 |
| Фома | Сергей Худиев | 10.05.2011 |
Единственное животное, задающее вопросы
Если бы мы могли взглянуть на нашу планету отстраненно, глазами ученого, исследующего жизнь в этом уголке вселенной, мы бы увидели множество видов жизни, объединенных общими признаками, — все они взаимодействуют с окружающей средой, добывая из нее пищу; все они избегают дискомфорта и стремятся к комфорту; все они наделены мощным стремлением к самосохранению и продолжению рода. Все они обречены умереть — от голода, от когтей и клыков других существ, и — изредка — от старости.
Это можно сказать про котов и собак, медведей и мышей, лосей и лис, но среди всех этих существ есть один вид, который отличает странная аномалия. Эти животные, как и все остальные, ищут пищи, безопасности и продолжения рода; но у них есть еще странные потребности и стремления, выходящие очень далеко за эти рамки. Эти стремления не связаны ни с пищей, ни с размножением, ни даже с безопасностью; но они настолько сильны, что могут заставить их отказаться от всего этого.
Этот аномальный биологический вид называется Homo Sapiens; вы сразу распознаете его представителей по одному ключевому признаку — они задают вопросы. В Интернете вы не видите лица вашего собеседника; вы можете ничего не знать про его пол или возраст, цвет волос или глаз; он (или она) может выбрать себе картинку с изображением какого-нибудь животного — глуповатого медведя, трогательного котенка, печальной собаки или забавной обезьяны. Но вы абсолютно точно знаете, что на том конце сети — не котенок и не обезьяна, там может быть только человек. Потому что только человек способен задавать вопросы.
Некоторые из человеческих вопросов связаны с потребностями, которые мы разделяем с другими животными: как мне прокормиться и прокормить свою семью? Как мне выстраивать отношения с противоположным полом? Некоторые вопросы находятся уровнем выше, и продиктованы тем, чего у животных нет: стремлением к познанию ради самого познания. Почему изменяются фазы Луны? Почему большинство этих светящихся точек, которые мы видим на ночном небе, неподвижны по отношению друг ко другу, а некоторые — движутся? Почему меняются времена года? Почему происходят приливы и отливы? Это — научные вопросы, и хотя наука очень много сделала для удовлетворения нашей потребности в пище и безопасности, в ее основании лежит наше стремление к знанию ради знания. Но мы способны задаваться и вопросами более высокого уровня: в чем смысл нашей жизни? В чем смысл мироздания в целом? Почему мы живем и почему обречены умереть? Высшие животные способны бояться смерти — и мы называем это переживание у людей «животным ужасом». Но только люди способны перед лицом смерти задаваться вопросом «почему»?
Но есть и более важный вопрос, которым люди задаются перед лицом жизни — «зачем?» Те из нас, кто застал советскую школу (или вуз), помнят, что «основным вопросом философии» объявлялся вопрос о том, что первично — материя или сознание. Похоже, гораздо более удачно основной вопрос философии определяет французский мыслитель Альбер Камю в своем «Эссе об Абсурде»: «Есть лишь одна по-настоящему серьезная философская проблема — проблема самоубийства. Решить, стоит или не стоит жизнь того, чтобы ее прожить, — значит ответить на фундаментальный вопрос философии». В самом деле, стоит ли жизнь того, чтобы ее прожить? Почему? Стоит ли продолжать этот путь?
Люди часто избегают задумываться над этим вопросом; они предпочитают не заглядывать в пропасть, по краю которой ходят всё время. Мы можем попробовать на какое-то время укрыться в картонном домике наших повседневных забот, небольших достижений, мелких свар, пока порыв ледяного ветра не унесет его прочь — и мы столкнемся с хаосом и смертью, которые мы изо всех сил старались не замечать.
«Почему мы живем? Почему мы обречены умереть? Что нам делать со всем этим?» — вопросы, от которых мы не сможем уйти; поэтому давайте не будем прятаться от них. Как говорит тот же Камю, «для человека, который не жульничает с самим собой, действия регулируются тем, что он считает истинным». Давайте попробуем выяснить, что истинно — и что из этого следует.
Два взгляда на мир
Существуют два взгляда на мир: один предлагает вера, другой — атеизм. Рассмотрим ответ атеизма. Упрек, который можно высказать большинству атеистов, можно высказать большинству из нас вообще — это упрек в поверхностности, в нежелании задумываться. Неверие обычно избегает делать последовательные выводы из своего мировоззрения; как правило, оставив веру, люди продолжают кутаться в лохмотья, оставшиеся от одежд, унесенных из христианского дома. Как будто можно избавиться от веры в Бога, но при этом на чем-то основать веру в человеческое достоинство, разум, добро или светлое будущее. Конечно, люди могут придерживаться сколь угодно противоречивых взглядов, но позвольте нам указать на их внутреннюю бессвязность. Впрочем, возможно, они не захотят слушать упреков христиан; поэтому дадим слово великому атеисту — немецкому мыслителю Фридриху Ницше: «Слышали ли вы о том безумном человеке, который в светлый полдень зажег фонарь, выбежал на рынок и все время кричал: «Я ищу Бога! Я ищу Бога!» Поскольку там собрались как раз многие из тех, кто не верил в Бога, вокруг него раздался хохот. «Он что, пропал?» — сказал один. «Он заблудился, как ребенок», — сказал другой. «Или спрятался? Боится ли он нас? Пустился ли он в плавание? Отправился в другие страны?» — так кричали и смеялись они вперемешку. Тогда безумец вбежал в толпу и пронзил их взглядом. «Где Бог? — воскликнул он. — Я хочу сказать вам это! Мы его убили — вы и я! Мы все его убийцы! Но как мы сделали это? Как удалось нам выпить море? Кто дал нам губку, чтобы стереть краску со всего горизонта? Что сделали мы, оторвав эту землю от ее солнца? Куда движется она? Куда движемся мы? Прочь от всех солнц? Не падаем ли мы непрерывно? Назад, в сторону, вперед, во всех направлениях? Есть ли еще верх и низ? Не блуждаем ли мы словно в бесконечном Ничто? Не дышит ли на нас пустое пространство?»
Последовательное отрицание Бога делает жизнь «блужданием в бесконечном ничто», где нет ни верха ни низа, ни целей, ни ориентиров; достаточно серьезные и глубокие атеисты давно это обнаружили. У Альбера Камю хватает последовательности признать, что жизнь абсурдна. Его соотечественник, Сартр, определяет человека как «бесполезную страсть». Пионерское бодрячество — вот избавимся от древних суеверий и запируем на просторе — предлагает игнорировать тот очевидный факт, что этот простор, как только мы оглядимся, оказывается бесконечной ледяной пустыней. Как пишет другой известный атеист, Ричард Докинз, «в конечном итоге, в мироздании нет ни цели, ни смысла, ни добра, ни зла, ничего, кроме бездумного, безжалостного безразличия». На вопросы, которые мы ставим, — почему мы живем, почему умираем и что нам делать — просто не существует ответа. Как это сформулировал известный атеистический публицист Кристофер Хитченс, когда ему диагностировали смертельную форму рака, «На дурацкий вопрос «а почему меня?» мироздание едва утруждает себя ответом «а почему нет?»».
Но кроме пионерского бодрячества, которое ищет заглушить трагизм человеческого существования битьем в барабаны и скандированием речёвок, атеизм предлагает и другой вариант — мужественное принятие истины, какой бы удручающей она ни была. Да, Бога нет, жизнь бессмысленна и обречена, но мы будем мужественно смотреть в лицо бездне, бросая вызов неизбежности. Лучше прямо смотреть в лицо суровой реальности, чем искать утешения в религиозных иллюзиях.
Этот подход апеллирует к определенным ценностям: лучше быть мужественным, чем трусливым; лучше быть приверженным истине, чем иллюзии; лучше смотреть в лицо реальности, чем жить в мире фантазий, а вот предаваться самообману — плохо. Беда в том, что эти ценности полностью бессмысленны в атеистической вселенной. Вера в то, что мы имеем нравственное обязательство искать истину, а найдя — хранить ей верность, причем в этом нам следует проявлять стойкость и мужество, является наследием христианского взгляда на мир. В мире, сотворенном Богом, у нас действительно есть объективные нравственные обязательства, одно из которых — искать истину. В христианской картине мира у человека есть подлинное благо и предназначение, которое как раз и состоит в том, чтобы познать истину — то есть живого и истинного Бога — и возрадоваться ей вовеки. Но в атеистическом мироздании истина не является ни личностной, ни благой. В ней нет ничего, кроме «слепого, безжалостного безразличия». У нас нет ни долга ее искать, ни уверенности в том, что найти ее — стоит.
Более того, в этом случае бессмысленно говорить о том, что мужество, с которым человек смотрит в лицо унылой реальности, достойно похвалы — достойно в чьих глазах? Никакого высшего Судии, который мог бы судить деяния по их истинному достоинству, нет; наши суждения «это достойно, а это — нет» не соотносятся ни с какой объективной реальностью. Вы можете считать определенный поступок достойным, я — дурацким; спрашивать, кто из нас прав, бессмысленно, потому что в мироздании без Бога просто нет никакого объективного критерия, по которому мы могли бы быть правы или неправы; наши суждения являются одинаково пустым сотрясением воздуха.
Перед лицом космической пустоты бессмысленно молиться и уповать — и точно так же бессмысленно противиться и негодовать. Человек, дерзко бросающий вызов пустоте, ничуть не лучше человека, смиренно обращающего туда молитвы, — там некому принимать ни вызовов, ни молитв, пустота не враг, которому можно бросать вызов, и не друг, с которым можно помириться, — это просто пустота. Мужественное бросание вызовов неодушевленным предметам — такое же дурацкое занятие, как молитвы им; обращаться к такому мужеству как к некой позитивной ценности вполне бессмысленно. Вся та романтика мятежа, к которой нередко обращается атеизм, теряет всякий смысл, если мы принимаем его хоть немного последовательно — ведь в этом случае просто не существует Того, против кого можно было бы поднимать мятеж.
Огонь сознания, случайно воспламенившийся в ходе бессмысленного и бесцельного разворачивания вселенной, так же случайно погаснет, как будто его никогда не было. «Почему? — А почему нет?». Всякая индивидуальная жизнь навсегда угаснет; наконец, угаснет и человечество. Подвиги и преступления, надежды и страхи, достижения и провалы в конечном итоге будут иметь один и тот же результат — никакой. Мужество и трусость, верность и предательство, сострадание и черствость идут перед мирозданием в одну цену — никакую. Мироздание бессмысленно, смерть необратима — если вы принимаете атеизм, принимайте его всерьез.
Покаяние и вера
«Человек изгнан навек, ибо лишен и памяти об утраченном отечестве, и надежды на землю обетованную», — говорит Альбер Камю; даже он вынужден тут прибегать к христианской терминологии. Христианство смотрит на наше состояние по-другому: не «мы лишены», а мы подавили в себе память об Отечестве и отказались от надежды. Это наш грех, наш выбор, который мы совершили и в котором закоснели; жизнь не бессмысленна — это мы в своем неверии и противлении отвергаем ее смысл. Абсурд — не свойство существования как такового. Это следствие нашего трагического мятежа против Того, кто является смыслом и целью мироздания.
Само наше переживание абсурда, сам поиск смысла свидетельствует о том, что мы созданы для некоего предназначения — и отпали от него. Чтобы оставаться атеистами, нам нужно поверить, что это — какой-то побочный эффект эволюции, бесконечно долгого процесса конкуренции за еду и самок. Но способность задумываться о смысле — вместо того чтобы есть и размножаться, размножаться и есть — только подрывала бы наши шансы в эволюционной гонке. Откуда в нас эта способность искать смысла и цели — то, что мы называем «душой»? Вера отвечает на этот вопрос: потому что мы созданы, чтобы найти. Мир, в котором мы живем, обладает целью и предназначением; в нем разворачивается драма, исполненная глубокого смысла, участниками которой мы все являемся. Мир — не хаос разбросанных букв, а книга; и у этой книги есть Автор. Мироздание пронизано глубоким, таинственным содержанием; в нем не происходит ничего бессмысленного. Придет день, когда-то, что кажется россыпью бесформенных фрагментов, сложится в Великую Картину; строительные леса уберут, мусор вывезут, и мы увидим тот Вечный Храм, который возводился всё это время. Мы призваны в бытие всемогущим и бесконечно благим Богом, который создал нас для того, чтобы разделить с нами полноту вечной жизни, радости, любви, которой обладает Он Сам. Когда Он завершит Свой труд над нами, мы будем безмерно, немыслимо счастливы; мы обретем нечто гораздо большее, чем всё, о чем мы мечтали и на что надеялись.
Вечная победа
Против такой веры выдвигают серьезный довод — явную, бросающуюся в глаза нелепость страдания и смерти, в которой трудно усмотреть какой-то высший смысл. Отношение к тому и другому носит парадоксальный характер. Одни говорят: «Как можно верить перед лицом заболевания раком?» — имея в виду, что смерть наглядно демонстрирует, что человеческая жизнь бессмысленна и обречена. «Как можно не верить перед лицом заболевания раком?» — говорят другие, указывая на то, что перед лицом смерти наша потребность в надежде становится особенно острой. «Он утратил веру после того, как его семья трагически погибла», — говорят об одном человеке; «он ударился в религию после того, как его семья трагически погибла», — говорят о другом. Трагедии одинаково хорошо объясняют то и другое. Но что говорят перед лицом трагедии два мировоззрения, которые мы рассматриваем?
В обеих своих ипостасях — пионерски-бодрой и ожесточенно-мрачной — атеизм обращается к проблеме страдания. Как это в свое время отметил Г. К. Честертон, аргументы против христианства часто носят взаимно исключающий характер. Это верно и в отношении аргументов «от страдания».
Вспомним, нередко нам говорят, что религия — результат боли и бессилия. Раньше человеческая жизнь была «печальной, жалкой и недолгой», она была полна страха и страдания, и люди искали себе утешения в иллюзорных небесах, где Христос и Богоматерь сочувственно выслушивали их жалобы и обещали после смерти щедро вознаградить их за голод, холод и непосильный труд земного существования. Но теперь наука и прогресс сделали людей, некогда дрожавших перед непознанными силами природы, сильными, гордыми и независимыми; были побеждены голод и болезни, жить стало лучше, стало веселее, и небесные утешения нам больше ни к чему.
Но не успели мы как следует обрадоваться победе разума над темными силами природы, критики нашей веры (иногда те же самые, иногда не переводя дыхания) сообщают нам, что человеческая жизнь глубоко трагична. Нам указывают на «непрестанную гибель ни в чём не повинных людей, свидетелями которой мы становимся каждый день. Родители теряют детей; дети теряют родителей. Мужья и жены внезапно расстаются, чтобы больше никогда не встретиться. Друзья прощаются в спешке, не подозревая, что виделись в последний раз. Наша жизнь, насколько хватает глаз, представляет собой одну грандиозную драму утраты».
Трагизм человеческой жизни очевиден, и было бы глупо с этим спорить; что же, раньше люди об этом совершенно не догадывались? Догадывались, и, как нам уже сообщили, именно сознание трагичности земного существования побуждало их к вере в небесное спасение.
Теперь от нас хотят, чтобы это же обстоятельство побудило нас к неверию. Но тогда аргументом в пользу чего является трагизм нашей жизни? Сначала нам сообщают, что раньше люди, очевидно, верили в Бога, потому, что были они краткодневны и пресыщены печалями, теперь нам говорят, что верить в Бога, очевидно, невозможно, потому что мы краткодневны и пресыщены печалями.
Противники Евангелия желают открыть нам глаза: оказывается, весь мир лежит во зле (1Ин 5:19), Лукаво сердце [человеческое] более всего и крайне испорчено (Иер 17:9), а злодеи злодействуют, и злодействуют злодеи злодейски (Ис 24:16). Они буквально повторяют слова Писания, и то, что эти слова вполне соответствуют действительности, служит в их глазах опровержением Писания. То, что благочестивые люди нередко подвергаются многим скорбям, предлагается нам в качестве аргумента против веры в Бога, хотя ясно сказано, что именно многими скорбями надлежит нам войти в Царствие Божие (Деян 14:22). И апостолы, и христиане всех времен и народов отлично понимали, что мир полон боли — в том числе их собственной боли. Христианство есть религия спасения — оно начинает с того, что наш мир — и мы сами — находится в состоянии полной катастрофы. Человек, указывающий христианам на то, что мир находится в катастрофическом состоянии, подобен тому, кто врывается в больницу с потрясающим сообщением, что люди-то, оказывается, болеют. Спасибо, мы уже в курсе.
Но какой ответ дает христианство? Менее всего наша вера призывает нас закрывать глаза на видимую нелепость мира. Евангелие — посмотрим на это прямо — есть история о жестоком убийстве Праведника. История о неверных друзьях, предательстве одного близкого соратника, отречении другого, переменчивой толпе, жестоких солдатах, равнодушных чиновниках, рухнувших надеждах. История о тяжком душевном и физическом страдании и смерти. История, в которой, казалось бы, торжествуют абсурд и нелепость, порожденные человеческим грехом.
И эта история завершается Большим Взрывом — Распятый воскрес; ученики видели Его живым. Не так ли надлежало пострадать Христу и войти в славу Свою? (Лк 24:26). Воскресение — то, что придает смысл всему, что произошло до этого. То, что казалось растерянным ученикам полным провалом, обернулось космической победой над силами зла и греха; то, что выглядело как нелепая гибель, — оказалось центральным событием в истории спасения.
Воскресение делает не только историю Христа, но и в целом историю человеческого рода историей спасения; в центре истории стоит Крест, сопричастный всей боли, потерянности и абсурду, которые грех принес в мир, — и Воскресение, которое предвещает восстановление всего Творения в той радости и славе, для которой Бог его замыслил. Это так и в истории отдельной человеческой жизни. Притом знаем, — говорит Апостол, — что любящим Бога, призванным по [Его] изволению, все содействует ко благу (Рим 8:28). Страдания христианина — не обязательно даже страдания за веру — никогда не являются бессмысленными, его смерть никогда не является нелепой. Христос сделал их сопричастными Его страданиям и смерти, и Он сделает каждого верующего причастным Его воскресению: но как вы участвуете в Христовых страданиях, радуйтесь, да и в явление славы Его возрадуетесь и восторжествуете (1 Петр 4:13).
Ясным утром общего воскресения мы увидим, как всё в мироздании обретает свой смысл и завершенность в Том, кто Его создал и искупил. И мы увидим Его, и возрадуемся, и радости нашей никто не отнимет у нас.
