 |
| Русская линия | Диакон Георгий Малков | 28.03.2011 |
Часть 1
О «демократическом копыте»
(заметки об А. Пушкине)
Демократия не лицо, а масса.
В. Жуковский
Российское Самодержавие несло в себе — по крайней мере в XIX-ом и в начале XX-го столетий — немыслимый для сегодняшних «духовно-свободных цивилизаций» заряд христианского, вполне реального идеализма и кажущегося сегодня столь наивным совестливого милосердия.
Многие лучшие и умнейшие люди России, подлинные ее патриоты — Жуковский, Гоголь, Пушкин, Тютчев — были последовательными монархистами, глубоко преданными идее Самодержавия, отрицавшими положительный духовный смысл и общественную правду так называемой «демократии».
О духовном смысле монархии весьма точно в свое время высказался еще поэт В. Жуковский, отмечавший, что идеальная, предельная суть Самодержавия есть «Правда, правда, Божия правда — и более ничего. Вот тайна верховной власти и самое легкое средство властвовать: умей только во время, не обманывая себя никакими софизмами, верующим, полным страха Божия сердцем применять Божию правду к делам человека. Самодержец неограничен в исполнении Божией правды; монарх более или менее ограничен постановлениями, которых сохранение, раз признанное, принадлежит уже Божией правде; республиканское правительство так же точно подчинено закону Божией правды, как и самодержец. Никто не говори: моя воля; все должны говорить: воля высшая, и в ней видеть свою. Итак, ни самодержец, ни монарх, ни демократия не могут следовать одной собственной воле. И если свою волю кто из них признает главным источником власти, то из законного владыки он обращается в беззаконного деспота. Воля самодержца так же ограничена, как воля толпы, с тою только разницею, что на нем лежит наибольшая ответственность, ибо на одном его лице лежит все, тогда как монарх имеет своею подпорою и ограничением воли своей постановления, тогда как демократия не лицо, а масса, и ответственность лежит на всех вместе, а не на каждом особенно. Самодержец не имеет права быть самовластным; когда он говорит: я так хочу, он должен в то же время присоединять к этому слову: потому что Бог или Божия правда так хочет. Принимать свою волю за высшую волю есть святотатство; произвол есть нарушение Божией правды и самый опасный враг власти самодержавной, которая в своей чистоте есть высочайшее достоинство, какое только может иметь на земле человек смертный. Смирение христианское есть венец самодержавия; оно должно быть святейшею добродетелью самодержца, понеже между христианами он должен занимать ближайшее место к Богу Спасителю. Но, представляя Бога, он не есть Бог, а только самый могущественный исполнитель Божией воли, то есть Божией правды. Самодержец есть источник земного закона, но он сам не есть закон, а только выразитель закона Божия, который один закон, один верховная правда» (Полное собрание сочинений В.А. Жуковского в 12-ти томах. Т. XI. СПб., 1902. C. 36−37).
Замечательна и совместная пушкинско-гоголевская оценка духовно-государственного института монархии, оценка, в которой особо подчеркивается то, что монархическая форма власти как таковая, прежде всего, в принципе — глубоко человечна.
Вот как Гоголь однажды вспоминал об отношении Пушкина к идее монархии: «Зачем нужно, говорил он (Пушкин), чтобы один из нас стал выше всех и даже выше самого закона? Затем, что закон — дерево; в законе слышит человек что-то жесткое и не братское. С одним буквальным исполнением закона не далеко уйдешь, нарушить же или не исполнить его — никто из нас не должен; для этого-то и нужна высшая милость, умягчающая закон, которая может явиться людям только в одной полномощной власти. Государство без полномощного Монарха то же, что оркестр без капельмейстера: как ни хороши будь все музыканты, но, если нет среди них одного такого, который бы движением палочки всему подавал знак, никуда не пойдет концерт. блюдет он общий строй, всего оживитель, верховодец верховного согласия!».." (Из письма Гоголя к Жуковскому, 1846 г. («О лиризме наших поэтов»).
И, действительно, например, в отличие от монархии та же либеральная демократия — не по словам ее, а по делам! — разве не глубоко безразлична к человеку, к ближнему своему? Дьявольская ложь либерализма как раз и заключается в том, что он говорит о свободе — а делает человека рабом, — рабом себя самого, своего эгоизма и своих безбожных, разнузданных страстей.
Он требует исполнения законов — но бумажных, законы же сердечной правды весьма далеки от него. Но вот этой-то самой страшной его лжи многие не понимают даже доныне.
Гоголь, будучи полностью согласен с пушкинской оценкой человечности монархии, человечности, основанной на сугубо христианском понимании природы власти, ясно изложил (в принципе — в том же пушкинском «ключе») и свой собственный взгляд на монархию — в лице Российского Самодержца, утверждая: «..страницы нашей истории слишком явно говорят о воле Промысла: да образуется в России эта власть в ее полном и совершенном виде. Все события в нашем отечестве, начиная от порабощения татарского, видимо клонятся к тому, чтобы собрать могущество в руки одного; дабы один был в силах произвесть этот знаменитый переворот в государстве, всё потрясти и, всех разбудивши, вооружить каждого из нас тем высшим взглядом на самого себя, без которого невозможно человеку разобрать, осудить самого себя и воздвигнуть в самом себе ту же брань всему невежественному и темному, какую воздвигнул Царь в своем государстве; чтобы потом, когда загорится уже каждый этой святой бранью и всё придет в сознание сил своих, мог бы также один, всех впереди, с светильником в руке, устремить, как одну душу, весь народ свой к тому верховному свету, к которому просится Россия» (Там же. С. 591−592).
..Действительно, как же нужен был России — и уже давно — этот «верховный свет»! И, если, несмотря на во многом казенный дух установленного еще Петром I синодального управления Церковью, у нас продолжали являться замечательные подвижники и святые, то сами синодальные структуры оставляли желать гораздо лучшего. Нередко случалось так, что даже и обер-прокуроры Синода — в качестве светских лиц, его возглавлявших, — бывали отравлены духом псевдо-«просвещенчества», в итоге и способствовавшего падению Франции в мясорубку ее «Великой революции».
И не удивительно потому, что парадоксальным образом некоторые из обер-прокуроров оказывались или безбожниками, или ворами-растратчиками, или теми и другими одновременно. Таким был, например, совершенно равнодушный к Православию и не понимавший его, окончивший кадетский корпус масон И. Мелиссино (обер-прокурор с 1763 по 1768 г.), всерьез предлагавший Синоду отменить многие церковные праздники, укоротить церковные службы, разрешить поставление женатых епископов и т. п.; таким же был и пришедший ему на смену П. Чебышев (тоже военный и тоже масон, управлявший Синодом с 1768 по 1774 г.), не стеснявшийся при толпе народа вообще заявлять, что «никакого Бога нет!», а на заседаниях Синода сопровождавший свои выступления нецензурной бранью; а в довершение всего он попросту украл 10 тысяч синодских денег! (Еще Святитель Московский Филарет как-то заметил об этом случае: «Когда открылась растрата казенных денег, Чебышев с отчаяния кинулся в воду… да всплыл и, обсушась, побрел по членам Синода с повинной…» (цит. по: Карташев А.В. Очерки по истории Русской Церкви. Т. 2. М., 1991. С. 490).
Дальнейшему духовному разложению некоторой части российского дворянского общества немало поспособствовало и проникновение в него идей Французской революции.
В этом смысле особенно отрицательно подействовали они на часть русского офицерства, участвовавшего в Отечественной войне 1812−1815 гг. Состоявшееся во время войны близкое соприкосновение подобных потенциальных «прогрессистов» со значительно революционизированным и атеизированным уже в ту пору Западом — с его лукавой и соблазнительной для многих либеральной идеей самостной антихристианской псевдосвободы — привело их к идее свержения Русского Самодержавия (с тайной жаждой, в духе французского якобинства, жестокого цареубийства) и установления республиканского (демократического типа) государственного строя.
Вскоре это и привело к созданию в России заговорщических обществ и к преступному бунту так называемых «декабристов» в конце 1825 года.
Тягостное влияние западных атеистических идей на русское общество в эту эпоху церковный историк середины XIX в., архиепископ Филарет (Гумилевский) охарактеризовал следующим образом: «Злостными клеветами энциклопедистов на религию увлекались до того, что не только забыли думать о религии как об основе гражданского благоустройства, но боялись ее. Под фирмой гуманизма отворяли дверь настежь неверию, распутству и суеверию, как будто все это не унижение человечеству. Писали и хлопотали о человечности, о свободе и правде, а не понимали, что без христианской основы все это — хуже, чем мечты, так как на практике оказывается деспотизмом эгоизма..» (Цит. по: Тальберг Н.Д. Указ. соч. Т. 2. С. 577)
Именно в сфере подобной, по сути антихристианской и антимонархической, идеологии и могли рождаться политические движения в духе заговора декабристов.
Увы, поначалу их идеи находили даже известную поддержку у части общества — недаром декабристам, как известно, одно время симпатизировал, например, и молодой Пушкин.
Впрочем, у него это продолжалось недолго.
С ростом жизненного опыта у поэта достаточно скоро наступило полное духовное отрезвение. Он стал убежденным государственником-монархистом и последовательным «панславистом» (с надеждой вопрошавшим в известном стихотворении «Клеветникам России»: «Славянские ль ручьи сольются в русском море?»). Со все более нараставшей душевной брезгливостью отзывался он о демократических началах в обществе. Года же за два до кончины он уже дал и четкую личную оценку самой демократии, упомянув о ней в заметке «Об истории поэзии Шевырева» так: «…Франция, средоточие Европы… Народ властвует в ней ОТВРАТИТЕЛЬНОЮ ВЛАСТИЮ ДЕМОКРАТИИ [выделено мной. — д. Г. М.]». И потому вполне естественно, что он, вполне увидев эту ее отвратительность, стал сознательным приверженцем монархии, что, в частности, подтверждали и хорошо знавшие его. Так, как вспоминала впоследствии А. Смирнова, он говорил в ее присутствии: ««Во все времена были избранные, предводители; это восходит от Ноя и Авраама. Разумная воля единиц или меньшинства управляла человечеством… Роковым образом, при всех видах правления, люди подчинялись меньшинству или единицам, так что слово «демократия» в известном смысле, представляется мне бессодержательным и лишенным почвы».
Показательно, что уже незадолго до смерти, поэт, касаясь в одной из своих литературно-критических статей 1836 года сущности демократического «уложения» (то есть правления) в Америке, вполне для себя последовательно и весьма резко утверждал, что среди «глубоких умов» прежнее, мало осмысленное уважение к этому «уложению, плоду новейшего просвещения, сильно поколебалось. С изумлением увидели демократию в ее отвратительном цинизме, в ее жестоких предрассудках, в ее нестерпимом тиранстве. Все благородное, бескорыстное, все возвышающее душу человеческую — подавленное неумолимым эгоизмом и страстию к довольству (comfort); большинство, нагло притесняющее общество… родословные гонения в народе, не имеющем дворянства; со стороны избирателей алчность и зависть; со стороны управляющих робость и подобострастие; талант, из уважения к равенству, принужденный к добровольному остракизму… такова картина…» (Пушкин А.С. Джон Теннер // Пушкин А.С. Полное собрание сочинений в девяти томах. Т. VIII. Изд-во «Academia», 1936. С. 234−235.).
Явным сожалением о постепенном уходе былой боярской и дворянской России в историческое небытие отмечены и строки Пушкина в небольшом фрагменте незаконченной им сатирической поэмы «Родословная моего героя», где он говорит:
…Мне жаль, что тех родов боярских
Бледнее блеск и никнет дух;
Мне жаль, что нет князей Пожарских,
Что о других пропал и слух <>
Что в нашем тереме забытом
Растет пустынная трава,
Что геральдического льва
Демократическим копытом
Теперь лягает и осел:
Дух века вот куда зашел!..
Пушкинская трезвая государственническая позиция неоднократно вспоминалась позднее в трудах наших философов, политологов, патриотов-публицистов.
Вот как, например, характеризовал революционную историческую катастрофу всей российской Ив.А. Ильин: «крушение монархии было крушением самой России, отпала тысячелетняя государственная форма, но водворилась не „российская республика“, как о том мечтала революционная полуинтеллигенция левых партий, а развернулось всероссийское бесчестие, предсказанное Достоевским, и оскудение духа, а на этом духовном оскудении, на этом бесчестии и разложении вырос государственный Анчар большевизма, пророчески предвиденный Пушкиным, — больное и противоестественное древо зла, рассылающее по ветру свой яд всему миру на гибель» (Ильин И.А. Почему сокрушился в России монархический строй? // Ильин И.А. Наши задачи. Т. 2. С. 81).
В связи с этим Ив.А. Ильин делает и более общий вывод о том, что в 1917 году часть русского народа впала «в состояние черни (которую в связи с ее бездуховностью нередко — и с таким глубочайшим презрением — поминал Пушкин), а история человечества показывает, что чернь всегда обуздывается деспотами и тиранами [Под чернью Ильин — вместе с Пушкиным! — понимал „массу, нравственно разнузданную и лишенную чувства собственного достоинства, не имеющую ни чувства ответственности, ни свободной лояльности“ (См.: Ильин И.А. Тоталитарное разложение души // Ильин И.А. Наши задачи. Т. 1. С. 29). — д. Г. М.]. В этом году… русский народ развязался, рассыпался, перестал служить великому национальному делу — и проснулся под владычеством интернационалистов. История как бы вслух произнесла некий закон: в России возможны или единовластие, или хаос; к республиканскому строю Россия неспособна. Или еще точнее: бытие России требует единовластия — или религиозно и национально укрепленного единовластия чести, верности и служения, т. е. монархии, или же единовластия безбожного, бессовестного, бесчестного, и притом антинационального и интернационального, т. е. тирании» (Там же).
И в этом Ив. Ильин был вполне согласен — с не обманно в свое время большевизированным" «обличителем царизма», но с нашим подлинным, русским монархистом Пушкиным!
И если свои определенно монархические взгляды на сущность и характер подлинно русской власти Пушкин подтвердил сам, то об истинной его РУССКОСТИ в свое время хорошо сказал Архимандрит Константин (Зайцев): «..Ни разу не перешагнув русской границы, Пушкин был европейцем б? льшим, чем каждый отдельно взятый европеец, ибо второй родиной для него были одинаково и Германия, и Франция, и Англия, и Испания, и Италия.
Но везде и всегда он оставался русским. по той памяти сердца, которая крепче всего определяет народную принадлежность. Он был русским в самой сердцевине своего духа. Он сумел сохранить, вопреки атмосфере европеизма, привычно его окружавшей и им самим источаемой, русскую душу, созданную Киевом и Москвою, ту самую душу русского человека, свойством которой является потребность иметь глаза устремленными к Небу, и мерилом Правды неизменно имеющую устремленность к Царству Божию, уже здесь, на этой грешной земле, Церковью являемому" (Архимандрит Константин (Зайцев). Жив ли Пушкин? // А.С. Пушкин: путь к Православию. [Сб. статей.] М.: Отчий дом, 1999. С. 275).
Естественно, что при таком душевном строе, действительно свойственном Пушкину, ему в конце концов оказались глубоко чужды демократические формы общественной жизни — замешанные по большей части на эгоистическом индивидуализме, причем неважно — с подспудным ли, или с откровенно открытым — но всегда присутствующим при этом злобесным богоборчеством и жалкой человеческой гордыней…
Часть 2
«Людям нужен Прометей — Антихрист…»
(заметки о М. Горьком)
Пожалеем Горького (Пешкова), всё-таки писатель,
всё-таки драматург. Бог ему судья за воспевание рабского
труда на Беломорканале, Соловках, за ненависть к
крестьянам, главным людям на земле. И за чудовищную
статью «Если враг не сдаётся, его уничтожают». А враг-
то — русские люди.
В. Крупин
…В значительной степени именно из-за таких, как М. Горький, мы и имеем сегодня, по сути, две Родины: одну — до сих пор хранящую заветы воинствующего безбожия (и в названиях улиц, и в памятниках, и в мавзолеях, и в других государственных символах), другую — памятующую о своих истинных духовных корнях Святой Руси. И отсюда в итоге поневоле приходишь к выводу, что нам нужны и совершенно разные возрожденные России!
Одним нужна — только и просто некая «великая» страна (пусть и с «великими стройками коммунизма» на костях лагерного Беломорканала!), где за «святых» сойдут: и душегуб Иван Грозный, и «красный комдив» Чапаев (сам Л. Троцкий воспринимал его не иначе как атамана разбойников и потому ездил к нему только под охраной личного бронепоезда), и воспевавший беломорканальские кровавые успехи лицемер и насквозь фальшивый, но так любивший пустить «гуманистическую слезу» лицедей М. Горький.
Нам же, православным русским людям, нужна вовсе не такая страна, нам нужна — не «псевдо», а подлинная Россия!
Как взывал к русским людям еще в 1880 году Константин Леонтьев: «Избави Боже большинству русских дойти до того, до чего, шаг за шагом, дошли уже многие французы, то есть до привычки служить всякой Франции и всякую Францию любить!.. На что нам Россия не Самодержавная и не Православная? На что нам такая Россия, в которой бы в самых глухих селах утратились бы последние остатки национальных преданий?.. Такой России служить или такой России подчиняться можно разве что по нужде и дурному страху…» (Леонтьев К.Н. Восток, Россия и славянство. Т. 2. М., 1886. С. 149).
Нам, православным, — нужна Россия, проснувшаяся наконец от векового своего безбожного сна-наваждения, Россия мощная, великая, но, в то же время, и искренне стремящаяся к смиренному своему покаянию пред Богом.
Нам нужна такая Россия, где, например, заблудшие в дебрях западного Просвещения и псевдоромантического масонства «декабристы», эти неудавшиеся цареубийцы, почитаются не романтиками-героями и свободолюбивыми «прогрессистами», впоследствии же — чуть ли не просветителями ссыльной сибирской глуши, а бесчестными нарушителями воинской присяги и позором российского офицерства, — несчастными, о которых можно только молиться, чтобы им были прощены их преступления перед Богом и Родиной. Нам нужна такая Россия, где террористы-«народовольцы» воспринимаются не как рыцари свободы, а как бесноватые маньяки-убийцы, где бандиты-революционеры так и считаются бандитами, а не «защитниками угнетенного человечества» и борцами за якобы «народную» Россию (и где немыслимы музеи и памятники, им посвященные), где, наконец, писатели-богоотступники числятся именно богоотступниками и нравственными уродами, а не «инженерами человеческих душ».
И в этом смысле, например, только полной духовной слепотой (коснусь затронутой В. Крупиным «горьковской темы») можно объяснить возвращение (ранее — в 1990-е гг. убрали) в 2004 году редакцией «Литературной газеты», стремящейся вроде бы быть общероссийским патриотическим печатным органом, на первый лист — рядом с газетным названием и знаковым профилем А. Пушкина — столь же знакового профиля «демократа-гуманиста» М. Горького (А. Пешкова).
Действие это само по себе в духовном смысле абсурдно и бескультурно, ибо величины это несоизмеримые. Более того, по отношению к бедному Пушкину такое действие, можно сказать, даже и попросту неприлично.
Во-первых, Пушкин как потомственный дворянин, в отличие от Горького, глубоко презирал вульгарную демократию и демократическую форму правления как таковую. Во-вторых, он был великим поэтом, а Горький — всего лишь посредственным беллетристом-демагогом.
К тому же Пушкин был весьма образованным и порядочным человеком — истинной чести, а Горький — всегда оставался малокультурен, фальшив и двуличен, а со временем и попросту превратился в лицемерную сталинскую «шестерку"…
Разве не Горький призывал к массовому уничтожению наших сограждан, заявляя с кровавых большевицких трибун: «Если враг не сдается, его уничтожают!»? Не он ли, этот страстный любитель философов вполне антихристианской направленности — Шопенгауэра и Ницше — и сам последовательный антихристианин, увлекавшийся сектантством и посещавший радения «хлыстов», восклицал (устами дьякона-расстриги — персонажа романа «Жизнь Клима Самгина»): «Не Христос — не Авель нужен людям, людям нужен Прометей — Антихрист» (Горький М. Собрание сочинений. В 30 т. Т. 19. М., 1949−1956. С. 430)?
И не этот ли «любитель человечества» призывал «создать» нового «бога», заявляя: «Ныне быт ускользает от мещан… А когда от холода и голода внутреннего издохнут — мы для себя создадим бога великого, прекрасного, радостного, всё и всех любящего покровителя жизни» (Цит. по: Агурский М. Великий еретик (Горький как религиозный мыслитель) // «Вопросы философии» (журн.). М. N 8. 1991. С. 67)?
И не он ли сетовал на то, что «бог Библии» — «страшный и подлый бог жив до сего дня… как это утверждается реставраторами агонизирующего капитализма» (Архив А.М. Горького. Т. 10/2. С. 441)?
А его политическая проституция? Не он ли — этот лукавый панегирист советской власти — трусливо выполнял сталинские заказы по восхвалению большевицкого (вполне по-ленински) рабовладения «трудовыми массами» в СССР и чуть ли не со слезами умиления славил огромный сталинский концентрационный лагерь, строивший Беломорканал?
Но, вспомним — не он ли ранее говорил о коммунистах совсем другое? Вот как, например, выражал Горький подлинное свое восприятие революционных событий 1917 года, в тот самый момент, когда они происходили: «Многие люди считают революционным поведение, которое на самом деле является лишь проявлением азиатской ярости неконтролируемой толпы…» (Цит. по: Верт Н. Россия в революции. М., 2003. С. 34); или: «…Люди всё более и более ленивые и трусливые, все самые низкие и криминальные инстинкты, с которыми я всегда боролся, кажется, вылезли наружу. Это азиатская революция, которая сейчас бушует и разрушает Россию…» (Там же. С. 75).
И потому вовсе уж не удивительно прочитать затем у этого якобы «буревестника революции» такие строки (по случаю имевших место репрессий Временного правительства в отношении коммунистов в июле 1917 года): «Большевизм, который играет на самых темных инстинктах масс, смертельно ранен, и это хорошо» (Там же. С. 84).
По поводу же непосредственно большевицкого путча и устанавливавшегося тогда коммунистического режима Горький — всего через две недели после октябрьского переворота! — не нашел других слов, кроме следующих: «Ленин, Троцкий и сопутствующие им уже отравились гнилым ядом власти, о чем свидетельствует их позорное отношение к свободе слова, личности и ко всей сумме прав, за торжество которых боролась демократия» (Цит. по: Века А.В. История России… С. 785).
О террористической же сущности революционного «ленинизма» он писал и чуть позже, в 1918 году: «Поголовное истребление инакомыслящих — старый, испытанный прием… почему же Владимиру Ленину отказываться от такого упрощенного приема? Он и не отказывается, откровенно заявляя, что не побрезгует ничем для искоренения врагов» (Горький М. Несвоевременные мысли. М., 1991. С. 63).
Однако уже через полтора десятилетия Горький самым лицемерным и бессовестным образом восхвалял «гнилой яд» лагерного «советизма» — того строя, где вообще никогда не существовало никакой свободы: ни свободы слова, ни свободы личности, ни свободы элементарных человеческих прав.
И вот, графический портрет столь беспринципного политического маятника предлагает ныне читателям «Литературной газеты» ее редакция в качестве знакового образа отечественной литературы — наравне с Пушкиным!
Тем самым этот ницшеанец-безбожник прокламируется здесь чуть ли не как продолжатель пушкинской литературной традиции и настойчиво навязывается нам вновь — как якобы еще один светоч (прямо чуть ли не «вслед» за Пушкиным) российской культуры!
Однако возвращение изображения Горького на заглавный лист «Литературной газеты», оскорбляя уже одним своим соседством память поэта — благородного человека и русского христианина, лишний раз говорит о неистребимо дурном вкусе ее издателей и весьма невысоком уровне (как и общей спутанности) всей системы их духовных ценностей!
Поэтому и неудивительно, что «Максим Горький», этот по-человечески глубоко несчастный литератор-хамелеон, «великий пролетарский писатель» — в действительности же ходульно-пошлый, довольно примитивный в творчестве и эгоцентрически-безбожный в жизни — все еще дорог любителям «творческого наследия» Союза советских писателей, или ССП (по сути — былого филиала ОГПУ-КГБ).
Недаром в значительной степени именно с подачи М. Горького и была создана эта сугубо сервильная писательская организации, время от времени покорно травившая по приказу начальства своих наиболее талантливых и наименее послушных членов.
Разумеется, добавим, что такие замечательнейшие деятели российской словесности, вынужденно жившие и работавшие в условиях советизма, как, например, Платонов, Булгаков, Мандельштам, Ахматова, Пастернак, Шукшин, Вампилов, Бродский и ряд других, имели к советской литературе весьма косвенное отношение или даже, по сути, не имели никакого.
Жаль, что «Литературная газета», которая могла бы стать выразительницей подлинного русского патриотизма, продолжает и поныне оставаться в значительной мере рупором безбожного и по всему своему внутреннему духовному содержанию коммуно-советского, то есть во многом безродного, «патриотизма».
Весьма ярко об этом свидетельствовали нередко продолжавшиеся встречаться в «Литературной газете» еще пару лет назад — в мемориальном разделе «SMS-календарь» (не знаю — есть ли сей раздел и подобные «литераторы» сейчас, поскольку газету эту уж давно читать перестал), по сути, панегирики таким большевицким палачам русской литературы и, шире, культуры в целом, как, например, А. Жданов, о котором в одном из газетных номеров было самым бесстыдным образом сказано следующее, причем — с явно положительной оценкой его «коммуно-агитпроповского лица»: «60 лет назад умер Андрей Александрович Жданов (1896−1948), советский государственный и партийный деятель, участник Октябрьской революции, Гражданской и Великой Отечественной войн. Будучи талантливой личностью, он содействовал идейному и духовному обогащению советской литературы и искусства [не своей ли оголтелой травлей замечательного писателя и порядочнейшего человека — М. Зощенко или А. Ахматовой? — д. Г. М.]. И по сей день спекулируют [?] на его резких оценках некоторых работ Зощенко и Ахматовой, хотя он всего лишь выступал против клеветы на советских людей, против „безыдейных и аполитичных“ произведений» («Литературная газета». 27 августа-2 сентября 2008 г. N 33−34 (6186). С. 4). И далее — с сожалением чекистского «сексота» или некоего современного его наследника автор заметки пишет: «Жданова уже давно нет, как нет города, улиц и площадей, названных в его честь, социалистический реализм уничтожен, безыдейность и аполитичность приветствуются…» (Там же).
Что ж, глубоко поразивший сознание многих наших граждан более чем семидесятилетний яд коммунистической идеологии порой лишает выпестованных большевистским строем «деятелей культуры» необходимого трезвого представления о подлинных культурных ценностях.
В свете же всего сказанного следует заметить, что А. Пушкин вряд ли был бы рад и непосредственно литературному своему «соседству» с Горьким, которое ему так навязывает упомянутая газета (а не только по причине совершенно разного понимания обоими российского патриотизма и, тем более, совершенно противоположного их отношения к Богу). Уж слишком несоизмеримы также и их творческие дарования!
Недаром в свое время подлинно талантливый русский прозаик и поэт В. Набоков (как бы ни относиться к его мировоззренческим установкам, в огромном литературном мастерстве ему уж никак не откажешь), касаясь творчества Горького, неизменно отмечал «убогость его дара и хаотическое нагромождение идей», а, в частности, о его рассказе «На плотах» говорил, что «в нем нет ни одного живого слова, ни единой оригинальной фразы, одни готовые штампы, сплошная патока с небольшим количеством копоти, примешанной ровно настолько, чтобы привлечь внимание» (Набоков В. Лекции по русской литературе. М.: Изд-во «Независимая газета», 1996. С. 382, 383).
Что ж, взращенные еще в недрах именно «горьковской» литературы отдельные постбольшевистские «литработники» и сегодня могут продолжать пытаться поднимать на щит российской словесности этого фальшивого «гуманиста» и второстепенного беллетриста. При этом основанием к подобной их настойчивости служит, скорее всего, характернейшая для многих современных журналистов черта — та же самая, которую отмечал, говоря о Горьком, все тот же В. Набоков: «обратите внимание на его низкий культурный уровень (по-русски он называется псевдоинтеллигентностью), что совершенно убийственно для писателя, обделенного остротой зрения и воображением (способными творить чудеса под пером даже необразованного автора)» (Там же. С. 382).
Заметим также, что Горький был совершенно бесплоден и как писатель-мыслитель, «властитель дум».
Подтверждением сказанному может служить, например, такой, казалось бы, частный, но весьма показательный факт. Еще М. Алданов писал в свое время о полной неспособности Горького к творческой генерации каких-либо собственных «идей» в литературе: «В пору появления «На дне» сколько было восторгов у бесчисленных в то время поклонников Максима Горького по поводу «русской» философии старца Луки с его «утешительной неправдой», благодаря которой несчастные люди забывают о своей беде и нужде. Горький никогда никаких своих идей не имел… Старец Лука свою философию позаимствовал у ибсеновского доктора Реллинга. Он тоже проповедовал «ложь жизни» [точнее, в контексте пьесы Ибсена: человеческий самообман. — д. Г. М.]. «Ложь жизни? Не ослышался ли я?» — спрашивает доктор Грегорс Верле. — «Нет, я сказал «ложь жизни». Потому что надо вам знать, ложь жизни есть стимулирующий принцип. Отнимая у среднего человека ложь жизни, вы вместе с тем отнимаете у него счастье"…» (Цит. по: Башилов Б. Русская мощь. Пламя в снегах. М., 2008. С. 134). Чистейший плагиат (пусть даже и, так сказать, только «идейный») здесь налицо…
Что ж, кстати, не такой ли именно «утешительной неправдой», не такой ли «ложью жизни» многие литераторы — прихлебатели дьявольски лживого большевизма — и утешали долгие десятилетия наш народ, ввергая его в то жизненно абсолютно ложное и в духовном смысле до предела непотребное состояние, из которого значительная часть нации не может выбраться и доселе?
Часть 3
«Я имею в виду современное положение вещей…»
(заметки о В. Кожинове)
Увы, многие представители общественно-политической мысли и деятели культуры последней трети прошлого века (особенно 60-х — 70-х гг.) — даже наиболее талантливые из них — испытывали на себе соблазн советско-российской «великодержавности» (пусть даже — при ее поверке Евангелием — и оказывавшейся безбожной, но для них всё-таки, в их понимании, обладавшей, безусловно, значительной ценностью). И в отношении В. Кожинова это тем более печально, что он был безусловно выдающимся российским культурологом — отличавшимся замечательной интуицией и способностью к точнейшему, глубинному духовному анализу самых разнообразных явлений русской культуры!
Впрочем, тогдашнее время — из десятилетия в десятилетие — обламывало в своих советских лживых условиях чуть ли не всех подряд из пишущей братии. Как заметил однажды литературный критик В. Курбатов, упоминая о заразе советской фальши в писательских кругах, которой зачастую отравлялись отнюдь не худшие ее представители: «…дело даже не в прямой лжи, а в том, что и сами по себе честные и блестящие художники, как работавшие тогда Ю. Нагибин и В. Катаев, Ю. Бондарев и Ю. Трифонов, все-таки будто на какой-то живоносной глубине разрушены, и в их честных и высоко ценимых тогда сочинениях проступала мимо их воли искренняя ложь, рожденная забвением древнего своего кровообращения, побуждая и нас разделить эту ложь» (Крест бесконечный. В. Астафьев — В. Курбатов: Письма из глубины России. С. 20).
Сказанного, разумеется, никак нельзя во всей полноте отнести к В. Кожинову, но некоторая внутренняя, как бы подсознательная «под-отравленность» коммуно-советизмом была, увы, присуща точно так же и ему, несмотря даже на весь его пиетет перед православной системой духовных ценностей.
И именно в силу своего явного неравнодушия к вере и Церкви он нередко с такой горечью констатировал якобы вполне однозначный факт почти полной дехристианизации и вообще безрелигиозности русских людей, основанной на «кардинальном изменении самой „структуры“ человеческого сознания в условиях современной цивилизации» (Кожинов В. Грех и святость русской истории. М., 2006. С. 389), утверждая, что ныне у нас, в связи с общим цивилизационным разрушением христанской души современного человечества, «для решения на высшем уровне вопроса о бытии Бога и тем более о бессмертии их собственных душ… нет ни особенного дара, ни высшей развитости разума…» (Там же).
Отсюда он, соответственно, приходил и к печальному выводу о том, что «…Исходя из этого едва ли можно полагать, что православие и всё неразрывно с ним связанное — в том числе идея истинной монархии — способно возродиться и стать основной опорой бытия страны…» (Там же. С. 389−390).
Что ж, в известной мере положение на сегодня действительно таково. Но только — в известной… Недаром и сам В. Кожинов при том подчеркивал, что «…Утверждая это, я имею в виду современное положение вещей; нельзя исключить, что в более или менее отдаленном будущем положение в силу каких-либо исторических сдвигов и событий преобразуется» (Там же. С. 390).
Автор же этих строк не только солидарен именно с таким кожиновским прогнозом, но, более того, уверен, что, учитывая 1) общее направление сегодняшнего общемирового развития (особенно евроазиатской его составляющей) и 2) углубляющееся кризисное состояние нашей страны, — при сохранении в то же время за Россией возложенного на нее свыше задания быть, по сути, «УДЕРЖИВАЮЩИМ», по слову Св. Апостола Павла (2 Фес. 2, 7), мир от окончательного обезбоживания, «исторические сдвиги», предполагаемые В. Кожиновым, произойдут непременно.
Причем, думается, это очередное испытание России на духовную прочность состоится — при все убыстряющемся течении мирового времени — отнюдь не «в более», а «в менее отдаленном будущем» (навряд ли превысив срок в одно-два десятилетия), достигнув столь жесточайшей (и пока что даже непредставимой нами степени) трагизма, что мы просто НЕ СМОЖЕМ вынести всего этого без помощи Божией и веры в НЕГО и ЕМУ. И точно также вряд ли нам удастся дописать эту очередную горестную страницу нашей истории без единого для всех духовного и национально-государственного лидера. Когда же будет нужно — Господь явит и его.
Сегодня же мы должны запастись терпением, мужеством и надеждой. Подобно древним иудеям, и мы в конце концов будем выведены, по милости Божией (если окажемся верными Ему), нашим православным «Моисеем» из нынешнего «египетского плена» олигархической «Эрэфии» — на простор «обетованной» святой Русской земли!
Именно об этом один из наших историков-культурологов — Г. Давыдов — весьма ясно и духовно трезво высказался так (слова его прозвучали более десяти лет назад, но, отбрасывая столь свойственное многим из нас желание выдавать желаемое за действительное, признаем, что и сегодня мало, что изменилось в самом духе и принципиальной сущности власти в РФ): «Нынешнему моменту, несомненно, родственны личности Смутного времени… Совершенно очевидно, что возможность пребывания у власти подобных личностей — показатель состояния народного сознания. Это есть персональное проявление глубокой всенародной болезни. Но нынешнему моменту если не родственна, то очевидно потребна личность небывалого для русской истории масштаба. Русской истории нужен Моисей. России нужна личность, в которой соединится все могущество русской и мировой истории, сойдутся все чаяния духоносных старцев, идеи русских любомудров, опыт русских царей и бесстрашие русских патриархов, личность, „власть имеющая“.В которой возгорится пламя мировой воли. Которая придет не вследствие анекдотических мешков с выборными лоскутками, но по прямой воле истории, [личность,] в которой история обретет подлинный смысл, ИДЕЮ ВЕЧНОСТИ [выделено мной. — д. Г. М.]» (Давыдов Г. Русской истории нужен Моисей… // Независимая газета. 16.09.1998. С. 8).
…Но вернемся, однако, к высказываниям В. Кожинова и к некоторым особенностям идеологии подобного типа.
В значительной степени кожиновский «общественно-церковный» пессимизм объясняется тем вообще нередким псевдо-идеалистическим искажением религиозного сознания (преимущественно характерным для интеллигентских кругов), когда миссия Церкви воспринимается только лишь как миссия духовного, полностью «иноприродного» сообщества, фактически чуждого реальной исторической (в том числе и государственно-политической) жизни мира. Естественно, прямо об этом никто из подобных «идеалистов» никогда не заявлял и не заявит, но дело здесь в значительной мере обстоит именно так.
Однако почему тогда Сам Христос утверждал, что вера в Него и верность Ему в итоге неизбежно оборачивается «не миром, но мечом», ибо, как сказал Он, «не мир пришел Я принести, но меч» (Мф 10, 34)? Почему «меч» этот — как образ разделения человеческого бытия на «правое» и «левое», на его добро и зло, остается неизменно актуальным и для единой человеческой личности, и в семейно-родовых отношениях, и в отношениях между странами, между народами, даже между цивилизациями (и тут, в общем, можно назвать все формы человеческих общностей)?
Разумеется, здесь чаще всего и даже преимущественно подразумевается всерассекающий «меч духовный» — между божественным и дьявольским, между праведностью и грехом, между истиной и ложью, — меч, который порой рассекает и душу самого человека! Но — не только это! Ведь в значительной мере это евангельское выражение самой жизнью связывается, увы, и с мечом ВПОЛНЕ РЕАЛЬНЫ, не метафизическим, а «стальным», когда, например, пользуясь им, христианин справедливо защищает слабого и невинного, когда «кладет свою душу» за «други своя», за своих единоверцев, за единоплеменников, за свое Отечество, за свою национально существующую Церковь — как Тело Христово, В АБСОЛЮТНОЙ ПОЛНОТЕ присутствующее В КАЖДОЙ «поместной» Церкви.
К сожалению, при упомянутой и весьма часто еще встречающейся в малоцерковной среде упомянутой духовно-исторической аберрации взгляда на смысл и содержание Полноты жизни Церкви — в «мире, лежащем во зле», сама Церковь как бы загоняется в некое «духовное гетто», уводится из страдающей мирской жизни в такие заоблачные выси, что, по существу, лишается собственной необходимо-глобальной жизненной конкретики…
При таком восприятии и оценке церковности — как таковой — каждая поместная Церковь (неизменно также являющаяся частью Вселенского Православия) лишается всякого права осуществлять, наряду с мистериальной и нравственно-просветительной деятельностью, — деятельность подлинно ОБЩЕПАСТЫРСКУЮ: и религиозно-общественную, и в целом путеводную для своей страны и своего народа в его конкретном историческом существовании.
Но ведь Христос, спасая мир, не только читал ему проповеди, не только очищал души от проказы безнравственности и бездуховности, но и созидал ВПОЛНЕ КОНКРЕТНУЮ Церковь, и исцелял ВПОЛНЕ КОНКРЕТНЫХ больных и даже воскрешал мертвых (которых он мог бы предоставить погребать другим потенциальным мертвецам). Христос никогда не был только проповедником или всего лишь нравственным резонером-обличителем — так сказать «теоретиком духовности», констатирующим тот или иной факт человеческого падения, но активным и последовательным — вплоть до собственного Креста! — ВОССТАНОВИТЕЛЕМ человечества и всего человеческого мира.
И не менее при том важно, что Христос еще и восстанавливал, КАРДИНАЛЬНО ПРИ ТОМ ПРЕОБРАЗОВЫВАЯ, подлинную традицию ветхозаветного благочестия, заявляя, в частности, что Он пришел не для того, чтобы ее разрушить, но для того, чтобы преисполнить новым духовным содержанием и истинно спасительным смыслом… Христос Спаситель был активен во всех сферах человеческого бытия, тем самым завещая точно такую же позицию и Своей Церкви!
К сожалению, длительная насильственная вычлененность Церкви из общественной народной жизни, ее своего рода вынужденная духовная «катакомбность» во времена коммунистического режима — порой способствовали сложению у сторонних наблюдателей впечатлению о некоей особой ее «неотмирности». Отсюда, соответственно, рождались и совершенно ложные представления о значительной якобы узости ее целей и задач, ограничиваемых только нравственной проповедью.
К сожалению, такой «идеал церковности» порой находит известную поддержку и среди отдельных церковных «функционеров», поскольку обеспечивает достаточно удобную для них идейную платформу конформизма, а отсюда — и известной «комфортности» такого псевдоцерковного бытия.
Потому — в силу всего сказанного — вовсе и не удивительно, что тот же В. Кожинов сомневался, например, в способности Церкви восстановить связь русского народа «с прадедовским бытием и сознанием… ибо для исполнения такой задачи Церковь, в сущности, — как представлялось ему, — должна была бы отказаться от своей истинной миссии» (Там же. С. 339) (ибо и в его сознании глубоко сидела некая туманная идея о преимущественно «неотмирной» роли Церкви" - мысль, которая, однако, лишь частично определяет характер того социального церковного статуса, что был навязан Российской Церкви длительным ее пленением — равно как в послепетровский синодальный период, так и в эпоху большевицкой оккупации).
При этом В. Кожинов, исходя из такой, внутренне во многом демобилизующей, но кажущейся очень «возвышенной», идеи, был даже склонен критически — как к некоторым исключениям — относиться вообще к любым проявлениям церковной активности и в прежней исторической жизни России, утверждая, что «…Конечно, за более чем тысячелетнюю историю нашей Церкви те или иные ее деятели неоднократно „вмешивались“ в „мирские“ дела, но это были проявления именно их воли, но не воля Церкви как таковой. Ибо Церковь может и должна благоустраивать отношения между людьми, воплощая в себе связь людей с Богом, а не воздействуя непосредственно на их мирские отношения» (Там же) (но, заметим, ведь именно о таком положении Церкви в былом советском обществе постоянно и заботились кагэбэшники — «уполномоченные по делам Церкви»! именно такова и была их программа изоляции Церкви от советского «мира»).
Вполне в русле той же, вполне ложной, мысли В. Кожинов считал, что Церковь, занявшись делом восстановления нашей связи с дореволюционной Россией, то есть возрождением у нации чувства и знания тысячелетней христианской Традиции, украденных у русского народа или же выхолощенных в них более чем семидесятилетней эпохой большевизма, «утратила бы свою истинную сущность» (Там же)!
Однако при таком подходе к роли Церкви что нам тогда делать с преп. Сергием Радонежским или же со священномучеником Патриархом Гермогеном, «непосредственно воздействовавшими на мирские отношения»?
Или эти христианские «деятели», признанные Церковью ее великими святыми, действовали вопреки задачам и «истинной сущности» Церкви?
И разве сегодня нам не нужны подобные же неравнодушные к «мирским» делам представители Церкви — когда сам наш русский мир вновь стоит на пороге гибели?
И, более того, разве нужна будет России, ее христианам (особенно же — и ее еще возможным христианам!), ни во что «не вмешивающаяся» Церковь, стоящая в стороне от общего нашего земного Отечества, от его бед и ран, — при полном параде, в сияющих ризах и в позе «неземного» наблюдателя — только и заботящаяся о том, как бы «не утратить своей истинной сущности»?
Впрочем, к чести В. Кожинова следует сказать, что в самый последний период жизни его церковные и чувства и мысли стали гораздо более глубокими и в общем более оптимистичными, что и позволило ему в конце концов заявить: «Мы все должны возвыситься до религии. 80 лет жизни без веры не могли переиначить природу русской души. Но обратить ее снова к Богу — задача невероятно трудная» (Там же. С. 5) и другое: «Церковь — единственный институт у нас, который существует уже тысячу лет, всё остальное сметено историческим ураганом. И если Церковь существует, априори ясно, что она оказывает влияние на самое существо национального мироощущения, определяет самые глубинные отношения человека к природе, отношения людей друг к другу, их систему ценностей и т. д. Я думаю, что сформировано в нас под влиянием православия, никуда не ушло» (Там же).
И, действительно, удивительным образом, несмотря на всю столь мощную современную, почти повсеместную (в СМИ, в рекламе, в «искусстве» и «культуре» новейшего времени) пропаганду греха и вседозволенности, хамской глупости и наглого цинизма, страна шатко-валко, порой довольно поверхностно, почти что еще «полуязычески», но всё-таки постепенно поворачивается к Церкви как хранительнице самой души подлинной России, к ее вере в Божию Правду и вечное спасение — то есть, как надеялся в свое время тот же В. Кожинов, отечество наше «в силу… исторических сдвигов и событий преобразуется».
Однако мы видим, что и политическое, и духовное время России ныне с каждым днем катастрофически убыстряется… И вот уже сегодня сама жизнь всё определеннее заставляет нас склоняться — ради прямого самосохранения нации — именно к такому давно чаемому «преображению»: либо мы поймем, что наше общероссийское трагическое будущее приближается к нам семимильными шагами, и что на него нация уже должна готовить ХРИСТИАНСКИЙ, ВОЦЕРКОВЛЕННЫЙ ответ (для кого-то на уровне ГЛУБИННОЙ ВЕРЫ, для кого-то ПОКА пусть только еще на уровне внешне ТРАДИЦИОНАЛИСТСКОЙ ИДЕОЛОГИИ) — и наконец-то необходимый положительный ответ этот на зов Церкви будет нами дан, либо все мы погибнем под обломками окончательно обезбоженной — нами же самими — России!
И чем дольше мы будем тянуть с нашим ответом, тем лишь ужаснее окажутся для нас «прещения Божии», — но неужели так необходимо, чтобы на нас обрушились в дальнейшем еще горы бед, несчастий и смертей, дабы мы наконец образумились и поняли Правду Божию о смысле нашей жизни и всего мира?
Ибо недаром еще на самой заре коммуно-советизма, еще в самом начале провала России в эту и метафизическую, и социально-историческую яму, нашим Патриархом, священноисповедником Тихоном было твердо и ясно, вполне определено в одном из его обращений к русскому народу: «Вся эта разруха и недостаток оттого, что без Бога строится ныне Русское Государство».
И эти его слова во многом остаются, к несчастью (не будем лукавить!), столь же справедливы и актуальны также и в приложении их к сегодняшнему дню России. Однако пока нация не прислушается к ним, всей душой не согласится с ними и, главное, не начнет наконец жить по Правде Христовой- наше спасение и возрождение в принципе остается невозможным!
Часть 4
Как не знают и ненавидят подлинную Россию…
(заметки о духовных болезнях заблудшего А. Зиновьева и некоторых других)
Настоящий очерк с имеющейся в нем критикой отдельных высказываний А. Зиновьева был написан еще при жизни философа, хотя уже и относительно незадолго перед его кончиной. Частично этот текст вошел в мою книгу «Контрреволюция духа». Здесь публикуется с некоторыми дополнениями и в уточненной редакции.
…Среди советских социологов-философов последней трети прошлого века весьма заметной фигурой был Александр Александрович Зиновьев (1922−2006), одно время (после высылки его за создание сатирического романа «Зияющие высоты», 1976) проживавший и литературно фрондировавший против брежневского застоя — в эмиграции. Притом он странным образом был преисполнен пиетета по отношению к советскому строю — причем до такой степени, что его любовь к коммуно-советизму временами производит впечатление застарелого политического «мазохистского» комплекса…
Это был типичнейший представитель абсолютно алогичного «советского человека» — несмотря на, казалось бы, все его «антисоветские» романы и эссе. Удивительно даже, как этот специалист в области философской теоретической логики мог быть настолько нелогичным во всех своих не сугубо научных, а непосредственно житейских оценках, «мыслях» и понятиях!
…А. Зиновьев так вспоминал о своем советском детстве: «В нашей семье было девять детей, на полатях все валялись. Потом жили в Москве — восемь человек на десяти квадратных метрах. Можете себе это представить?» (Зиновьев А. Постсоветизм во мгле (Беседа С. Громова с философом, социологом, писателем Александром Зиновьевым) // «Литературная газета». 5−11 октября 2005 г. N 41 (6042). С. 3).
Что ж, с соболезнованием, но можем.
А можем также и припомнить, что семьи из провинции обычно попадали в Москву в 1930-х гг. только для того, чтобы не умереть с голоду в разоренной замечательными строителями светлого коммунистического будущего родной деревне — где до революции вполне терпимо жили, отнюдь не умирая от голода, семьи и с бoльшим количеством детей. Не так ли оказался в столице и наш философ?
В этом же своем интервью он мимоходом заметил: «Не скажу, что советское время было хорошим, был и остаюсь его критиком. Но «на болоте и кочка высота"…» (Там же). Оттого-то, верно, и любил эту «высоту» своей расщепленной надвое любовью — пусть хоть и кочка, а что-то да всё-таки есть!
Впрочем, и прошлую Россию он тоже, мягко говоря, недолюбливал…
Вот замечательный образчик зомбированного большевизмом сознания — оценка А. Зиновьевым великой Имперской России: «Сейчас, как и в прошлом, государства — социальные ублюдки вполне „жизнеспособны“. Например, таким ублюдком была романовская империя, которая, как известно, прожила 300 лет» (Там же).
Вряд ли будет преувеличением сказать, что подобные А. Зиновьеву личности (а граждан со схожей системой мышления, свидетельствующей о какой-то вопиющей кастрации или, что еще хуже, самокастрации их духа, у нас и было, и пока еще остается немало), конечно же, духовно неполноценны, находясь, впрочем, порой даже и душевно в состоянии как бы постоянного раздвоения.
Пусть и на крови, пусть и на лжи, пусть и на собственных мучениях — но лишь бы (по выражению замечательно талантливого в поэтическом отношении, но совершенно бездарного — в духовном, В. Маяковского) «саду цвесть», лишь бы пугающий монстр советизма упирался в небеса своей безбожной и беззаконной, но на время все-таки мощной главой. А потом такие поклонники коммуно-советского «садоводства» или пускали себе пулю в лоб, или же были убиваемы самими «садоводами"…
Но что же стояло за всем этим самообманным и жертвенным порой «садо-словием»?
А стояла за этим — своего рода муравьиная психология, никакой духовно-осмысленной нравственностью реально не укрепляемая и даже не подозревающая о том, что такая — подлинная (как христианский, евангельский императив) — нравственность на самом деле существует. Отсюда параллельно — при такой внутренней слепоте души — почти всегда болезненная озлобленность, в итоге и не дающая душе, обладающей такой «обобществленной» муравьиной ментальностью, никакого покоя.
И всё-таки — удивительная привязанность к своим же собственным мучителям, которым сам же и не веришь!
Так, в одном месте своего интервью А. Зиновьев вспоминал: «В довоенных советских фильмах видим: молодые люди живут в относительно благоустроенных общежитиях, идут гулять, культурно отдыхать куда-нибудь, галстук кто-то надевает. А мы-то воспринимали всё это тогда как вранье, потому что в действительности никакие подобные атрибуты безбедной жизни нас не окружали. Для нас они символизировали коммунизм отдаленный…»
Что ж, хоть и ложь, а приятно — поживем хоть светлой надеждой!
Но Зиновьеву явно не нравились, по сути, и достижения социализма, ибо здесь же он заметил: «Первостепенным обстоятельством краха советского коммунизма и гибели СССР стали… достижения. Квартиры, — не об одной ли из них мечтал на заре социализма в своей десятиметровой комнатушке наш философ? — отдельные телефоны, возможности путешествовать, поездки за границу — всё это в совокупности вылилось в едва ли не основной фактор развала…» (Там же).
Конечно, всякий трезво мыслящий, даже и бывший «советский человек» (пусть он уж и не помнит о фундаментальном экономическом проигрыше в «холодной войне» и последующем нашем разорении из-за неэффективности советской экономики), и тот, верно, тут только руками разведет: и то Зиновьеву — плохо, и это ему — не так, и былую кинематографическую ложь, живя в нищете, никогда не принимал, и дождались наконец хоть чего-то — так тоже не годится…
Но совершенно замечательно иллюстрирует двойственность подобного сознания такой итоговый пассаж (в том же интервью), который я разобью на две половины.
Вот первая часть: «Для меня, — по утверждению А. Зиновьева, — и моих сверстников великое значение и смысл имело освобождение от многовекового рабства — далеко не пустые слова для тех, кто это пережил» (Там же).
Ну, насчет рабства это уж он, пожалуй, всё же хватил чересчур. Мы-то — например, пишущий эти строки и многие думающие его сверстники, пошедшие в школу в 48-ом, — от таких штампов убогого «комбедовского» (напомню о послереволюционных сельских прокоммунистических «комитетах бедноты») «политпросвета» освобождались уже — как максимум — годам к двенадцати-тринадцати.
Нам многое нравилось в жизни страны, а многое — не нравилось.
Мы, скажем, в любом случае искренне гордились нашей победой в Отечественной, будучи в значительной мере на этой победе воспитанными.
Но насчет рабства в великой России — пусть и до Октября — нам было дико слышать и тогда, да, слава Богу, никто из разумных людей в то время, даже в начале 1950-х годов, нам этого как-то уже и не говорил… Помнится, и чуть позже, при «прохождении» в школе того же Радищева, он воспринимался нами как какой-то чудаковатый маньяк-«обличитель» (или кто-то уж очень его чем-то обидел, что ли?) и особой симпатии отнюдь не вызывал…
И где была уже тогда — эта пресловутая советская идейность?
Старое поколение рассказывало о прошлой, дореволюционной жизни так, что она скорее порой походила на сказку, а вовсе не на вечное томление в «тюрьме народов». Сами вещи, книги, мебель, которые порой попадались нам, — сделанные «до того» — выглядели, как правило, замечательно и свидетельствовали о какой-то вовсе иной жизни — как бы на порядок выше и добротней. А обычные старики, пусть и весьма еще молодыми жившие «до революции», — даже, казалось бы, и в малокультурной деревне — были как-то серьезней, основательней и зачастую гораздо искренней и человечней представителей поколения помоложе.
И всего этого нельзя было заглушить, забить крикливыми лозунгами октябрьских демонстраций.
Итог: помнится, школьный приятель, — когда нас, школьников пятого класса выстроили на линейке по случаю кончины незабвенного товарища Сталина, — только и прошептал (или даже скорее вполголоса произнес — так, что слышали и ребята по соседству): «Сдох таракан!» Вот вам и вся наша тогдашняя идейность — разумеется, существовавшая на фоне нестерпимо фальшивых пионерско-комсомольских собраний.
…Но в указанном выше пассаже А. Зиновьева самое интересное то, что вслед за процитированной обличительной фразой сразу же следует ее продолжение; и что же он смог противопоставить проклятому «романовскому рабству» — из «светлой-то жизни» СССР, из жизни его собственного рода, освободившегося от былого царистско-капиталистического рабства?
Увы, он только и смог здесь припомнить: «Всякое было: кошмарные материальные условия, аресты, тяготы, связанные с войной. И всё равно свою тогдашнюю тяжелую жизнь я не променял бы ни на какую другую» (Там же). О, — воскликну я с самым искренним соболезнованием: о, неистребимый ничем оптимизм подлинно советского человека!
Но, спрашивается, ради чего же тогда были пережиты и им, и его согражданами все эти муки, весь этот голод, тяготы, эти горы убитых — ради какого такого сверхзамечательного «завтра»?
Пусть там, в проклятом-то, предположим, имперском «романовском» прошлом — «рабство», но ведь и здесь — «аресты» да «Лубянка»; пусть там — столь же проклятая ложь поповщины и царизма, но ведь и здесь — «вранье»; и при этом «там» за целое девятнадцатое столетие — несколько сот казненных (за государственные, между прочим, вопиющие преступления!), а здесь убитых только в застенках ЧК да в ленинско-сталинских лагерях — как минимум, сотни тысяч, если не миллионы. И сколько при том убиенных совершенно безвинно (не говоря уж о прочих десятках миллионов, тем или иным путем загубленных большевизмом ради коммунистического «светлого завтра» тов. А. Зиновьева).
Но уж самое замечательное — следующая фраза, которой мумифицировавшийся в своем мазохистском большевизме совфилософ подводит итог упомянутым им ранее «кошмарным условиям» и «арестам», — ею и можно завершить описание этого весьма яркого клинического случая коммунистического оптимизма: «Многие миллионы наших соотечественников в то время себя почувствовали свободными, осознали настоящими гражданами, людьми с большой буквы…» (Там же).
О, сколь удивительна бывает духовная слепота! И не есть ли выражение чувств подобного рода — чистейший пример психологии истинного раба большевизма, даже и не подозревающего о своем бедственном духовном состоянии?
Как говорится в Евангелии: «своими глазами смотрят, и не видят; своими ушами слышат, и не разумеют, да не обратятся» (Мк 4, 12).
…О механизме выработки такой духовной слепоты у «советского человека» и злобесном коверкании его души в свое время весьма точно высказался известный культуролог Г. П. Федотов: «Сам большевизм не хочет быть только политикой. Он ведет войну не за тело, а за душу. Не социализм он хочет построить, а нового человека, новую жизнь, новую этику, новый быт, новую личность. Этого человека в России большевизм строит по своему образу и подобию. Партия Ленина, партия старых подпольщиков стала давно живым образом святости, на котором воспитываются, в формы которого отливаются миллионы новых существ. Эти юноши определяют собою сегодняшний и завтрашний день России. Вот почему основной наш вопрос о большевизме: не что (он делает), а кто (он есть). <> большевицкая идеократия есть сатанократия по самому содержанию ее идеи» (Федотов Г. П. Правда побежденных // Судьба и грехи России. Избранные статьи по философии русской истории культуры. Т. 1. СПб., 1991. С. 29).
И именно такое «новое существо» как раз и «отлила» коммунистическая сатанократия — вот он, бедный, бедный Зиновьев…
Но он-то хоть — как кряжистый, никакими живыми веяниями не колеблемый дуб — стоит твердо под ветрами эпохи, будучи упорен в своей духовной слепоте — честно и вполне открыто. С ним всё ясно…
А ведь, к сожалению, даже и многие из тех, кто чувствуют и понимают всю проклятую ложь, всё духовное изуверство нашего коммуно-советского прошлого, даже порой и «абличая» (кажется, словечко Достоевского?) таковое, являют собой, тем не менее, гораздо более сложную картину раздвоения, чем это могли мы видеть на примере товарища Зиновьева.
При всем их «абличительстве», они на поверку всё равно остаются, по сути, все теми же большевиками — только, так сказать, не откровенно более или менее «красными», а порой даже уже и кажущимися «белыми».
Подобные современные общественно-политические деятели (в первую очередь многие именно из правительственных кругов) пытаются, прикрываясь демократической фразеологией, как правило, выдавать себя за «либералов». Однако они точно так же, как и коммунисты, ненавидят требующую духовной ответственности, подлинную Русь и, якобы защищая «общечеловеческие ценности» (на самом же деле исходя из обычных индивидуалистически-шкурных личных своих интересов, в принципе отрицающих любые общегражданские обязанности), стараются ныне не допустить возрождения христианской России на обломках СССР.
И это вовсе неудивительно: ведь как раз прежним советским властителям многие из нынешних «либералов» и «демократов» — «страха ради» или же неправедной мзды — и служили прежде. Да и как может быть иначе: ведь вся их внутренняя психология по большей части зиждется на матрицах той марксистско-ленинской вульгарной «диалектики», тех «диаматов» и «истматов», коими им забивали головы в советских (зачастую — весьма привилегированных вузах), а затем в партшколах для партийного же молодежного комсостава.
Пусть они и не слишком забивали себе головы «фактурой», но общая методология парт-бытия и принципы партийной практики, вся примитивность их моделей — оседали в них прочно.
Параллельно же с этим — и столь же естественно — уступали они и соблазнам западного либерализма, не менее ядовитого (по степени таящегося и в нем потенциального обесчеловечивания), чем марксизм, ибо в глубине своей и тот, и другой суть родные — по их богоборческому, «прометеевскому духу» — братья.
И потому результатом их «прогрессизма» является постоянное навязывание России совершенно чуждых ей экономических моделей (ибо ее они не знают и не любят, да, к тому же, об иных моделях и вовсе не ведают); и здесь же — жесточайшее, совершенно равнодушное обращение с ее населением, как равно и наплевательское отношение к подлинной, небольшевицкой Русской земле.
А отсюда, в свою очередь, — жажда (вполне по Достоевскому) «заголиться и слиться» с Западом и, — как естественное следствие их марксистски-либертарианского кавалерийского наскока (одновременно и пост-коммунистического, и недо-капиталистического), — полный развал и разграбление страны.
Разграбление — поскольку в любых обстоятельствах себя-то они не забывают никогда и нигде…
И здесь хочется обратить особое внимание на замечательный в своем (чисто духовном!) роде феномен: именно западническая подоснова сознания, слепая и абсолютно ложная, внутренне очень недалекая, вера в «свет с Запада», в ценности безбожного «Просвещения» (опять же внутренне ограниченные атеизмом и потому тупиковые) — характерны не только для современных губителей России, но порой и для их, казалось бы, непримиримых критиков…
Ибо духовная мертвенность их на поверку оказывается абсолютно одинакова.
Перефразируя Гоголя — все они вышли из-под одной долгополой шинели: что — тов. Дзержинского, что — тов. Сталина… Как говорится — «хрен редьки не слаще».
Ведь чисто западническая по своим сущностным интенциям идеология атеистического псевдогуманизма равным образом типична не только для «гайдаровщины-чубайсовщины», но и для ее, казалось бы, «обличителей» (коммунистов, по существу зачастую русофобствующих «советизанов» — всех этих псевдопатриотов, «не помнящих родства» с настоящей Россией-Русью, и тому подобной же публики), чей мировоззренческий — прежде всего, пан-антропоидный, антропософный, абсолютно безбожный замес и багаж сознания так же примитивен, плоск и убог, как и у чистых либертариев-западников.
Замечательный пример тому — на котором стоит остановиться чуть подробней именно в силу его яркости и, так сказать, идейной «выпуклости» — представляют психология и мировоззренческие установки всё того же А. Зиновьева, который, несмотря на весь его — кажущийся «гуманистическим» — «советизм» и на всё его «эсэсэрство», так и остался до мозга костей «западником» и врагом собственно российской государственности, абсолютно не знающим и не любящим (причем предельно невежественно и предельно эгоистично) подлинной многовековой России. Узнать же он о ней не мог, да, верно, и не желал в дни молодости, а позже — уже своим «осовеченным» сознанием — и не был способен к этому вовсе.
Показательно, что он и сам отнюдь не скрывал такой, по большевицки чисто прозападнической, подосновы своего душевного устроения: вся его идеология типичного интеллигентствующего «совка» представляет собой полный апофеоз советской «образованщины» и столь же полной вненациональной беспочвенности!
О своем принципиально отрицательном отношении и к России, и к ее трагическому положению сегодня (над которым он способен был только насмехаться) сам А. Зиновьев весьма цинично говорил так (и, увы, всеядная «Литературка», похоже, не без удовольствия все эти гнусности в свое время печатала!): «…почти все значительные события, как-то еще связанные с обломками русской истории, выглядят больше как достойные презрения и насмешки, чем сожаления и сочувствия… Я вообще сейчас не могу назвать никакую другую эпоху в истории человечества, которую по степени краха и низости падения мог бы сопоставить с крахом советской социальной системы…» (Зиновьев А. Что мы теряем. // «Литературная газета». 22−28 марта 2006 г. N 11−12 (6063)).
Но что ему несчастья России, если, как сам отмечал он: «я фактически сформировался и прожил почти всю жизнь человеком, до мозга принадлежащим к западноевропейской цивилизации… всё прочее стало делом производным и второстепенным» (Там же).
Ничего, по сути, и не ведая о подлинной свободе в российском дореволюционном обществе, с молодых лет восприняв — как истину — большевицкие байки о «проклятом царизме» и о наступлении в СССР «царства свободы и справедливости», А. Зиновьев и в СССР-то принимал только то, что казалось ему положительным и полезным, но опять же (вполне по-либертариански) — только для самого себя!
С этой же, сугубо «самостной» и чисто эгоистической точки зрения он воспринимал впоследствии и свою временную жизнь на Западе.
Сам об этом он так прямо и писал: «Я в нем (Советском. Союзе) принимал лишь то, что принесла русская революция в отношении человеческих свобод, образования, свободы от религии, свободы духовного творчества [откуда, интересно, он взял последнюю? — д. Г. М.]. С этой точки зрения я воспринимал и свою жизнь на Западе, оценивая ее исключительно высоко именно в плане западноевропейских свобод» (Там же).
И, наконец, вот чрезвычайно показательное и откровенное признание типичнейшего представителя подобных «патриотов СССР» — об их духовных истоках: «Многие представители моего поколения вырастали в Советском Союзе, но в неизмеримо большей степени как люди западноевропейские, а не национально русские, — я в этом отношении ушел дальше многих других…
Для моего поколения свет разума приходил именно из Западной Европы и лишь постольку и в той мере, в какой он шел благодаря влиянию западноевропейской цивилизации на Россию" (Там же).
И потому не явной ли внутренней лжи преисполнена его — сознательного «западника» — известная фраза относительно распада СССР: «Целили в коммунизм, а попали в Россию»?
Ибо, во-первых, к подлинной России он сам не имел никакого отношения, тем более — не имел о ней ни истинных знаний, ни, тем более, и любви к ней, и оттого нелицемерно скорбеть о «попадании» в нее он никак уж не мог.
Во-вторых, «попали"-то как раз в «хранителя коммунизма» — т. е. в СОВЕТСКИЙ СССР (который, собственно, и подразумевал Зиновьев, говоря о «России»), а отнюдь не в РУССКУЮ нашу Россию. Ибо подлинную Россию еще нужно вновь заслужить и с помощью Божией выстроить вновь!
Ибо СССР — это отнюдь не Россия, замордованная и стенавшая столько десятилетий в цепях под сводами большевицких казематов. Безбожный СССР — лишь осквернявшая и исподволь заразная, безбожная оболочка России, как раз и несшая всегда на себе втайне ту отраву и те болезни, от которых не можем оправиться мы и поныне.
Зиновьев был «западником», и потому понятно, что коммунистические идеи ему были, конечно же, ближе, чем собственно русские, национальные. И это неудивительно, поскольку ведь и марксизм, и — шире — коммунизм есть наследие сугубо западное. И недаром еще Ив. Ильин относительно, так сказать, давней «теоретической» расположенности западноевропейцев к коммунистическим идеям говорил, что «марксизм есть для них „свое“, европейское, приемлемое, и советский коммунист для них ближе и понятнее, чем Серафим Саровский, Суворов, Петр Великий, Пушкин, Чайковский и Менделеев» (Ильин Ив. Против России // Он же. Наши задачи. Т. 1. М., 1992. С. 59).
…Глубинно антирусская, безусловно в пределе своем космополитичная и вполне, как это ни парадоксально, «советская» психология одинаково характерна как для Зиновьева, так точно же и для Гайдаров-Чубайсов с Абрамовичами, и для, казалось бы, их противников — «большевиков», «верных ленинцев» Зюгановых и Купцовых, как и немалого еще, к сожалению, числа им подобных.
Замечательное духовное родство проявляют, как это ни покажется кому-то парадоксальным, и ренегаты-коммунисты, и «демократы». Но известно, что зачастую диаметрально противоположные мировоззренческие позиции, доведенные до крайности, как раз-то и сходятся (особенно, если эти позиции в равной степени безбожны). Так, например, и коммунисты-ленинцы, и вроде бы их враги — наиболее «продвинутые» псевдоинтеллигенты, «свободолюбивые» демократы, эти либерасты-«гуманисты» — оказываются удивительно солидарными в своей общей для них ненависти к Церкви.
О патологической ненависти к ней со стороны «верных ленинцев» прежней эпохи всем нам прекрасно известно. Но ничуть не меньше ненависть коммунистов к ней и сегодня — особенно как раз со стороны тех, кто пытается перекраситься в христиан. Но посмотрим — что же у них за христианство, и каковы ныне игры лукавого?
Вот свежий номер коммунистической газеты «Дербентская стена» (от 6 марта 2011 г.), где черным по белому напечатано: «…православие-то у нас с нынешней церковью, выходит, разное. Есть исконно русское общинное православие, известное ЗАДОЛГО до Христа, глубоко коренящееся в сознании нашего народа. Русский народ по своему духу — общинник. И «атеист» Ленин, и «атеист» Сталин были глубоко православными. И Христос учил жить общиной, чтобы «все было общее». Что касается коммунистического «атеизма», то весь секрет его заключается в том, что для церкви Бог — это ветхозаветный иудейский Яхве (Иегова), которого Христос называл диаволом (Ин.8:44). Его-то, бывшего племенного бога Израиля, который, по словам Маркса, «стал мировым богом и духом христианских народов», совершенно справедливо отвергли коммунисты. Но в Новом завете «Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге, а Бог в нем» (при условии, что любовь, как и вера, без дел мертва). Так что социалистический гуманизм, т. е. любовь человека к человеку, и есть «Бог в нас"… Сегодня все, что было создано коммунистами-большевиками за 70 лет, разрушено либералами с благословения иерархов Русской православной церкви. А россиянам в качестве утешения уготован все тот же опиум для народа». (Может хоть от подобных текстов вздрогнут наконец наши современные «христианские социалисты»? Ибо, продолжая свои заигрывания с социалистическими обманками, как бы им не оказаться в окончательном итоге подписчиками «Дербентской стены»).
Отнюдь не благожелательней к Церкви и либерасты.
Смотрите: если большевики с сатанинским наслаждением взрывали храмы, в том числе и Храм Христа Спасителя в Москве, то ведь и демократ-журналист Олег Кашин (журнал «Эксперт», газеты «Коммерсантъ» и «Известия») в одной из своих статей отпускает такую мечтательную «шуточку»: «…(может быть уже при следующем мэре) позолоченная бетонная копилка нынешнего ХХС [так в либертарианских кругах любят называть Храм Христа Спасителя. — д. Г. М.] будет снесена в рамках очередной большой реконструкции Москвы»; при этом он попутно отдается и сладким мечтам о том, что со временем и для «ненавистного всем толстопузого попа», и для «чиновника со свечкой в храме в пасхальную ночь», и вообще для всех православных, как для «редких и исчезающих животных» организуют «заповедники» (Кашин О. Спасти православие от православных // Взгляд. Деловая газета. http://www.vz.ru/columns/2006/5/3/32 242.html 03.05.2006).
Явно не с большей любовью относится к Церкви и другой журналист, в свое время верно служивший КПСС на ниве политпропаганды, а ныне демократический труженик Первого телевизионного канала, печально небезызвестный своей жаждой легализации в России всех наркотиков В. Познер. В одном из своих интервью он так прямо и заявил: «Российские беды вовсе не в дураках и дорогах, а в вещах более серьезных»; «В России проблемы — исторические, — это пагубная роль Русской Православной Церкви» (Познер В. Интервью еженедельнику «Калужский перекресток», 2003 г. Размещено на Интернет-сайте «Русское небо» 24 июня 2003 г.).
Это еще цветочки, а вот и ягодки — так сказать «оргвыводы», с которыми выступает журналист-пиарщик Максим Кононенко, работающий в программе Глеба Павловского на НТВ под псевдонимом Mr. Parker. В статье «Зомби патриарха» он определяет — как страшно заразную болезнь! — такое, например, естественное проявление христианского самосознания русского человека, как утверждение того, имеющего уже тысячелетнюю историю, факта, что «Россия — это православие» и «Православие — это Россия» (именно так совершенно верно, но с тем большей ненавистью определяет нашу позицию сам М. Кононенко). При этом он требует, чтобы Патриарх в связи с этим одернул бы наконец «свою тупеющую паству», заключая сказанное «программным заявлением»: «Пока патриарх Русской православной церкви не выскажет своего четкого мнения по поводу происходящего в стране зловонного гниения [именно так Кононенко определяет принципиальную позицию православных граждан России. — д. Г. М.], я буду закрывать эту Церковь. Буду закрывать ее до тех пор, пока она не закроется…» (См. в интернет-издании «Русский журнал». 19 мая 2006 г.). Хотя как это ему удастся — непонятно, ибо он (как это и сам признает) чувствует, что «остался один среди ста сорока пяти миллионов зомби», поголовно болеющих к тому же, по его выражению, «ортодоксальным гриппом» (Там же).
Вообще же сей представитель смердяковствующей части «эрэфовских» СМИ, выпестованный примитивнейшим и, по сути, вполне «животного» уровня, либертарианством, ярый защитник гомосексуализма и педофилии, так выразил -предельно адекватно! — свои «духовные» идеалы и всю свою ненависть к Церкви (как и вообще к религиозному началу человеческой жизни): «По моему глубокому убеждению, христианство — это тоталитарная секта, ничем не отличимая от любой другой тоталитарной секты (как то ислам или иудаизм)… Лучше быть пидарасом, чем православным» («Живой Журнал Максима Кононенко», 1 мая 2006 года (http://mrparker.livejoumal.com/)/); «…Современная Россия на полном ходу катится в новый архипелаг. Кровавый путинский режим тут ни при чем — он кажется невинным дитя рядом с организацией, загоняющей нас в монастыри. Архипелаг РПЦ — вот имя той страницы русской истории, которая вполне может стать черной… я лучше перейду [интересно — откуда?. — д. Г. М.] в секту Грабового. Она, по крайней мере… не нападает на гомосексуалистов. И в этом смысле — гораздо нравственнее и моральнее, чем РПЦ» (Там же. 3 мая 2006 года). Здесь уже не удивляешься и такому замечательно циничному образчику его высказываний в процессе «борьбы за права человека»: «Право человека хотеть смотреть детскую порнографию кажется мне вполне нормальным правом… То есть, я не вижу ничего ужасного в педофилии…» (Там же. 31 мая 2006 года).
А другой «творческий» идеолог «эрэфовского» либертарианства — Илья Кормильцев, некогда писавший тексты для рок-группы «Наутилус Помпилиус», на своем интернет-сайте идет гораздо дальше предыдущих «свободолюбцев» и борцов с «православным гриппом», уже вообще отказывая русскому народу в самом праве на жизнь. Он так — попросту, без всяких там гуманистических затей — и пишет: «Господи, какие же вы все, русские, крутая сволочь… Пороть вас до крови, сжечь вас в печах — и то мало будет, — вы миру не даете просто жить… Вы все — одна большая русская сволочь! Чтобы вам сдохнуть…» (Цит. по: Смолин М. Революционная Ненависть богоборческой русофобии // Имперское возрождение. Политическая аналитика. М., 2007. С. 222). Из этого далее следуют и закономерные, по его мнению, предложения (вспомним здесь классический образ российского либертария в романе Ф. Достоевского «Братья Карамазовы», лакея Смердякова — с его классическим: «Я всю Россию ненавижу!»): «уже лет 20 надесь, что наконец кто-нибудь придет и запретит [русских]. Как класс… Этот кусок говна надо пустить под нож бульдозера, а нам нужна Другая Россия и другие русские… ну, короче говоря, надо и освобождать физически данную территорию, чтобы она стала пригодна для жизни людей… я действительно за то, чтобы ее [Россию] уничтожить» (Там же).
Вот так.
За всем этим, конечно же, стоят не высокие идеалы духовной человеческой свободы, а самая элементарная безнравственность и убогое «мурло мещанина». Обыкновенное постсоветское хамье… Что им — Россия? Но зачем и они — России? Что делают они в ней?
Сначала большевички со своим «до основанья мы разрушим», а тут на подмогу уже и демократствующие любители «интеллектуальной свободы», предлагающие все Отечество наше сначала перепороть «до крови» (и Смердяков ведь точно так же заявлял, что «Русский народ надо пороть-с…»), а потом и вовсе ликвидировать — за демократической ненадобностью…
Но было бы еще полбеды, если бы подобная смердяковщина оставалась уделом только лишь чуждых Церкви и православной России безродных постсоветских «образованцев».
Гораздо страшнее то, что такого рода «демократы» гнездятся порой ведь и в самой Церкви и даже продолжают до сих пор, как ни в чем ни бывало, вполне процветать в ней.
Прекрасным образчиком этого может служить, например, московский священник Владимир Лапшин, ничтоже сумняшеся заявлявший в свое время: «У той Церкви, которая сама себя уже называет православной, возникает сомнение в ее подлинном православии… Когда Церковь начинает называть себя православной… - тут такой гордыней прет, гордыня из ушей лезет! И за эту Церковь становится страшно!» (Цит. по: Каверин Н. Смердяков от Православия // Благодатный огонь. Приложение к журналу «Москва». N 15. 2006. С. 37).
Клеймя подобным образом «эту Церковь», отец Владимир, по-видимому, точно также всегда готов клеймить за «православность» и «эту страну», которая ему совершенно чужда и которой ему совершенно не жаль — что он недвусмысленно и подтверждает следующим, также вполне смердяковским, заявлением (сделанным на радиостанции «София»): «У нас сегодня охают и ахают по поводу того, что развалится Россия. Да Бог с ней, пусть развалится — ничего страшного не произойдет!» (Там же). И всему этому он ведь учит не только радиослушателей, но и свою паству с церковного амвона…
Либертарианское, индивидуалистически развращенное лукавое «западничество» (как богоборческая в сердцевине своей идеология) и предельный, антихристианский в своих страшных истоках эгоизм — вот та непосредственная основа и та питательная среда, где вырастают больные грехом «самости», духовно абсолютно слепые не только атеисты-циники, но теперь порой уже и отдельные церковные «иуды» в лице некоторых представителей священства, — все, подобные тем, что только что цитировались здесь выше.
И именно такое устроение человеческих душ — страшное наследие бездуховного коммуно-советизма — и есть на сегодня, пожалуй, самое вредное и самое опасное на путях возрождения православной Руси-России!
http://rusk.ru/st.php?idar=47514
|
|
