 |
| Фома | Милена Фаустова | 15.04.2011 |
Петропавловск-Камчатский, осень 2010 года, освящение кафедрального Троицкого собора. 
Эта история вспомнилась мне неделю назад, когда в «Русском репортере» появилась статья «Очень маленькая вера» Дмитрия Соколова-Митрича. Автор говорил о сегодняшнем дне Церкви, с сожалением утверждая, что «второго крещения Руси» так и не случилось. Статью и поднятые в ней темы активно обсуждают. Кто-то приводит факты успешного миссионерства в современной России и сопредельных государствах. Кто-то, напротив, говорит о том, что «проект» христианизации якобы провальный и напоминает мыльный пузырь в облачении потемкинских деревень. Мол, отток верующих гораздо больше притока, что подтверждается священниками, социологами и экспертами. Мне же то, что сейчас происходит в церковной и околоцерковной жизни России, больше напоминает начало еретических войн и антицерковных мятежей, когда, почувствовав присутствие Церкви в своей жизни, люди вдруг испугались. Испугались отсутствия собственной веры, благочестия, нравственных законов и бескрайнего звездного неба над головой.
Кого как не Церковь винить сегодня в том, что нет Христа в душе и сердце? Ведь это не просто забота Церкви — это ее обязанность. То, что Церковь должна делать многое ради укрепления веры, сегодня можно услышать отовсюду. Церковь должна преодолеть раскол, должна улучшить жизнь граждан, защищать своих верующих перед лицом мировой опасности и глобализационных процессов, говорить о насущном, не заигрывать с властью, но сотрудничать с ней в партнерских долях… Слишком многого сегодня такие люди требуют от Церкви и совсем ничего — самих же себя. Мы не должны укреплять свою веру — потому что это забота Церкви, мы не должны бороться с алкоголизмом, пьянством, абортами и всем прочим — ведь на это есть Церковь и патриарх. Очень, кстати удобная позиция — есть кого ругать, если что. Нет в людях веры — значит, недостаточно хорошо работает церковная организация. Не горят у священноначалия глаза светом Христова огня, не стекают патокой с уст их слова о спасении души, которые обязательно должны быть такими, чтобы запасть в душу и зажечь ее новым светом будущей жизни. Словом, все не так, все не то.
Долгие годы, когда Церковь и ее иерархи молчали, или голос их был слаб и не столь слышен, это обижало верующих. Или причислявших себя к оным. Они-де не чувствовали поддержки, не было у них опоры, щита за спиной, в виде крестообразных хоругвей, не за что было спрятаться, уткнуться в пахнущую ладаном жилетку, некому было пожаловаться и посетовать. Словом, совсем одинокими они чувствовали себя в безбожном и полном безобразий мире. Но вдруг привычное изменилось. Без предупреждений и внезапно. Церкви стало слишком много для пытающегося уверовать ума. И это тоже оказалось нехорошо. Это понятно — когда воплощается чаемая мечта, на ее место приходит пустота. И пока не появится что-то новое на место свершенной и, как оказалось, ничем не привлекательной мечте, которая была волшебной только на расстоянии, а вблизи вырисовалась так себе штуковиной, пустота и недовольство не просто останутся, но будут расти, разъедая душу. В этом весь человек. И именно это отличает мечту от веры.
В конце 80-х — начале 90-х годов прошлого века, когда вдруг двери храмов стали открываться, а гонения на тех, кто, не боясь, ходил в храмы, прекратились, многие решили, что Церковь может стать своеобразной духовной оппозицией политическому режиму. Тогда, помню, началось массовое крещение неофитов. Причем путь к храму зачастую лежал мимо обкома, где будущие христиане гордо сдавали партбилеты и, самоосвобожденные от оков идеологии, шли в ближайшую церковную лавку покупать крестики. Тогда это был своеобразный подвиг. Правда, для многих, к сожалению, этот супершаг был заранее продуман, и его успешный исход не сулил кары земной. Ну, а о каре небесной мало кто думал. Где мы, а где небо, в конце концов. А по сути, это было лишь бегство из одной крайности в другую. Эдакая попытка найти себя через других. Не получилось через политику — попробуем через веру.
Однако ожидания не оправдались. Десять лет соблюдения постов, хождения на службы, молитв не дали ответа на важные экзистенциональные вопросы — кто я и зачем я. И не потому, что их не ставили, нет. Просто их задавали не самим себе, а другим. Скажите, отче, кто я и зачем я в этом мире, полном беспричинного зла. Тварь ли я дрожащая или право имею? И что характерно, ответ «ты тварь» вовсе не устраивал нововерующих. Им хотелось иметь право. Им хотелось требовать и получать. Им хотелось быть людьми. По образу и подобию. Им хотелось, чтобы кто-нибудь извне утвердил их в этой мысли. Власть долгие годы делала из человека раба, но, придя в храм, люди уже не хотели быть рабами божьими. Как минимум — сыновьями, а то и больше — богами. Не за этим ли они шли в церковь, не это ли хотели услышать на службах и через проповеди? И тем больше было разочарование, что никто им не сказал самых заветных слов. Хотя, по мнению внезапных неофитов, должны были.
Вся проблема современного мира заключается в отсутствии ответственности перед самим собой. Люди слишком полагаются в этом вопросе на других. Ведь тогда и ругать слаще, и быть недовольными — оправдано и разочароваться — намного проще. Ведь лишь единицы, уходя из церкви, скажут — я разочаровался сам в себе, а потому недостоин быть с Христом. Разочаровываются преимущественно в Христе, апостолах, учении, Церкви.
Я сейчас говорю не обо всех. К счастью, за время своего присутствия в церковной среде я действительно видела тех, кто пришел к вере не вопреки, не в борьбе с кем-то и чем-то, не ради того, чтобы доказать самому себе и другим нечто. Я видела и вижу людей, для которых вера — это их суть, их жизнь, их мир. И уверяю, что бы ни творилось вокруг, они не будут критиковать. Они не будут судить. Первый и, наверное, единственный вопрос будет — что лично я сделал не так? И не важно, — от кого он исходит — от простого верующего, далекого от церковной власти, или архиерея. Когда человек пытается понять и изменить себя в лучшую сторону, он меняет мир.
Лет десять назад я однажды в разговоре с религиозным фанатиком «от православия» позволила себе озвучить крамольную, на его взгляд, мысль о том, что помимо того, что Церковь — это дом Божий, оплот веры и цитадель благости, она также и социальный институт, с определенными задачами, структурой и людьми. Ждать, что каждый в ней — по крайней мере, апостол Петр, не стоит. Хотя, конечно, стремиться надо именно к этому сравнению. Хорошо, что мой оппонент не мог предать меня анафеме либо немедленно сжечь на костре — уверена, что именно такова была бы моя тогдашняя участь. Но до сих пор я прекрасно помню, каким нехорошим, я бы даже сказала, нехристианским светом загорелись его глаза. Еще тогда, да и сейчас тоже, меня, честно говоря, несколько удивляют люди, считающие, что Церковь не должна и не может быть социальным институтом. Ведь как Иисус Христос был и Богом, и Человеком, так и Церковь имеет Небесное и земное измерение. И в этом смысле да, мы живем в эпоху двух Церквей. Первая — наша основа и наша цель, которую должно ежедневно реализовывать — именно в этом состоял Его замысел. Именно в этом заключается наше Спасение. Это реализация величайшей Тайны, таинства, недоступного, но столь желаемого. Вторая же — земная — есть симфония внутреннего созидания и внешнего обустройства человечества. Воплощая наши духовные поиски, она заботится о нашей слишком человеческой, социальной сущности. И второе от первого неотделимо, как бы ни хотелось. И в эпоху двух Церквей мы стали жить не сегодня и даже не вчера, но с самого момента основания Церкви Богочеловеком. Странно, что для кого-то это стало некоторым откровением именно сейчас.
Как именно социальная организация Церковь имеет свою структуру, аппарат, функции и, следовательно, функционеров. Я более чем уверена, что многим из так называемых управленцев от Церкви было бы гораздо приятнее возносить с утра до ночи молитвы, нежели копаться в бесчисленных документах, реестрах и кадастрах, писать отчеты, заполнять анкеты. Но даже занимаясь этим. послушанием, они не отделены от своей главной миссии, они не отделены от веры, от Христа. Нельзя стать успешным, если не любишь свое дело. Сейчас много говорят о карьеристах, которые присутствуют в Теле Христовом только ради сана повыше да славы «понебеснее». Но я не знаю ни одного из успешных продвиженцев, которые бы годами могли, стиснув зубы и скрепя сердце, без любви, не нарочитой и показной, а той, что от души и сердца, подниматься по карьерной лестнице. Так что давайте оставим мысли о голом карьеризме. Давайте не будем судить отстранённо и свысока, давайте не будем осуждать. В конце концов, вера истинная не знает карьеры, у нее нет преград и чаемого потолка, за которым — трансцендентная истина. Но есть стремление — сделать лучше, упрочить, углубить, превознести. Каждый понимает это так, как может, так, как видит, насколько хватает его собственных сил.
Я уверена в необходимости говорить о том, что происходит в современной Церкви — необходимости поднимать проблемы, сообща пытаться их решать. Для этого необходимы и пресловутые «медиастарцы», и все те же функционеры, сонм экспертов, легион прессы. И язык должен быть самым разнообразным — от простого популистского до сложного современного. Чтобы каждому было понятно — и ребенку, и бизнесмену. Но нельзя лишь говорить о проблемах, сетуя при этом, что верующих становится все меньше и меньше. Критика должна быть конструктивной, действенной, целенаправленной, с попытками решить проблемы и уврачевать раны — но не просто обнажить их и бросить, потому что это уже «дело других». Церковь — это не только связь «Бог-человек», это связь «человек-человек». И пока люди будут пытаться друг друга обличить, задеть, обвинить и устыдить, ни о каком периоде христианизации речи и правда быть не может. Ни о первом, ни втором.
По роду своей деятельности мне, обозревателю «церковного пула», приходится много ездить вслед за патриархом Кириллом по городам и весям. Городов, церковную жизнь в которых я могла наблюдать во время командировок, на моем счету гораздо больше семи. И не однажды мне приходилось разговаривать и с батюшками, и с просто верующими о приходах, о проблемах, о радостях и горестях. Удивительно, но о проблемах они как-то говорили неохотно, между делом, не выпячивая их на передний план. А вот о радостях — могли говорить часами.
Именно такое ощущение, у меня, например, возникло после десятидневной поездки Патриарха Кирилла в украинские епархии летом 2009 года. Это был первый год его предстоятельства — и первая поездка на Украину в качестве Патриарха. Ослабленная к тому времени внутрицерковным размежеванием республика больше походила на гудящий улей, к которому было страшно подойти. То здесь, то там раздавались выкрики «Геть московского попа», перекрываемые литургически стройным «Кирилл — наш патриарх». Странного вида люди на улицах, с подозрительно-настороженным взглядом — трудно понять, где свои, а где чужие, несогласные, раскольники. Пытаюсь начать разговор с одной из групп, стоящих неподалеку от киевского Михайловского Собора, — как относятся к приезду Патриарха Кирилла, насколько велика степень раскола в стране, как к этому относятся власти. Внимательные острые взгляды, долгое молчание. «А Вы кто?» — спрашивает одна из женщин. Говорю, что из Москвы. «А Вы сами за кого?» — уже другой настороженно-опасливый голос. Говорю, что, по сути, мне важно понять, что происходит здесь, в республике, чтобы максимально точно рассказать об этом слушателям. И вдруг кто-то сзади говорит: «А чего мы боимся, давайте расскажем, как и что, нам терять нечего, ведь мы же правы!». Это стало толчком к долгому разговору об Украине. Люди оказались прихожанами одного из бывших храмов УПЦ МП, несколько лет назад отобранного раскольниками. В Киев добирались долго, на перекладных — лишь бы только увидеть своего Предстоятеля. Хотя бы издали, чтобы укрепиться в сознании правоты собственных действий. У Михайловского собора они стоят уже несколько дней, тем самым показывая раскольникам, что не только не боятся их, но готовы до конца отстаивать свою веру, единство Церкви на Украине. «Когда был храм», — начинает разговор немолодая женщина, — «нам было проще, у нас было свое место, где собираться и молиться, где сообща радоваться и скорбеть. Сейчас приходится собираться по домам. Не всегда это удобно, но мы стараемся встречаться как можно чаще. Ведь пока мы вместе, нам ничего не страшно. За батюшку только опасаемся, как бы ни вышло с ним ничего. А сейчас у нас снова появились надежды, что скоро все восстановится и церковь вновь станет полной». А что же, спрашиваю, разве вам Русская Православная Церковь не помогает отстоять свой храм? Разве вы не писали письма, просьбы прошения? «А зачем?» — удивленно смотрит на меня еще один участник разговора, молодой парень с голубыми глазами. «Мы же знаем, что у Церкви и так много проблем, без нас. Да и сами мы должны вернуть свое. Сами потеряли — сами и вернем. А то, что и о нас, в том числе, думают, мы и так знаем. Мы смотрим телевизор и видим, сколько всего делает Патриарх. Понимаем, что небыстрое это дело. Но мы готовы ждать. Ведь мы же правы.» — смотрит он мне прямо в глаза и улыбается.
И подобных размышлений, впечатлений, воспоминаний — несметное количество. И на диктофонных записях, и в памяти. После них оставалось чувство от встречи с Божьими людьми. И понятно было, что есть у них проблемы, есть множество вопросов, есть свои пожелания и недовольства. Но все это суетное перекрывает вера — что все упорядочится, что годы испытаний пройдут и Господь вознаградит их. Это, кстати, великое чувство, помогающее преодолеть любой негатив. Все будет хорошо — не потому что все идет к тому, и кто-то там что-то делает. А потому что просто есть стойкая вера в то, что все будет хорошо.
Как бы патетически сейчас ни звучали мои слова, каким бы пафосом они ни были проникнуты, но за годы своей работы в церковной и околоцерковной тематике я для себя твердо поняла одно — кьеркегоровских рыцарей веры в России гораздо больше, чем об этом говорят. И неважно, чем такой человек веры, помимо богослужения и исповеди, занимается — подписывает ли бумаги, отдает ли приказы, клерком разносит отчеты, собирает подписи. Истина открывается, когда открыта душа человека. Когда он словно обнажен всеми своими мыслями, перед тем, во что верит.
На минувшее Благовещение мне выпало счастье попасть в Благовещенский Собор Московского Кремля. Признаюсь, я не особый любитель долгих служб и посему обыкновенно отвлекаюсь на людей, их эмоции, реакции, переживания. Я видела тысячи верующих в десятках храмов России, дальнего и ближнего зарубежья. Мне казалось, что все мимические особенности литургического восприятия мне уже знакомы. Но одна мысль меня не отпускает до сих пор. По окончании службы патриарх Кирилл начал говорить о празднике, его смысле и сути. Он говорил вроде бы понятные и нужные слова. Но гораздо нужнее, и мне в том числе, было не то, что он говорил. А как он говорил. Проникновенно, самозабвенно, искренне. Это был момент некоторого со-переживания, погружения в тайну, и очень не хотелось, чтобы этот момент заканчивался. Словно ты вдруг один на один оказался с чудом, которое так долго искал и уже не думал найти. Все остальное словно ушло на второй и третий планы. Наверное, в этом и заключается вера. Большая. Христианская. Все другое — безверие.
