачение, имитирует богослужение, «причащает» ничего не подозревающих крестьян самогоном и, наконец, произносит «проповедь»: «Стал он крыть по матушке и Господа, и Матерь Его, и всех святых. Я от страха и дрожи стоять не мог. Так и пригнуло меня к полу.» Разъяренный народ вершит самосуд, пулеметная команда расстреливает верующих.

Размышляя об ужасах настоящего, писатель напряженно вглядывается в прошлое, видит там не только «Святую Русь» своего детства, но и грозные приметы грядущего отступничества от Христа немалой части русского народа. Вот рассказ «Древняя книга» о судьбе старинной Библии, сохранившейся в большой семье бухгалтера Рукавишникова с 1752 года. И надписи на полях Священного Писания, сделанные руками представителей разных поколений семьи, заставляют задуматься о многом: благоговейные размышления и молитвы где-то с конца XIX века сменяются пошлыми бытовыми заметками, а затем, в послереволюционные годы, прямым глумлением над верой. В одной семье, как в капле воды, отразилось то, что происходило в масштабах огромной страны.

И все же писатель сохраняет веру в русского человека. Веру в то, что даже в помутненных грехом душах жив образ Божий. Об этом он повествует в рассказе «Мати-пустыня»: вернувшийся с Гражданской войны красноармеец приносит покаяние и умирает по-христиански. И в рассказе «Солнце играет», где приглашенный для участия в кощунственном спектакле «Христос во фраке» известный талантливый актер неожиданно для всех и, главное, для самого себя, вдруг срывает мерзкое действо, читает притихшему залу заповеди блаженства и, произнеся в заключение последние слова Благоразумного разбойника, идет на свою голгофу.

Никифоров-Волгин верил, что Русь возродится, что русские люди сами ужаснутся содеянному. Так и случилось. Книги его возвращаются, биография восстанавливается по крупицам, уцелевшее из творческого наследия бережно собирается энтузиастами. Будет ли молодое поколение обращаться к его произведениям? Вопрос непростой. Ни для кого не секрет, что нынешняя молодежь читает всё меньше и меньше. И все-таки было бы клеветой на нее утверждать, будто она нечитающая — вся. Скажем так: прочтут те, кому небезразлична судьба родной страны, ее прошлое и будущее.

http://www.eparhia-saratov.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=57 203&Itemid=5