 |
| Православие.Ru | Марианна Борловяну | 17.03.2011 |
Мягким зимним утром мы поднимались по скалистым горам среди контрастного пейзажа, каких я прежде никогда не видела. 
Восхождение было тяжелым, тропинка, запорошенная снегом, то и дело обрывалась перед скользким, покрытым грязью скатом, куда с трудом удавалось проникнуть солнцу. После нескольких часов пути мы оказались перед воротами скита Пэтрунса, в котором все было объято покоем и тишиной, где царила полная и блаженная гармония. Все монахи были заняты на послушаниях, а самый старый из них, монах Симеон, принял нас в своей келье, где нам предстояло узнать историю духовного восхождения, вершиной которого стало принятие монашества в почтенном столетнем возрасте.
Расположенная в непосредственной близости от церкви келья монаха Симеона находится в самом центре скитской жизни. Мимо нее проходят все, кто идет на свое послушание и потом возвращается с него, никто здесь не свободен от дел и никто не забывает взять благословение у старого монаха.
Когда мы его увидели, он сидел у своей кельи, устремив взор на купол церкви, а руки молитвенно сложив на груди. Мы робко приблизились, боясь прервать его молитву, но он вопрошающе улыбнулся нам, словно дивясь тому, что мы в такое время года одолели узкие и опасные тропинки, местами покрытые то льдом, то грязью, и словно в награду за то, что мы преодолели горы, пригласил нас к себе. В этом скромном помещении царил глубокий мир, озаряемый лучом света, проникавшим через маленькое запотевшее окошко.
Волнуясь, я нескладно попыталась узнать об извилистом пути, который составил целое столетие его жизни. Я старательно подбирала каждое слово, ища зацепку, чтобы обратить монаха к первым опытам его жизни, и сама себя спрашивала, сможет ли сидящий передо мной в своем столь почтенном возрасте вспомнить, хотя бы эпизодически, вехи своего восхождения к монашеству.
К моему великому удивлению старец Симеон начал излагать случаи из своей жизни, начавшейся 100 лет тому назад где-то в Мехединце, в Вынжу Маре. Я лишилась дара речи, и этот святой человек сам же и вывел меня из замешательства, начав рассказывать о семье, из которой он произошел и от которой унаследовал долголетие. Родители его были людьми простыми, крестьянами, но пеклись о том, чтобы вырастить всех шестерых детей в духе христианской веры и любви к труду. Все его братья и сестры тянулись к образованию, двое даже стали университетскими профессорами, и только наш собеседник склонялся к физическому труду, который исполнял с великой любовью.
Монах рассказывает громко, а улыбка не сходит с его лица ни на минуту. слушать его — большая радость. Речь его проста и чарующа, она проникнута искренностью. О годах, прожитых в миру, у него припасено много интересных рассказов, одни приятней, другие суровей, соответственно тому, какими были те давние годы. Монах Симеон не мудрый, он, скорее, умудренный. В свой 101-й год он не стесняется рассказывать о плохом и хорошем и не пытается скрыть, что в те времена с ним бывало всякое, что он прошел через всяческие грехи и суету жизни. Бога он начал открывать для себя довольно поздно и искренне раскаивается за годы, прожитые в услаждении страстями и удовольствиями жизни. Он с великой любовью трудился на земле, но после очень тяжелого периода, пережитого им на строительстве канала Дунай-Черное море[1], захотел подвести черту пройденному и обратиться в глубь своего заблудшего существа. Увидев, какая нищая у него душа, он стал искать Бога.
Его путь к миру святости не был легким, а все стези, пройденные в жизни, приводили к одному и тому же — к молитве. Брат Виктор, как звали его в миру, не помнит, чтобы у него когда-нибудь что-нибудь болело, и лекарств он не принимал никогда. Но что он знает без сомнения, так это то, что он никогда не был склонным к объедению. Мясо ел только в детстве, а овощные похлебки и травяные чаи всегда доставляли ему чувство сытости. Секрет его здоровья кроется в посте и молитве.
После того как жизнь отчетливо открыла ему его взлеты и неожиданные падения, Виктор в бессилии своем обратился к небу, прося Небесные силы указать ему путь к тому месту, где он мог бы оплакать свои грехи. Так он оказался в братстве монастыря Фрэсиней, где на протяжении десятилетий и оставался послушником. Когда я спросила его, почему он так долго не принимал постриг, он посмотрел на меня пристально, улыбка сошла с его лица, и он признался, что еще в молодости поклялся себе принять монашество только в том возрасте, когда искушения одно за другим начнут отступать и когда путь к спасению станет для него совершенно ясным. Однако искушений было бесчисленное множество, и чем больше он приближался к Богу, тем сильней его искушал нечистый. Он проходил послушание на конюшне, в саду, на лесных работах, делал все, к чему обязывает жизнь послушника. Богослужения, совершаемые в этой обители по Афонскому уставу, сделали для него ясными даже самые запутанные пути к миру святости, и он стяжал особый монашеский опыт. Придя сюда, он раз и навсегда порвал с жизнью, которую проводил в миру, оставив в прошлом обманчивые услады жизни, заменив их навсегда постом и молитвой.
Десять лет тому назад Господь и Матерь Божия судили, чтобы брат Виктор взошел еще на одну ступень ко спасению, и, прожив некоторое время в лесах на Буильских горах, он пошел по тропинке, ведущей к скиту Пэтрунса, и остался здесь навсегда. И вот, после десятков лет поисков и неопределенности он выбрал для последних лет своей жизни самый строгий в Олтении монастырь. Он говорил мне, как он счастлив быть рядом с братьями из Пэтрунсы и как он обязан отцу Варсонофию Гергелу, настоятелю монастыря, не только принявшему его в монашескую семью скита, но и помогшему ему облечься в чистую одежду монашества.
Не скуп на слова монах Симеон, но когда заходит речь о том дне, когда он стал монахом, старец сникает и поднимает глаза к небу. Я почтила его молчание, пытаясь уловить хотя бы то, чему мгновение дает просочиться сквозь невыразимые переживания. «Не оставил меня благой Бог: когда мне исполнилось сто лет, я стал монахом. Видите, у каждого есть возраст разума, когда в нас пробуждается вера христианская», — сказал старец, обратив взор свой к небу, словно в знак благого пожелания.
Перевела с румынского Зинаида Пейкова
Zuarul Lumina
