Видеть Россию в Боге.

Из введения к готовящейся книге «Русь во Христе»

…Все народные начала у нас
сплошь вышли из православия.
Ф. Достоевский

История Русской Церкви неотделима от истории России и ее народа. Глубокий религиозно-духовный смысл исторического бытия многострадальной, но великой Российской державы как православного государства — есть факт бесспорный и, по сути, жизненно-определяющий. Ибо без Православия, без христианской веры и сложившейся на ее основе культуры — самой России как таковой просто бы не существовало. И если земля наша стала Россией, лишь приняв Православие, то точно так же она перестанет быть ею, как только откажется от веры своих отцов. Ясное и недвусмысленное понимание этого русским народом нашло свое отражение не только в давнем собственном его именовании себя «крестьянами» (то есть христианами), но в еще большей степени в таком дерзновенном самоназвании Древней Руси, как «Святая Русь».

Что и говорить — имя духовно-возвышенное, но и ко многому обязывающее! Отсюда и вся история православной России есть по существу непрекращающаяся борьба за жизненное оправдание этого имени, за утверждение и поныне неотменяемой его внутренней правды в реальном бытии и во всей целостной судьбе русской нации.

Как справедливо писал известный церковный историк А.В. Карташев, «семя христианской мечты, призывающей весь мир и все человечество к небесному идеалу святости, пало здесь на добрую восприимчивую почву. Ни „старая Англия“, ни „прекрасная Франция“, ни „ученая Германия“, ни „благородная Испания“ — никто из христианских наций не пленился самым существенным призывом Церкви — ни более ни менее как именно к святости, свойству Божественному. А вот неученая, бедная, смиренная, грустная северная страна не обольстилась гордыми и тщеславными эпитетами и вдруг дерзнула претендовать, если хотите, на сверхгордый эпитет „святой“, посвятила себя сверхземному идеалу святости, отдала ему свое сердце… Русь выбрала себе „святость“ как высшее задание своей истории, своего государства, своей культуры. И поняла его цельно и наивно, как святость конкретного православия с его учением, культом, благоуханной красотой, с его аскезой, суровой правдой и жалостливым милосердием» (Карташев А.В. Крещение Руси святым князем Владимиром и его национально-культурное значение // Русское зарубежье в год тысячелетия крещения Руси. М., 1991. С. 34−35).

Выполнение этого «высшего задания», стремление к истинному одухотворению, «освящению» — на основе евангельских понятий любви, добра и справедливости — не только тех или иных сторон российской государственности, но самой души народной! — на протяжении долгих веков оставалось, как остается и поныне, единственной достойной и непреходящей целью всего исторического пути России.

И потому совершенно прав был один из выдающихся представителей отечественной религиозной общественной мысли первой половины XX века — И.А. Ильин, подчеркивавший как раз эту сторону внутреннего смысла самого существования русского народа и утверждавший, что лишь «из глубины нашего Православия родился у нас этот верный опыт, эта уверенность, что священное есть главное в жизни и что без священного жизнь становится унижением и пошлостью» (Ильин И.А. О России. М., 1996. С. 12); поэтому вполне закономерно и естественно, что Русь-Россия на всех путях своих в конце концов приходила и приходит к одному: она «всегда стремится религиозно принять и религиозно осмыслить мир» (Там же), ибо дарованное нам свыше Православие (как залог духовно оправданного самого существования нашего) «научило нас желанию быть святою Русью…» (Там же) И если мы стремимся хоть в какой-то доступной для нас мере руководствоваться этим желанием в своем реальном историческом бытии, то «должны научиться видеть Россию в Боге — ее сердце, ее государственность, ее историю. Мы должны по-новому — духовно и религиозно осмыслить всю историю русской культуры.

И, когда мы осмыслим ее так, тогда нам откроется, что русский народ всю свою жизнь предстоял Богу, искал, домогался [Его] и подвизался, что он знал свои страсти и свои грехи, но всегда мерил себя Божьими мерилами; что через все его уклонения и падения, несмотря на них и вопреки им, душа его всегда молилась и молитва всегда составляла живое естество его духа.

Верить в Россию — значит видеть и признавать, что душа ее укоренена в Боге и что ее история есть возрастание ее от этих корней" (Ильин Ив.А. Почему мы верим в Россию? // Ильин Ив.А. Наши задачи. Исторические судьбы и будущее России. В 2-х т. Т. 1. М.: Рарог, 1992. С. 90). А потому и всякий сердечно любящий ее и в полноте своего духовного христианского самосознания понимающий глубинную и вековечную Богоустремленность ее души (несмотря на все наши нравственные провалы и измены Богу) руководствуется в своем сыновнем отношении к ней единственным чувством: только Святая Русь — есть подлинная Русь. Русь же не святая, тем более Русь безбожная — не есть истинная Русь, и даже — не Русь вовсе! Это — другая страна, с другим и вовсе уже не русским народом…

Без живого осознания такой простой (и в общем столь исторически очевидной истины) никогда не могло быть — и не будет! — действительной, духовно-реальной России…

…Символическое понятие «Святая Русь», как бы вбирающее в эти два простых слова всю Правду божественного замысла о Русской земле, отражает в себе и являет нам, словно в живом иконном образе, духовный лик ее «внутренней» христианской истории: ее ничем неистребимую жажду Правды Божией, глубину и трезвость ее православной мысли, благоговение перед национальными святынями и ее неразрывную молитвенную связь с великим сонмом своих святых.

Можно сказать, что понятием «Святая Русь» (не только религиозно-историософским, но одновременно и вполне жизненно-практическим!) покрываются и охватываются все ее положительные достижения государственного, церковного и общекультурного характера.

Но как и лики на древних иконах нередко становились едва видны из-под оседавших на них слоев копоти и все искажавших позднейших «поновлений», напрочь скрывавших изначальную красоту, точно так же и светлый лик Святой Руси порой едва-едва проступал сквозь темные напластования внешней исторической жизни российского общества. И тогда являлись, подобно неким духовным художникам-реставраторам, целители народной души — самоотверженные «стоятели за Правду», просветители, святые и подвижники благочестия, заново раскрывавшие миру прекрасные черты истинного, «сокровенного в Боге» образа христианской Руси.

И ныне многие из нас обращаются — пусть и с разной степенью осознанности — к своим естественным религиозным истокам.

Вновь и вновь ищем мы в православном лике нашего древнего Отечества непреходящие путеводные знаки Духа, указывающие нам единственно твердую и ясную, праведную и мирную дорогу в будущее.

Жизненная правда исторического пути нашего христианского в своей основе государства заставляет нас с полной несомненностью признать, что во времена самых тяжких испытаний, выпадавших на русскую долю: междоусобных распрей, монголо-татарского ига, войн с интервентами и гражданских потрясений, наконец, в эпоху последнего (антихристиански — жесточайшего!) большевистского ига — Россия всегда сохраняла самостояние, лишь собираясь вокруг своих национальных святынь и лишь благодаря несокрушимой святости народного религиозного духа. Святость же эта черпалась из неизбывного источника евангельски просветленной церковной духовности: из традиционной и в то же время всегда живой веры наших предков, из веками складывавшейся в ее недрах системы нравственных ценностей, из бездонного кладезя православной мудрости и культуры.

В этом смысле символический образ «Святой Руси» есть выражение духовно-нравственной соборной (употребим здесь это древнее понятие религиозно-общественного единения) «личности нации», утвержденной на своей святоотеческой православной вере, или, иначе говоря, есть выражение того духовно-«идеального» смысла России, с которым всегда и связывалось само понятие «святорусскости».

Об этом еще в начале XX века очень точно сказал известнейший наш культуролог, поэт и публицист Вяч. Ивaнов: «Святая Русь есть Русь святынь, народом воспринятых и взлелеянных в сердце, и Русь святых, в которых эти святыни стали плотию и обитали с нами, далее же — широкая округа, этой святости причастная, ее положившая во главу угла, в ней видящая высшее на земле сокровище, соборно объединяющаяся со своим богоносным средоточием внутреннею верностью ему в глубинах духа, неотделимая от него, при условии этой верности, и самим грехом, — всё, одним словом, что нелицемерно именуется Христовою православною Русью. К этой связующей народ духовной соборности относятся слова Достоевского: „Русский народ весь в православии. Более в нем и у него ничего нет, да и не надо, потому что православие все… Кто не понимает православия, тот никогда и ничего не поймет в народе. Мало того: тот не может и любить русского народа“» (Ивaнов Вяч.И. Лик и личины России [1917 г.] // Иванов Вяч.И. Родное и вселенское. М., 1994. С. 334.).

Христианская вера есть духовное сердце России. Путь веры — единственный для нее путь благой и достойной жизни во Христе Иисусе. Как пишет один из замечательных подвижников XIX века — святитель Феофан Затворник: «…вера наша… есть единственный образ спасения, общий всем временам и всем спасаемым. Мы веруем так, как приняли от отцов наших: отцы наши уверовали так, как предал им Православный Восток; Восток верует, как научен от Апостолов; а Апостолы научены Господом и говорили Духом Святым… вера наша… есть великое спасительное древо, коего корень еще в раю земном, а вершина на небе… Предки наши, благоговейно приняв, благодарно хранили дар св<> веры и, как лучшее наследие, передавали детям „родящимся, да поведают“ о нем „сыновьям своим“ (Пс. 77, 4)… Слышали или не слышали мы подобный завет, но тем не менее он священным должен быть и для нас, потому что всегда был простираем ко всем последующим родам» (Епископ Феофан (Говоров). О Православии с предостережениями от погрешностей против него. М.: Издательский отдел Московского Патриархата, 1991. С. 96−97).

Человек безрелигиозный, тем более воинствующий атеист — пусть и живущий в России и искренне считающий себя русским, россиянином — всегда будет чужд ей, ее духовному над-историческому (впрочем — и историческому тоже) смыслу, ее тысячелетнему трудническому христианскому пути; он навсегда останется равнодушен к подвигам, молитвенным слезам и душевному трепету пред Богом многих поколений своих православных предков. Но, как точно заметил И.С. Аксаков, «русская народность немыслима вне православной стихии» (Аксаков И.С. Федор Иванович Тютчев: Предисловие // Тютчев Ф.И. Россия и Запад: книга пророчеств. М., 1999. С. 11).

Это же утверждал и Ф. Достоевский, подчеркивая особый характер восприятия христианства в России, где «православие: это вовсе не одна только церковность и обрядность, это живое чувство, обратившееся у народа нашего в одну из тех основных живых сил, без которых не живут нации» (Достоевский Ф.М. Дневник писателя. СПб., 1999. С 224).

То, что вообще само понятие «русскости» непременно и естественно связывалось в сознании предыдущих поколений с понятием «православность», православная «воцерковлённость», и во многом даже определялось этим понятием, как и то, что оно было основополагающей этнокультурной традицией общенародного сознания, хорошо видно из целого ряда подобных же высказываний самых различных деятелей нашей отечественной культуры. Приведем здесь только два из них. Так, еще А.С. Грибоедов говорил: «В русской церкви я в отечестве, в России. Мы русские только в церкви, — а я хочу быть русским» (Цит. по: Тальберг Н.Д. Святая Русь. СПб., 1992. С. 82). И уже в XX столетии один из наших духовных писателей ту же мысль об изначальной связи идеальной «русскости» с Православием высказал еще определеннее: «Русскость есть духовная качественность. Духовно-полинявший человек, утративший православную церковность, не может считаться русским» (Архимандрит Константин (Зайцев). Чудо русской истории [1963] // Сб. «Церковь о государстве». Сост. А. Тускарев. [Старица]. 1993. С. 63).

И отнюдь не только об иноплеменниках по крови и гражданству, но и о подобном псевдорусском самозванце, бездумно попирающем священную землю праотцев, говорит Ф. Тютчев в своих известных строках о России, обращаясь к ней:

Не поймет и не заметит
Гордый взор иноплеменный,
Что сквозит и тайно светит
В наготе твоей смиренной.

Уже упоминавшийся Вяч. Иванов, процитировав как-то в одной из статей эти тютчевские стихи, так высказался затем об истоках подлинной любви к России — через любовь к ее душе, к Святой Руси: «Вот это сквозящее и тайно светящее и есть святая Русь, и, кто любит ее, кто ее взыскует, необходимо будет любить и то, через что она, сквозя, светится и светит, кроме греха, не дающего ей светиться и светить.

Полюбит он ее и в ее «скудной природе», и «бедных селениях», и в ее женственно-благоухающей нежности, и в ее мужественной царственности, — не в одних только духовных лучах ее, но и в ее сиротливой тоске и материнской ласке. Полюбит он всю ее самобытность, все ее своеобразие и загадочную, несравненную единственность; ибо так хочет любовь, знающая и утверждающая в любимом его единственность, и такова тайна любви, что в единственном и через единственное открывается для нее всеобщее и вселенское" (Иванов Вяч. И. Живое предание [1915] // Иванов Вяч.И. Родное и вселенское. С. 349).

Но тот же философ предупреждает: любовь эта возможна только для тех, кто способен прозревать сквозь все немалые грехи нашей исторической жизни вековечно-родной и священный лик подлинной Руси — прозревать Русь Святую сквозь Нерусь безбожия и дьявольской лжи. Эту Нерусь он называл «Аримановой Русью» (по имени Аримана, или Ахримана, — «Злого Духа», зороастрийского бога зла, лжи и нравственного разложения), говоря о ней так: «„Русь святая“ необходимо предполагает, как свет свою тень, Ариманову Русь. Русь тления, противоположную Руси воскресения, — Русь „мертвых душ“., надругательства над святынею человеческого лика и человеческой совести… И потому, когда произносится родное словосочетание „святая Русь“, выражающее веру в Русь Христову, в душе маловерных (а таковы у нас почти все, вкусившие плода от того древа познания, каким представляется нам доныне западное просвещение…) — тотчас встает огромный, черный призрак Аримановой Руси и злой спутник наш так заслоняет собою тот нежно брезжущий свет сокровенной родимой матери, что она уже и не „сквозит“, и не „светит тайно“, как говорил поэт, из-за смертоносного морока» (Иванов Вяч. Лик и личины России [1917] // Там же. С. 318).

Этот величайший соблазн духовного ослепления, неспособности узреть истинный лик России за «мoроками» ее «личин» и сегодня остается особенно характерен для значительной части нашей интеллигенции, нередко отличающейся полнейшей духовной беспочвенностью, безответственным религиозным индифферентизмом и почти патологическим эгоизмом — при полном отсутствии понятия жертвенного служения Отечеству. И все это лицемерно выдается ею за любовь к свободе — якобы во имя защиты прав человеческой личности!

Выявлению глубинного «святорусского» образа, таящегося в недрах тысячелетней России, особенно мешает и такая объективная сторона общероссийского исторического процесса, как реальное присутствие в нем злой человеческой воли: порожденное ею воинствующее безбожие, восстание против Христа и Его Церкви и привели в конце концов в XX столетии страну, обманутую и испоганенную «бесами революции», на самый порог духовного разложения и гибели.

Действительно, не каждый и порой отнюдь не сразу может почувствовать сердцем и понять им же, сердечным своим разумом, что среди моря братской крови, под хруст костоломной тоталитарной машины коммунизма, во тьме огромной большевистской лжи и мелкой лжи псевдогуманистического диссидентства, среди всего этого сатанинского искажения самой души российского народа, даже и в наш страшный век продолжал сиять над нами «тайный свет» Божественного Креста Святой Руси.

Более того, только этим благодатным сиянием, верой в него бесчисленного сонма христианских новомучеников, их молитвами за распинаемую «строителями светлого будущего» Россию она и оказалась ныне на пути ко спасению. Только вера в Бога и в Его заступничество за Святую Русь и дала нам — как все же христианской в самой своей сердцевине нации — силы выдержать новое, обрушившееся на нас по грехам нашим, большевистское иго, Только вера и даст нам возможность окончательно смыть с себя его позорное клеймо и полностью выкорчевать гнилые ростки «большевизма» из народной души.

Поэтому истинная любовь русского к России — это всегда (и даже прежде всего) любовь к ее (своей!) христианской вере. Только через нее мы неложно постигаем саму Россию, только так мы можем увидеть подлинный ее лик, и только пребывая в этой вере Христовой мы обретаем Родину не как лишь физическое — на время — отечество наше, но как Священный Дом, как поставленный среди истории Храм Божий, освященный подвигом наших святых, в котором мы, будучи верными их пути, рождаемся в Вечную Жизнь.

И совершенно точно — в духовном смысле — заметил уже цитировавшийся здесь И. Ильин (и это, в частности, напрямую относится ко всем исповедующим безбожную и, более того, богоборческую «красную» идеологию): те, кто «перестанут видеть Россию в Боге и любить ее духом… ее потеряют, выйдут из ее духовного лона и перестанут быть русскими» (Ильин И.А. Почему мы верим в Россию? // Ильин И.А. Наши задачи… С. 89−90). Ибо «быть русским значит не только говорить по-русски. Но значит — воспринимать Россию сердцем, видеть любовью ее драгоценную самобытность и ее во всей вселенской истории неповторимое своеобразие, понимать, что это своеобразие есть Дар Божий, данный самим русским людям, и в то же время — указание Божие, имеющее оградить Россию от посягательства других народов и требовать для этого дара — свободы и самостоятельности на земле. Быть русским — значит созерцать Россию в Божьем луче, в ее вечной ткани, ее непреходящей субстанции и любовью принимать ее как одну из главных и заветных святынь своей личной жизни» (Там же).

Понятие «Святая Русь» вобрало в себя и общенациональную мысль о единой и крепкой России — но без какого бы то ни было вульгарного шовинизма.

Еще Ф. Достоевский, отмечая в целом отсутствие в русском народе примитивного псевдо-патриотического, так сказать, «биологического» типа национализма, совершенно справедливо утверждал, что «узкая национальность не в духе русском. Народ наш с беспощадной силой выставляет на вид свои недостатки и пред целым светом готов толковать о своих язвах, беспощадно бичевать самого себя; иногда даже он несправедлив к самому себе, — во имя негодующей любви к правде, истине… С какой, например, силой эта способность осуждения, самобичевания проявилась в Гоголе, Щедрине <> И неужели это сознание человеком болезни не есть уже залог его выздоровления, его способности оправиться от болезни… Сила самоосуждения прежде всего — сила: она указывает на то, что в обществе есть еще силы. В осуждении зла непременно кроется любовь к добру: негодование на общественные язвы, болезни — предполагает страстную тоску о здоровье «(Достоевский Ф. Полн. собр. соч. в 30 т. Т. 20. Л., 1980. С. 22).

Уже в наше время на то же указывал и известнейший историк русской культуры — академик Д. Лихачев: «Существуют совершенно неправильные представления о том, что, подчеркивая национальные особенности, пытаясь определить национальный характер, мы способствуем разъединению народов, потакаем шовинистическим инстинктам.

Великий русский историк С.М. Соловьев в начале седьмой книги своей «Истории России с древнейших времен» писал: «Неприятное восхваление своей национальности… не может увлечь русских…» Это совершенно верно. Восхвалением самих себя по-настоящему русские никогда не «хворали». Напротив, русские очень часто, а особенно в XIX и начале XX века были склонны к самоуничижению — преувеличивали отсталость своей культуры" (Лихачев Д. Заметки о русском. М., 1984. С. 39).

Наряду со здоровым чувством вполне оправославленного национализма, подлинным русским людям, то есть традиционно, по-христиански мыслящим, — этим вековечным «идеалистам», — присуще и чувство поистине вселенской отзывчивости на всякое столкновение добра и зла в мире — как в сфере социально-личностных отношений, так и в политике, науке, культуре. Причем всё это основывается на неизменном требовании живого сотворчества и соработничества человека с Божественным Началом — в духе христианских Истины и Свободы, по сказанному почти два тысячелетия назад евангельскому слову: «…где Дух Господень, там свобода» (2 Кор. 3, 17).

И ныне, с так называемым крушением коммунистического режима (точнее, лишь постепенным его гниением и размыванием) обретая известную меру внешней свободы (в том числе и в области церковно-общественной жизни), мы должны спросить себя: а есть ли в нас, сохранилась ли столь необходимая для правильного, православного устроения жизни внутренняя духовная «свобода во Христе» — свобода от греховных пристрастий, от душевной слепоты и лени, от лжи безбожных (и потому для многих реально смертельных) человеческих отношений — то есть от всего того, что на протяжении XX века насаждалось страшной «Аримановой Русью» на испоганенной ею Земле Святой Руси? Понимаем ли мы, что свобода в Духе Святом и ныне, как и всегда, призывает нас не к угождению плоти, не к достижению душевного и физического комфорта, не к зоологически удобоприятным формам равно общественного и личного бытия, но к оживотворению нас самих благодатными силами Духа, к усвоению нами даруемой Им божественной свободы от ариманова духа зла?

Только так и только в такой свободе мы сможем вернуть себе богоподобный образ — как вновь возрождающейся христианской нации. Только это и может стать основой истинно творческого нашего отношения к великому делу возвращения святорусского начала в жизнь новой России. Без этого нам никогда не подняться с колен: не подняться ни над собственными равнодушием и эгоизмом, ни над зловещими и все еще отравляющими многих обломками возникшей в 1917 году на территории России ее духовного антипода — «Страны Советов», ни над общей духовной деградацией все более обезбоживающегося мира вокруг нас — а ведь деградация эта давно и во многом пришла и к нам…

Примечательно, что всё это было совершенно ясно для православного сознания уже на самом раннем этапе установления в России атеистического «большевистского» режима СССР. Недаром еще в самом начале 1920-ых гг. историк, будущий известный богослов и священник Георгий Флоровский утверждал в одной из статей, связанной, в частности, с темой дальнейшего развития церковной жизни: «Перед нами стоит задача творческая и созидательная — задача строительства религиозной культуры на твердой почве церковности православной и в неуклонном следовании преданным заветам отеческим… Нам надлежит теперь именно творчество, искание новых форм для того внутреннего содержания, которое ни на йоту не менялось в продолжении веков в непосредственном опыте церковного общения, несмотря на то, что „формы“, действительно, менялись. Для того, кто „живет в Церкви“ и изнутри созерцает историю ее догматических движений, историю ее богослужебного и дисциплинарно-организационного действования, совершенно ясно, что от дней апостольских и до наших дней одна и та же „истина, и путь, и жизнь“ раскрывались в живом опыте веры; и он не усмотрит в смене догматических формулировок процесса „саморазвития догмата“, в эволюции обряда и канонических норм — глубинного перерождения самого существа христианского общения. Он не примет эмпирической изменчивости исторических проявлений церковной жизни за онтологическое (т. е. сущностное. — Ред.) превращение ее вечного бытия. И именно поэтому для него открыта свобода творчества, и творчества именно церковного: ибо не новое откровение ему предстоит творить, не открытие новых истин, не созидание „новых заветов“ предстоит ему, а — искание новых, полнозвучных и действенных слов для выражения того же незыблемого содержания, которое древле столь мощно выявляли „старые“ слова. И, быть может, новых слов ему не потребуется: быть может, в его просветленной и обновленной душе „старые“ слова зазвучат с тою же призывностью и силой, с какой звучали они некогда в сердцах званных и избранных. Важно одно — исходить из церковного опыта, в нем искать вдохновенного указания для решения тех вопросов, которые перед нашим сознанием ставит текущая жизнь» (Флорoвский Г. О патриотизме праведном и греховном // Флоровский Г. Из прошлого русской мысли. М., 1998. С. 161, 162).

Этот «церковный опыт» — как опытное познание Церковью подлинной жизни во Христе — и есть собственно то, что для российского православного сознания воплотилось в образе Святой Руси — как духовном смысле всей подосновы российской истории, российской религиозности и российской христианской культуры.

И действительно: Святая Русь — это одновременно земное и небесное братство великих христианских подвижников, это воинский и монашеский подвиг, это здоровые формы народной религиозности и национальной государственности. Но в не меньшей степени — это и вдохновенное «Слово о полку Игореве», и «Святая Троица» преподобного Андрея Рублева, это и наиболее просветленные стихи А. Пушкина и Ф. Тютчева, книги Ф. Достоевского и А. Солженицына, В. Астафьева и В. Распутина, древнерусские «знaменные» богослужебные распевы и «Всенощная» С. Рахманинова…

Все эти творческие сокровища России могли быть созданы и накоплены лишь на путях верности христианским составляющим народного духа, той высшей его духовной гармонии, которая веками обеспечивалось внутренним равновесием в нем «земного» и «небесного», постоянной сверкой форм внешнего «действования» нации — с религиозно-нравственными ее устоями. Единственной же хранительницей этих российских религиозных устоев всегда оставалась и остается Православная Церковь. Будем же достойны ее помощи и ныне на путях нашего спасения: и земного — как граждан России, и, тем паче, небесного — как взыскующих Царства Небесного…