 |
| Татьянин день | Андрей Рогозянский | 14.04.2011 |
Малышу исполнилось три месяца, когда впереди замаячил страшный диагноз: ДЦП — месяцы и годы постоянной борьбы с болезнью. 
В воскресный день в храме ко мне обратилась женщина с вопросом, не согласимся ли мы принять в дар святыню, которая помогла многим. Я согласился. Названной святыней оказалась маленькая репродукция иконы Божией Матери «Избавительница от бед» с ксерокопией акафиста и стандартным пластиковым пузырьком, наполненным маслом. Икона явилась в 1917 г. в окрестностях села Ташла, близ Самары. Она находится в местной церкви и, по-видимому, широко почитается, хотя менее известна в прочих концах России. N. исцелилась от весьма серьёзной болезни, окунувшись в источник на месте явления. Приехав обратно в свой город, она раздала иконочки и масло знакомым, таким же нуждающимся. Помощь от чудотворного образа Божией Матери и здесь не замедлила. Из Ташлы передали ещё, исцеления не прекращались. Ни много, ни мало, несколько десятков случаев. N. говорит обо всём совершенно спокойно. Для неё это — жизнь и вполне себе привычное событие: «Пока только один случай, когда исцеления не было». В числе счастливцев прихожане нашей церкви. Немного погодя припоминаю: да, вот тот юноша передвигался прежде с костылями, теперь он ходит свободно.
А дальше дела и хлопоты закружили, молитва не шла. Собрать внимание и мысли, прорваться через холодность, помолиться акафистом никак не удавалось. Подаренный образок занял место в домашнем красном углу, изредка вспоминали про маслице. Словом, наш случай в статистике N. оказался вторым… Но всё равно удивительно и радостно. Наше время с такой силой располагает к разного рода отвлечённостям! Можно век прожить и ничего не узнать о провиденциальной стороне жизни Церкви. И даже быть уверенным, что чудеса — это выдумки и плод экзальтации невежественных людей. А для кого-то, кто прост и усерден в своей вере, чудо рядом и приходит почти по расписанию.
М. несколько десятков лет работала акушеркой. Она вне политики и движений, подробно пересказывает мне свою жизнь и, между прочим неожиданно говорит о почитании Григория Распутина. В акушерской практике всегда велика опасность кровотечений, и молитвы к «угоднику Божию, мученику Григорию», по её словам, множество раз останавливали кровь в тяжёлых ситуациях. Сижу рядом, молчу, перевариваю. Мне по моей книжности и ведению мнений о «старце Григории» трудно одобрить или, по меньшей мере, не возразить ничего против подобного почитания. Но М. — вот она, рядом. В её рассказе и облике русской женщины нет ничего, что заставило бы меня сопротивляться и не доверять. Пожалуй, я воздержусь и не стану выносить строгих суждений. Свидетельство М. останется для меня пока странным, невмещаемым фактом, одним из большого числа явлений и фактов в Церкви, которые плохо укладываются в линию или схему. Церковь большая, я — маленький. Разве можно надеяться в Богочеловеческом организме всё исследовать и пощупать руками? Не стану спешить с лекциями о суевериях и опасности ереси царебожничества. И профессора Кураева в доказательство М. приводить не буду. В отличие от «мученика Григория», ей не понять, кто это.
С К. мы познакомились, когда я гостил у одного сельского священника в Новгородской области. Привычная до работы, она помогала многодетной батюшкиной семье и вела кое-какие приходские дела. Прежде К. жила служкой у одной новгородской блаженной, умершей не так давно, в 1990-е годы. Время, проведённое рядом со святостью, — парадоксальным, не всегда внятным, временами эксцентричным и детским юродством Христа ради — в корне изменило расположение души и взгляды. Мир и его правила словно бы развоплотились. Присутствие Божие и проявления благодати стали, напротив, необходимой и постоянной частью бытия. Заметно, как М. волнуется, словно бы не находя себе места. Очутившись среди нас, людей куда более приземлённых по складу и умствующих, М. алчет и жаждет, не будучи в силах напитать своего «мистического реализма».
Мне становится интересно, и я хочу присмотреться к К. подробней. Вокруг блаженной, рассказывает она, существовало как бы искривление пространства, и все ощущали это. Иконографичная, знакомая по житийному канону картинка. Наверняка кто-нибудь скажет, что «Жития святых» Дмитрия Ростовского перенасыщены сверхъестественным и отражают видение средневекового, непросвещённого человека. Тогда вот вам картинка в духе Тарковского, Кустурицы и Занусси, с элементами, в некоторой степени, даже постмодернового перформанса. Когда самые незначительные события и знаки неожиданно получают значительность. А сюрреализма добавляют различные странности быта и животные, проявляющие признаки большего разума. За общей трапезой куры разгуливают по столу и бодро клюют из тарелок. С козами и кошками паломники спят на полу, вповалку. «Я у курицы в гостях», — говорит матушка. Не стоит объяснять, чем отличается это от наших беспомощных нотаций и «богословий», любых, включая самые модные новые. Денёк-другой в подобном «перформансе», неожиданное прозрение из уст блаженной, и человек начинает видеть, сколь узки его представления о действительности, ограничена и скучна пресловутая «адекватность». Душа желает большего — начать жить заново, меняться, искать покаяния и смысла. Подобным образом и К., придя сюда, испытала потрясение, переворот и. не смогла никуда уйти.
Двадцать с небольшим лет я в Церкви. Это немного по сравнению с другими людьми, но я и сам ещё довольно молодой человек. Бывало всякое и «правдой, как есть» не удивишь. Раз или два Бог подходил близко, в остальное время, живёшь, как обычно, как получается: общение, хлопоты, деятельность, направляемые рассудком. Но сознание Церкви как территории неизведанного, обстоятельств, в которых не всегда всё объяснимо и предрешено, остаётся. Может быть, в этом причина сегодняшних разногласий и споров? Церковная жизнь представляется нам строительной площадкой, по которой деловито прохаживается человек-прораб и кузнец своего счастья. Воззрение на традицию и стихию народной веры — это горделивый взгляд колонизатора, естествоиспытателя, занятого их укрощением. Помните эти лозунги из нашего недавнего прошлого: «Мы не можем ждать милостей от природы, взять их у неё — наша задача»?
Взять, чтобы прирастить, чтобы замостить, выстроить в ряд, добиться очередного подъёма производительности. Больше, выше, массивней! Тонны, километры, киловатты, человеко-часы… Проекты, отчёты, этапы, методики, охват аудитории, процент обращённых. Признаться, мы часто ничего уже не помним за этим. Прощание с Матёрой становится символом, притчей на сей раз о церковных корнях и преемственности, которые уходят под воду, затопляются ради новых концептов, исполнения планов, сооружения массивных миссионерских запруд.
Как у Стругацких, Город, Управление неисправимо антагонистичны. Они напирают на Лес, тратят все силы на Одержание. В этом их пафос и их проклятье, одновременно. Мало-помалу Церковь оказывается даже не Церковью Городов, а Церковью Столиц — единственно актуальных и существующих, пупа земли, абсолютного творения колонизаторского гения. Москва, Киев и иже с ними на правах телевизионной и политической Мекки задают ось остальному, отделённому от них частоколом разметки кольцевой автомагистрали. Их триумфаторство неоспоримо, просветительство надменно, их снисходительность — хлёсткий бич, возвращающий разум тому, кто посмел усомниться в своей ограниченности.
Улитка ползёт по склону… Строительная площадка охвачена спорами. Кузнецы и прорабы, идеологи и начальствующие решают, как перестроить и усовершенствовать Церковь, как спасти мировое христианство от упадка, устранить пресловутые «проблемы церковной жизни». Действовать хочет каждый, немедленно и по-своему. Энергичные жесты на официальном уровне отзываются не вполне предсказуемыми последствиями. «Ижевский демарш» и споры про церковную политику — это только один из примеров. День ото дня состязание деятельностных стратегий становится всё острее. Настаивать, добиваться, оказывать влияние, играть роль. Мы словно не замечаем, что Церковь есть Великое Лоно, и мы сами вместе со своей площадкой, маленькой, как бы игровой, детской, прикреплены где-то глубоко внутри. Сознание вселенской органики образует сердцевину новозаветного опыта Тела Христова, Σώμα του Χριστού, Corpus Christi, и претворяет людей самого разного склада в единоутробных братьев. Но мы увлечены поисками своего и рассылаем по миру сотни разноречивых сигналов. И всё оттого, что вообразили себя распорядителями и глашатаями Церкви, которая вовсе не требует нашей настойчивости и наших усовершенствований, а по-матерински объемлет и питает нас всех.
