 |
| Фома | Александр Ведерников | 17.03.2011 |
Он родился на Вятке в семье плотника. Всегда много рисовал и, так как любил музыку, от отца в подарок получил балалайку. 
В годы войны учился в горном техникуме на Урале. Но вряд ли горных дел мастер мог себе представить, что когда-нибудь станет солистом Большого театра. За 30 лет работы в главном театре страны, куда Александр Ведерников пришел в 1958 году, он исполнил почти все ведущие басовые партии в русских операх. Стажировался в Ла скала. Был другом композитора Георгия Свиридова и первым исполнил партию Поэта в его «Патетической оратории». Народный артист СССР, лауреат многочисленных премий, советский оперный певец Александр Ведерников рассказал нам о своем творческом пути, об особенностях советской сцены и о приходе к вере.
Портрет Свиридова
…В мое время (а пик моего творчества в Большом пришелся на 60-е — 70-е годы) опера была еще островком русского искусства, хотя кризис уже был очевиден. Сейчас композиторы не обращаются ни к опере, ни к песне, ни к романсу; эти жанры не востребованы жизнью вообще, скорее они музейные экспонаты. Как-то композитор Георгий Свиридов сказал, что время спрессовалось и сейчас нужно искусство не расходящееся вширь, а концентрированное. Наверное, потому он не писал оперу.
…С Георгием Васильевичем мы познакомились в 1958 году, когда я только переехал из Ленинграда в Москву и начал работать в Большом театре. В филармонии мне предложили исполнить его цикл «Страна отцов», написанный на стихи Аветика Исаакяна. Я впервые слышал о Свиридове, но взял ноты и выучил. (Кстати, в будущем мы оказались соседями: Свиридов жил буквально через стенку от меня, в соседнем подъезде, тоже на шестом этаже). Вскоре мы подружились и дружба наша сохранилась аж на 40 лет.
…Георгий Васильевич был глыбой, богатырем духа. Я встречал много больших людей, но Свиридов был настоящим гением. Он был истинным христианином, очень целомудренным человеком, глубоко и тонко чувствующим, о чем свидетельствуют его произведения, как светские, так и духовная музыка, которую только начинают осваивать. И хотя мы с ним никогда не говорили о вере (это подразумевалось само собой) всё его творчество было христианским.
Однажды я написал его портрет. Человек-гора, строгий, суровый, а к ноге прислонилась кошечка. В этом прикосновении я пытался подчеркнуть, насколько при внешней суровости нежная и ласковая у него была душа. Кстати, кошечка у него и правда была, он ее очень любил, и она его обожала. Помню, как Свиридов увидел портрет и сказал: «Меня многие рисовали, но только у Ведерникова я похож на себя».
…Удивительный был человек. Он никогда не сидел, не вымучивал музыку. Как-то раз осенью я зашел на его дачу, которую он снимал в Саввинской слободке возле Звенигорода (она находилась недалеко от моей), и он предложил пойти в лес прогуляться. Лес был совсем близко от его дома. Мы гуляли, он тогда ходил с палочкой, старым уже был. Он думал о музыке на стихи А. Прокофьева — о кантате «Ладога». Ходили, искали грибы на суп. Вдруг он засуетился, зашуршал взволнованно палочкой и побежал быстрее домой, я за ним. Прибежали — он садится за рояль: «Эльза! Принеси магнитофон», — кричит жене… Потом он, конечно, дорабатывал то, что сочинил, но сердцевина всегда являлась ему внезапно. Он так и говорил об этих моментах, которые случались с ним не раз: «Просто внезапно в голове зазвучала музыка, мне оставалось только записывать, она была будто с небес мне ниспослана». Это называется откровение! Всегда видно, когда музыка изобретена умом и когда она — озарение от Бога. У Свиридова действительно нет проходной музыки, да он и был художником от Бога, и каждое его произведение отображало определенную грань человеческой жизни.
«Спасенья час»
…Конечно же, советская сцена диктовала артистам свои правила, в том числе и идеологические. Увы я сталкивался с этим, частенько страдая от того, что настаивал на своем прочтении того или иного образа, на бережном отношении к авторскому тексту. Так было с партией Сусанина, текст которой в советское время был изменен. Поэт С. М. Городецкий переделал все либретто, в итоге речь Сусанина стала походить на лозунги, а власть заставляла петь исправленный вариант. Но мне удавалось исполнять прежний текст. Вот, к примеру, известная ария Сусанина. У Городецкого слова: «Чуют правду, смерть близка, / Мне не страшна она, / Свой долг исполнил я,/ Прими мой прах, мать-земля.» А у Глинки написано: «Чуют правду, ты, заря,/ Скорее заблести,/ Скорее возвести/ Спасенья час для царя.» Ну, слово «царь» я, конечно, не пел — этого бы мне не простили, я пел «Спасенья час для Руси».
Вообще претензий ко мне было немало со стороны дирекции и руководства театра, особенно за то, что часто крестился на сцене. «Что вы делаете, Александр Филиппович?!» — «Следую исторической правде! — невозмутимо говорил я. — В то время все были христиане, все крестились. Что же мне, плюнуть на это, что ли? Это же наша история, наши предки!» Иногда приходилось настаивать, проявлять характер. До сих пор удивляюсь, как многие мои провокационные и опасные по тем временам поступки не имели никаких плачевных последствий.
…Бориса Годунова все артисты до меня делали сумасшедшим, припадочным. А главное в его образе — Божье наказание, наказание совестью, именно муки совести его губят. А для того чтобы это сыграть, надо от многого отказаться, прежде всего — от всего внешнего и сосредоточиться на своем внутреннем мире. Когда я это вынес на сцену, все недоумевали: как это? Не падает, не психует, не колотит бояр и не расхаживает в нижнем белье. Поначалу было непривычно, а потом гляжу — многие начинают повторять за мною. Значит, правда все-таки берет верх. У лжи короткие ноги. Я сейчас всё это говорю и кажется, что прославляю себя, но это не так. Чтобы стать правдивым, нужно для начала стать смиренным.
Символ веры для студентов
…Интерес к духовной музыке возник у меня еще в 1950-е годы, когда церковная музыка была фактически под запретом. У меня были нелегальным путем приобретенные диски эмигрантского хора регента С. Г. Соколова — записи службы Пасхи, Рождества Христова. Я был знаком с замечательным хормейстером Александром Юрловым и мы с ним (несмотря на все запреты) разучивали церковные песнопения, даже исполняли в камерных концертах. Много духовной музыки было записано Б. Кристовым, сохранились записи церковных песнопений в исполнении Ф. Шаляпина. Мы пели «Символ веры» А. Т. Гречанинова, пели произведения П. Г. Чеснокова. И что любопытно, особенным успехом наши концерты пользовались в студенческой аудитории.
Мастер-класс для семинарии
…Как-то раз на гастролях в Костроме я познакомился с земляком, вятичем, архиепископом Александром (Могилёвым)*. Мы подружились и однажды, приехав по его приглашению на церковный праздник, я пел с его хором в кафедральном соборе. На богослужении я тогда пел впервые.
…А чуть позже я выступал в Тобольске на юбилейных днях Александра Алябьева. Концерт проходил в Доме Корнилова (что напротив Губернаторского дома, где в 1917—1918 гг. находился в ссылке царь Николай II с семьей), в небольшом зале, человек на двести. В зале я заметил священника, который при знакомстве оказался владыкой Димитрием, архиепископом Тобольским и Тюменским. Сразу после концерта он подошел ко мне и предложил спеть на службе в соборе Софии Премудрости Божией с хором Духовной семинарии. И уже после службы сказал: «Александр Филиппович, мне очень понравилось, как Вы поете, как у Вас голос звучит ровно. Вы не могли бы в нашей семинарии дать мастер-класс?» Я отвечаю: «Пожалуйста, буду свободен — приеду». Однажды зимой раздался звонок в дверь: из Тобольска приехал за мной монах.
Я провел семь мастер-классов в Духовной семинарии, давал уроки в регентском классе. И в следующий раз, когда приехал в Тобольск, сижу в гостинице неподалеку от семинарии, слышу гул какой-то. Что такое? «Это семинаристы по Вашей системе распеваются», — ответили мне.
…Церковная служба имеет определенную форму, и задача поющего — влиться в эту форму, почувствовать ее. Когда выступаешь на концерте, чувствуешь контакт с залом, с публикой, для которой поешь, а в храме адресат абстрактен, твой слушатель — Сам Бог. Что-то подобное происходит, когда записываешь диск на студии — слушателя не видишь, а только мысленно представляешь.
Святейший
…Мы с женой гостили в Козловых горах, под Костромой. Тогда же там отдыхал Святейший Патриарх Алексий II. Как-то вечером прогуливаемся по лесу, вдруг к нам подходят два человека со словами: «Вас приглашает на трапезу Патриарх». Конечно же, я пришел. За торжественным ужином Святейший произносил речи и вдруг говорит: «Я хотел бы тост предложить вам, дорогие мои братья, за одного певца, я был на его спектаклях, на „Сусанине“ и так плакал! Лучшего исполнителя роли Сусанина я не встречал в своей жизни. И с тех пор я являюсь его почитателем». Все поднялись, я тоже встал. Эти его слова, прием, всё было так неожиданно, что я даже растерялся: что теперь делать, как правильно отблагодарить? «Идите к нему под благословение, — подсказывают соседи, — заодно скажете „спасибо“». Я подошел, говорю «Благословите». Патриарх перекрестил меня, положил руку мне на голову: «Господь с тобой». Та встреча со Святейшим очень запомнилась мне, запомнилась теплотой и радостью.
Библия из Багдада
…У меня была очень набожная бабушка. У ее кровати всегда висел фамильный бронзовый крестик, а в сундучке хранилась святыня со Святой земли — крест из красного коралла с небольшим стеклянным окошечком в центре. Если посмотреть в него на свет, виден был Иерусалим. Крестик тот мне казался волшебным.
В нашей деревне Мокино была большая церковь, возвышавшаяся на холме над всей деревней, там меня и крестили после рождения. Позже церковь сначала превратили в склад, а потом разместились в ней механические мастерские, а еще через некоторое время ее снесли. И следа не осталось, но я до сих пор, когда приезжаю на родину, иду на это место.
…Родители мои были выходцами из крестьянского сословия, наверно, потому сохраняли благоговейное отношение к православной вере. Мама нечасто, но все же ходила в церковь, отец знал все основные молитвы и иногда пел в храме. Однако близко я узнал христианство позднее, когда учился на четвертом курсе консерватории. В 1954 году я ездил с делегацией от Советского Союза во главе с Галиной Улановой в Ирак, в Багдад. Мы выступали, я пел на концертах, а в свободное время ходил на знаменитый багдадский базар, присматривал нарядные ковры. Помню, как случайно заметил человека в европейском костюме, он продавал толстую черную книгу. Оказалось, что это Библия, да еще и на русском языке. Стоила она как-то очень дешево, и я ее купил. Конечно, это был большой риск, не то что провозить, иметь такие книги было опасно. Но, поскольку я состоял в делегации, меня не обыскивали. Эта Библия и по сей день хранится у меня.
…Я начал читать Евангелие. Поначалу мне было очень трудно: я пытался понять, что же самое главное в этой книге да и в вере вообще. В итоге понял: сердцевина христианства — идея любви. Я и раньше об этом задумывался, ведь мне приходилось исполнять много классической музыки, а вся русская классическая музыка по сути христианская. Через музыку я прикоснулся к христианству, усвоил евангельские заповеди, по которым и стараюсь жить.
