 |
| Вера-Эском | Владимир Яцкевич | 04.04.2011 |
Как-то, ещё в советские времена, гостил я у родственников в деревне Квасюнино Шекснинского района Вологодской области. И услышал там дошедшие от дедов воспоминания о восстании крестьян после прихода большевиков к власти. Рассказывали о том с некоторой опаской. Позже, уже в нынешнюю эпоху, я прочитал об этих событиях в альманахе «Череповец». Документы и услышанные мной воспоминания легли в основу очерка, предлагаемого читателю.
Восстание, охватившее в конце 1918 года ряд волостей Череповецкого и Вологодского уездов, известно в истории как Шекснинское. По своим масштабам и продолжительности оно уступает Ярославскому, Тамбовскому и другим крупным выступлениям. Все эти восстания, включая Шекснинское, заканчивались разгромом, последующим расстрелом наиболее активных участников и массовыми репрессиями. После некоторой передышки, называемой НЭПом, уничтожение лучших крестьян продолжилось во время коллективизации, а оставшихся обрекли на нищую жизнь колхозных рабов. И даже расцвет колхозов в 1970—1980-е годы, как теперь видится, был лишь агонией перед разрухой, в которую нынче опустилась русская деревня. А начиналась война с деревней тогда, в 1918 году. И сейчас те события осмысливаются по-новому…
* * *
Лето 1918 года было добрым, урожайным. Накосили сена для скота, натеребили льна, убрали рожь, картошку и другую огородину. Хотя и не хватало мужских рук, но ничего, управились. Казалось бы, радуйся крестьянская душа, да навалилась беда, какой и старики не припомнят.
Сначала волостное начальство объявило каждому двору налог, да такой, что оторопели крестьяне. 
Конечно, никто добровольно своё добро никуда не повёз. Потом приехал в деревню отряд солдат на подводах. Старшим у них был здоровенный матрос с маузером на поясе. Ходили по дворам, искали спрятанное зерно, а что находили — забирали полностью. Бабы цеплялись за мешки, голосили. Солдаты матерились, били их прикладами по рукам, грузили мешки в подводы. Потом рассказывали, что в соседней волости мужик вышел на солдат с топором и был застрелен на месте.
Конечно, ничего бы не нашли чужаки, да свои подсказывали, из тех, что бедняцкий комитет образовали. Было таких на деревне всего-то три человека, но сколько вреда наделали! И не то беда, что они бедные, а то, что лентяи да завистники.
И ещё одна напасть — в Красную армию забирают, уже многие и повестки на мобилизацию получили. Обещала новая власть «мир народам», да вновь гонит на войну; и воевать-то не с немцами, а со своими, русскими.
В избе Фёдора — будто траур по покойнику. Причитает жена, подсчитав оставшиеся запасы. Притихли дети. Сам хозяин сидит за столом и сжимает кулаки: «Вот ведь как обернулись нам декреты столичной власти, теперь и до марта не дотянуть». Старик отец приподнялся с лежанки:
- Бога мы прогневили, по грехам нашим и наказание.
- Чем же прогневили?
- А летом, когда царя нашего расстреляли со всей семьёй, разве кто поминал убиенных? И панихиды по ним никто не заказывал. А ведь сказано в Писании: «не прикасайтеся помазанным Моим…»
* * *
Как обычно, к началу декабря потеплело. Снег, выпавший в середине ноября, стал таять. Река Шексна, начавшая было уже затягиваться ледком, вновь открылась.
Гудел колокол в Чаромском, созывал людей на волостной сход. На площади перед волостным правлением яблоку негде было упасть. С высокого крыльца говорил старый крестьянин:
- У меня два сына на Германской погибли, а теперь третьего забирают. Коммунисты только год у власти, а замордовали нас так, что стон стоит по деревням. Скоро впору с сумой по миру идти. Нет, нам такая власть ни к чему! Мы за Советы, но без коммунистов!
Поднялся на крыльцо подпоручик Николай Шерстнёв. Он был из крестьян-староверов Ягановской волости, тридцати лет отроду. В 1914 году окончил школу прапорщиков, на войне отличился храбростью, за что был награждён Георгиевским крестом и произведён в офицерское звание.
- Коммунисты долго у власти не продержатся, их дни сочтены. Из Архангельска движутся наши войска вместе с союзниками-англичанами. Из Сибири идёт Чехословацкий легион. Мужики! Хватит сидеть по углам, как тараканы. Кому дорог свой дом, берись за оружие! В Чуровском уже сформирован полк. Соединимся с ним, пойдём на станцию Шексна. Захватим этот важный железнодорожный узел, потом — на Череповец…
Вынесли из правления мобилизационные списки и другие бумаги, сожгли на площади. Бросили в костёр сорванный с правления красный флаг. Военком и другие члены исполкома к этому времени давно разбежались. Тут же начали формировать военный отряд. Добровольцев нашлось около 120 человек. Ключей от склада с оружием не нашли, взломали двери, раздали винтовки, но всем не хватило. Кое-кто принёс из дома свои, но всё равно половина отряда оказалась без оружия, маловато было и патронов.
В тот же день после обеда двинулись в Чуровское. В этом большом торговом селе, где были почта, телеграф и телефон, находился штаб восстания. Там прошёл ещё один бурный митинг. Оказалось, что, кроме чаромских и чуровских, восстали также крестьяне из Поченковской, Усть-Угольской, Петреневской, Ягановской, Почаевской, Ивановской, Даргунской, Братковской волостей. Везде громили исполкомы, попавших под руку активистов били и сажали под замок.
На ночлег чаромские разбрелись по избам родственников и знакомых. Часть заночевала в большом добротном доме, который раньше принадлежал священнику, а летом, когда объявили декрет об отделении Церкви от государства, был отобран под здание военкомата. Священник Николай Соколов вместе с семьёй уехал куда-то, и с тех пор стоящая рядом церковь Рождества Богородицы бездействовала.
Утром 1 декабря повстанцы собрались на площади возле церкви и сделали перекличку. Седой полковник и ещё три офицера выбрали тех, кто имел оружие и знал военную службу. Получился отряд в триста человек.
- Ну, ребятки, кого хотите командиром? — обратился полковник к крестьянскому воинству.
- Шерстнёва! — раздалось несколько голосов.
- А может, кого постарше чином?
- Нет, давай нам Шерстнёва, он наш генерал.
Мужики засмеялись. Кличка «генерал» была дана Шерстнёву ещё в детстве за то, что был заводилой в ребячьих играх и любил покомандовать. Конечно, были в штабе восстания офицеры старше его по званию, но Шерстнёв был свой, крестьянский. Среднего роста, худощавый, он отличался неукротимой энергией и редкой способностью увлекать за собой людей.
Разделили отряд на роты и взводы, командирами которых назначили бывших унтер-офицеров и фельдфебелей. Колонной по два двинулись на станцию Шексна. Следом на санях везли продовольствие, медикаменты, фураж. Дисциплины было мало: шли шумно, смеялись, сбивали строй. Лишь на подходе к станции затихли, подтянулись. Версты за две до станции командир скомандовал: «Привал! Можно перекусить». Сам он напряжённо смотрел вперёд, ждал, когда вернётся разведка. Наконец на дороге появились двое конных. У одного из них за спиной сидел кто-то третий в солдатской шинели и в островерхой шапке с красной звездой. Когда они спешились, Шерстнёв обнял его: «Митя, дорогой, я уж думал, ты пропал!» Он повернулся к соратникам: «Это поручик Белов, два месяца служил у красных по нашему заданию. Тоже из местных. Ты, Митя, звезду-то оторви, а то ещё шлёпнут тебя наши». Тот послушно снял шапку, вывернул наизнанку и снова надел. Было видно, что поручик сильно устал.
- Ну, давай докладывай обстановку, — торопил Шерстнёв. Он поманил к себе командиров рот. Все склонились, глядя на план, который поручик саблей вычерчивал на снегу, и слушали его рассказ.
- Всего в отряде охраны 70 человек. Про восстание они, конечно, знают. Так что подойти незаметно нам не удастся: у них часовые на башне сидят.
- Пулемёты у них есть? — спросил Шерстнёв.
- Было два. Я ночью бойки вынул, а запасных у них нет.
- Ну молодец, поручик! — Шерстнёв радовался как ребёнок. — Значит, сделаем так: ты берёшь роту, идёшь в обход через Барбач, выходишь вот сюда. Ротой командовать сможешь?
Тот кивнул.
- А мы выйдем сюда, начнём перестрелку и будем вас дожидаться. В общем, возьмём их в клещи. А потом вместе атакуем.
Шерстнёв построил первую роту, представил им командира и объяснил боевую задачу.
Бой за станцию продолжался недолго. Когда красноармейцы увидели, что окружены большими силами, то побросали оружие и сдались. Но несколько человек во главе с командиром укрылись в паровозе и продолжали отстреливаться. Их огнём были ранены трое повстанцев. Паровоз развёл пары и тронулся в сторону Череповца. Повстанцы открыли по нему шквальный огонь, но паровоз продолжал набирать скорость.
- Переводи стрелку на тупик! — кричал Шерстнёв железнодорожнику, размахивая перед ним револьвером. Тот помчался исполнять приказ. Паровоз на большой скорости въехал в тупик и опрокинулся на бок. Из чадящего нутра вылезли трое, оставшиеся в живых. Их застрелили подбежавшие озлобленные повстанцы. Также были убиты машинист и кочегар паровоза.
Взятых в плен заперли в станционном помещении и поставили караул. Кое-кто из них захотел перейти к восставшим. Белов взял к себе в роту трёх молодых прапорщиков, которых хорошо знал.
Захват станции был серьёзным ударом для советской власти: нарушалось железнодорожное сообщение, а также телеграфная и телефонная связь Петрограда с Вологдой, с Северным фронтом, с Уралом. В Вологде, в штабе Шестой армии, срочно был разработан план по ликвидации восстания. Планировалось выступление с двух сторон — из Вологды и Череповца. Уже 1 декабря в район Шексны со стороны Вологды прибыл вооружённый отряд красноармейцев под командованием Василевского, в составе одной роты и пулемётного взвода. Едва отряд выгрузился из вагонов, как был окружён повстанцами. Большинство красноармейцев предпочло сдаться, а часть прорвалась и спаслась бегством. В перестрелке командир отряда был убит.
Ночью 2 декабря поезд с череповецким отрядом, численностью в сто человек, двинулся к Шексне. Командовал отрядом военный комиссар Королёв. Сначала было решено захватить деревню Курово, где, по предположениям, находились руководители восстания. Несмотря на ночное время, красноармейцы были встречены сильным ружейным огнём, и они поспешили укрыться на поездных платформах за мешками с песком. Поезд двинулся в сторону Шексны, обстреливая деревни, расположенные вдоль железнодорожного полотна, но возле Усть-Угольского переезда остановился: пути были завалены старыми рельсами и шпалами. Тут же начался сильный обстрел поезда из придорожных кустов. Состав срочно дал задний ход и вернулся в Череповец.
Так повстанцы во главе со своим крестьянским генералом отбили две атаки.
День 2 декабря был спокойным. Повстанцы развезли по домам раненых и тела убитых. Разбирались с трофейным оружием, делили боеприпасы, отсыпались. Все понимали, что затишье это временное, перед бурей. Шерстнёв поскакал в Чуровское комплектовать новые отряды. В Чуровском, в штабе восстания, шумно спорили о том, как действовать дальше. Бывшие офицеры Иванов, Колчановский, Соколов, а также полицейские Цветков и Чистоткин считали, что надо немедленно захватить Череповец, благо гарнизон там слабый. Укрепиться в городе и дожидаться подхода Белой армии из Архангельска. А крестьяне Железнёв, Шурыгин, купцы братья Лохичевы считали, что надо держать оборону вокруг своих волостей и поднимать восстания в соседних уездах.
Шерстнёв предложил сначала все силы собрать на станции Шексна, сделать засады вдоль железнодорожного полотна, чтобы встречать поезда красных. Кгда они прибудут, быстро нападать на них, разоружать и предлагать присоединиться к восставшим. А уже потом, укрепив свои силы, двинуть на Череповец.
Большинство поддержало этот план. Во второй половине дня Шерстнёв привёл на станцию новый полк и расквартировал в ближайших к железной дороге деревнях. Были посланы конные нарочные за новыми бойцами. Они возили с собой отпечатанные и размноженные, подписанные Шерстнёвым воззвания к крестьянам.
* * *
В Череповце, действительно, войск было немного. Рано утром пришёл долгожданный бронепоезд из Тихвина, и к полудню 3 декабря этот грозный состав с тремя орудиями приблизился к станции Шексна. Начался артиллерийский и пулемётный обстрел деревень, расположенных вблизи железной дороги. Первыми же залпами разбили колокольню церкви в деревне Овинцы. Вскоре огонь пушек перенесли на Чуровское. От мощного артиллерийского огня повстанцы, находящиеся в селе, дрогнули. Отряды, готовые идти к станции, стали редеть: мужики разбегались по домам.
Руководство вологодскими частями было поручено Четвергову и его заместителю Муравьёву. Их командный пункт разместился на станции Чёбсара.
Услышав пушечные залпы, квасюнинские жители вышли на улицу, с тревогой всматривались в сторону станции Шексна, до которой по прямой всего 12 километров. У кого-то там был сын, у кого-то — отец или брат. В это время прискакал всадник в солдатской шинели, на взмыленной лошади.
- Мужики! — закричал он. — Собирайтесь на помощь своим братьям! Постоим за Русь Святую против извергов и нехристей!
Мужики переглядывались, чесали в затылке:
- Куда нам с вилами против пушек и пулемётов…
В это время на станции шёл кровопролитный бой. Повстанцы сражались с подошедшими из Вологды частями Шестой армии и с череповецким отрядом. У повстанцев кончались патроны, а атака красных нарастала. Шерстнёв скомандовал отходить по заросшей ельником лощине, примыкающей к железной дороге. Сам возглавил отряд прикрытия. Благодаря этому большинство крестьян ушло живыми. Побеждённые, они расходились по своим деревням.
К вечеру станция была полностью в руках красных. Утром 4 декабря восстановили железнодорожное сообщение, а к пяти часам дня на станцию прибыл бронепоезд «Степан Разин» из Ярославля. Странной насмешкой большевиков выглядело то, что бронепоезд был назван именем знаменитого предводителя крестьянского восстания. Он доставил конный отряд ЧК в пятьдесят всадников под командованием начальника железнодорожного вологодского Губчека Брука. В первую очередь чекисты занялись поиском главарей и активистов восстания. Пятнадцать человек направили в деревню Царёво Ягановской волости, где мог скрываться Шерстнёв. Проводником вызвался быть восемнадцатилетний комсомольский активист из Чуровской волости Павел Сахаров. В своих воспоминаниях, записанных в 1967—1969 годах, он подробно рассказывает об этой экспедиции.
Чекисты отправились на десяти санных подводах, мобилизованных у местных крестьян. Гнали коней во весь опор, пока не добрались до пристани «Анисимовские гряды» у деревни Квасюнино. Там уставших коней отпустили домой, а сами на лодках переправились через реку Шексну. Перевозчик подтвердил, что вчера ночью он перевозил через реку вооружённых людей — похоже, офицеров.
- Говорили между собой, что с утра собираются в церковь. Праздник у них престольный — Введение. Значит, в Царёво едут, там ведь церковь Введенская.
В деревне Анисимово мобилизовали свежие подводы и помчались дальше. Последующие события Сахаров описывает так: «Как ни торопились, но в деревню Царёво мы прибыли поздно вечером. Деревня уже спала, и в доме Шерстнёва тоже было темно. Без звука окружили дом. Это был добротный дом, всем своим видом показывающий, что здесь живёт крепкий, богатый кулак. Стоял он на краю деревни, как-то особняком от других домов. Несколько человек поднялись на крыльцо и вежливо постучали в дверь. Никто не вышел на наш стук. Стали стучать громче. Вдруг дверь быстро открылась, в её раме появляется сам Шерстнёв с пистолетом в руке. Раздаются почти в одно мгновение два выстрела, и дверь вновь захлопывается на запор. Двое из наших оказались ранеными, к счастью неопасно для жизни. Все наши попытки голыми руками взломать дверь оказались тщетными. Пришлось послать людей в деревню за топорами, а пока стали из винтовок простреливать дом в окна, в двери, в обнаруженные другие слабые места.
Наконец дверь была сломана. Осторожно вошли в дом, но никаких признаков жизни никто не подавал. Тщательно обыскали каждый уголок дома, для чего были мобилизованы в деревне фонари. Но Шерстнёв как сквозь землю провалился. Лишь к утру обнаружили в хлеву под коровьей кормушкой труп человека, одетого в военную форму без погон. Вытащили на свет. Никаких документов у убитого не оказалось. Труп был ещё тёплым — видимо, одна из пуль, что пускали мы сквозь стены во время простреливания дома, и оборвала жизнь этого человека. Жители деревни Царёво заявили, что этого человека они видят первый раз в жизни, что это, скорей всего, кто-то из гостей Шерстнёва… А сам Шерстнёв от нас ушёл, из рук ушёл.
На дальнейшем пути арестовали ещё в деревне Речная Сосновка братьев Петряковых — активных помощников Шерстнёва. 
Тоже расстреляли на месте. В течение последующих двух недель работы карательного отряда, с которым теперь я ездил как равноправный боец этого отряда, мы нашли, арестовали и расстреляли в Чуровской, Чаромской, Ягановской, Усть-Угольской волостях, если память мне не изменяет, 14 активных вожаков восстания…»
Из воспоминаний видно, что для расстрела крестьянина на месте достаточно было показания одного из его односельчан. Иногда обходились и без посторонних. Примечателен такой эпизод. Сахаров пишет: «На обратном пути мы арестовали в селе Яганово одного мужичонку, который расхвастался, как он наводил порядки в волисполкоме, когда разогнали коммунистов, как развешивал в волостном правлении иконы и портрет царя повесил, из дому, говорит, принёс, как он выгонял всех в поход против большевиков. Этот кулак принял нас за вооружённый отряд повстанцев, не слышал ещё, что восстание уже подавлено. Арестовали и, выяснив, что за птица, расстреляли на месте».
Расстреляв, двинулись дальше. На снегу остался лежать Фёдор: рука его сжимала портрет Николая II в свежеструганной рамке, который Фёдор нёс в церковь на панихиду. Пуля, пробившая грудь императора на портрете, прошла крестьянину через сердце.
В последующую неделю были арестованы многие активные участники мятежа и по постановлению военно-полевого трибунала расстреляны. Среди них были Белов, Цветков, Чистоткин, братья Клавдий и Анатолий Лохичевы, Кудрявцев, Лебедев, Ганичев и другие. Рядовые участники восстания приговаривались к принудительным работам. На деревни, что были центрами восстания, был наложен удвоенный налог.
Со стороны красных войск потери при подавлении восстания, по официальной сводке, составили 35 человек убитыми и ранеными.
* * *
Некоторым руководителям восстания тогда удалось скрыться. Среди них был и Николай Шерстнёв. Два года он воевал в Белой армии и вновь оказался в стане побеждённых. Покидать Россию, как делали многие его соратники, он не захотел. В 1923 году, после объявления НЭПа, он с чужими документами тайно вернулся в родные края и нанялся батраком на мельницу в деревню Игумново возле села Чуровское. Было невозможно узнать в этом хромом бородатом мужике, выглядевшем лет на сорок, бравого стройного офицера, каким Николай был пять лет назад. Мельник был доволен новым работником, но уж слишком тот был молчалив. Только и услышишь от него: «да», «нет», и всё. Вечно ходил мрачный, будто думал тяжёлую думу. Как-то мельник сказал ему:
- Чего теперь печалиться? Развёрстку отменили, налог снизили, торговлю разрешили. Вон какие базары у нас на селе: городские приезжают, продукты расхватывают, свой товар привозят. Только живи да богатей. Глядишь, скоро будет как при батюшке-царе.
Он хохотнул и опасливо посмотрел на Николая.
- Нет, не будет, — неожиданно возразил тот. — Церкви и монастыри позакрывали, священников расстреливают. Значит, жди скоро большой беды. А то, что нынче деревне послабление дали, так это от страха перед бунтом крестьянским.
Эти годы сильно изменили Николая. Его память вновь возвращалась к страшным событиям братоубийственной войны, которые ему пришлось пережить. И мучил вопрос: почему безбожная власть взяла верх? Как ей удалось установить диктатуру меньшинства над большинством? То, что любое крестьянское восстание заранее обречено, — это он понял: не могут хлебопашцы одолеть регулярное войско. А вот почему армия Деникина потерпела поражение от красных — этого он понять не мог. «Что мы делали не так? Где совершили ошибку?» — раздумывал он.
Как-то в одной из крестьянок узнал он свою бывшую невесту Лизу. Когда-то они совсем было собрались под венец, но помешала война да призыв в армию. Приехала она с отцом, который привёз мешки с зерном на мельницу. Судя по виду, была не замужем. Защемило у Николая сердце, задержал он взгляд на своей бывшей возлюбленной дольше, чем следовало, потому и она внимательно на него взглянула. Николай видел, как она вздрогнула и закрыла рот рукой — видно, узнала. Он сразу ушёл к своим жерновам и больше не показывался, пока она не уехала.
Последний раз он видел Лизу в том мятежном декабре 1918-го. Тогда каким-то чудом ему удалось ползком в темноте выбраться из дома, окружённого чекистами. Он брёл, не зная, куда податься, и начинал замерзать в своей лёгкой шинели: погода поворачивала на мороз. Ноги сами принесли его в заброшенную пастушью сторожку возле леса, хорошо знакомую ему с детства. У дверей он увидел чью-то фигуру и схватился за револьвер.
- Коля, это я, — услышал он Лизин голос. Девушка метнулась к нему и прильнула к груди.
- Я знала, что если ты живым от них уйдёшь, то придёшь сюда.
Николай принялся растапливать печурку, а Лиза сходила домой, принесла тёплой одежды, еды, немного денег и до утра осталась с ним. Уходя, он сказал ей: «Прощай, милая. Не знаю, увидимся ли…»
Тогда Лиза спасла его. Он был уверен, что и сейчас она его не выдаст. И всё-таки решил уехать, ведь рано или поздно его кто-нибудь узнает.
Лиза его не выдала, но её отец, который также узнал Николая, испугался за свою дочь и доложил обо всём секретарю партийной ячейки. Тот незамедлительно связался с череповецкой ЧК. Оттуда послали двух опытных чекистов, которые, зная о боевых качествах бывшего кулацкого главаря, решили действовать хитростью. Приехав на мельницу, они выдали себя за барышников и сторговали своих коней мельнику. Потом сели за стол отметить сделку.
- Давай зови и работника своего, — скомандовали.
И только Николай сел за стол, они набросились на него. Мельник всё понял и стоял бледный.
Сев на коней, чекисты погнали связанного к пристани. По дороге Николай, жалуясь на больную ногу, упросил конвоиров сделать привал. Сидя у дороги, он незаметно освободил руки от верёвки и побежал к лесу. Бежал не быстро, да и не рассчитывал с больной ногой скрыться от чекистов, просто не хотел живым попасть в ЧК.
Он не пробежал и тридцати шагов, как пули догнали его. Лёжа в траве, истекая кровью, Николай глядел в чистое синее небо, и ему казалось, что сейчас он узнает, почему они проиграли битву за Россию и ещё многое из того, о чём только догадывался в своей земной жизни.
