 |
| Радонеж | Василий Ирзабеков, Наталья Ларина | 10.03.2011 |
Попалась мне как-то на глаза книга Василия Ирзабекова «Тайна русского слова. Заметки нерусского человека». 
Прочитала её и меня просто поразила любовь автора к России, русскому языку, через изучение которой принял православную веру. Фактически Ирзабеков сложил гимн русскому слову, который стал для азербайджанца Фазиля Давуд оглы более родным, нежели для многих русских. Стал сутью и нервом его жизни. Мне захотелось встретиться с Василием Давыдовичем, чтобы узнать у него о том, что не сказано в книге — о его азербайджанских корнях, о существовании в Баку и вообще поговорить о жизни.
— Я знаю, Василий Давыдович, что вы читаете лекции в Лавре, Российском православном институте им. Иоанна Богослова, в академии МВД. Тема их — «Русский язык, как Евангелие». Расшифруйте, пожалуйста, ваше название.
- Когда-то я спросил своего учёного деда, что означает слово «человек». Он ответил просто: «человек — это человек». Ну, дед, сказал я ему, твоё объяснение не несёт никакой смысловой нагрузки.
Позже, когда я стал заниматься русским языком профессионально, я понял, почему меня не удовлетворил ответ деда: он не вытекал из высокой миссии русского языка, который связан с Евангелием, как никакой другой.
Невероятно, чтобы слово человек, означающее в столь богатом языке венец Божьего Творения, было случайным набором, не стыкующихся меж собой смыслов.
Размышляем. Чело — это лоб. Получается, что самое главное — это лоб. А давайте вспомним русские пословицы и поговорки об этом предмете и посмотрим, с уважением ли русский человек относится к нему. Ну, назовите мне, Наталья Алексеевна, хотя бы несколько.
— Пожалуйста. Заставь дурака Богу молиться, он и лоб расшибёт. Бездельник — лоботряс. Поп — толоконный лоб.
- И что же вы в них слышите? Почитание? Нет его. Это что же получается? Самое главное в человеке — лоб, чело, — и никакого почитания.
— А разве не почтительна поговорка «Семи пядей во лбу»?
- Здесь скорее ирония. Приходится признать, что основная масса поговорок о лбе, челе или уничижительная, или презрительная. А теперь разберём вторую часть слова — век. Никакого смысла, кроме временного, в нём нет. Вот и получается полный тупик.
Когда же мы говорим — словек, — всё встаёт на свои места. Слово — имя Самого Бога, а словек — то есть, каждый из нас, ребёнок Бога. Такого усыновления, как у христиан, нет нигде. Чувствуете, какое высокое достоинство придано нам. И если пафосом иных верований является мысль о ничтожестве человека пред Всевышним, то Священное Писание говорит нам о совершенно ином — мы созданы по образу и подобию Божию. «Посему ты уже не раб, но сын», — вторит апостол Павел.
Сам язык наш многомудрый подсказывает нам, тугоухим, что самое главное для «образователей» — не передача суммы неких знаний. Куда важнее восстановление в человеке образа Божия. Нам, Иванам, не помнящим своего высочайшего родства, русский язык напоминает о нём, зовёт к постижению — ещё до законов физики, химии, математики — именно этого совершенства. А потому безобразие — есть именно потеря образа Божия. И как же понятна становится наша любовь к иконам, ведь образ всегда стремится к первообразу. Преподобный Серафим Саровский давал наставление одной матери не торопиться учить детей наукам, а приготовить прежде душу.
— Но коль скоро так велика миссия русского языка, как же он мог так низко сегодня пасть. Сейчас подрастает моя внучка Кира и, порой, мне кажется, что мы говорим с ней на разных языках. Я часто прошу её растолковать, что означает то или иное сленговое выражение. Говорят, будто сейчас издаются толковники сленга в помощь родителям. Что вы скажете по этому поводу, Василий Давидович.
- Да, в русскую речь агрессивно вторгся тарабарский язык. Чаша современного русского языка переполнена до краёв блокбастерами, сейлами, мультиплексами, роумингами. Словно бы Россия не рождала никогда Ломоносова, Даля, Достоевского., а одну только Эллочку-Людоедку. Увы, русские слова нынче не в чести.
Атаки на русский язык предпринимались не раз. Когда войско Наполеона лавиной катилось по русской земле, оскверняя православные храмы, в великосветских салонах продолжали общаться на языке врага, подчёркивая свою элитарность.
Да что говорить, если даже Пушкин беседовал на балу с одной дамой два часа. Одоевский спросил его: «Александр Сергеевич, видно, эта дама очень умна». А Пушкин ответил: «Не знаю, мы говорили с ней по-французски».
Я эту фразу не понимал, пока у выдающегося русского учёного Александра Семёновича Шишкова, адмирала, госсекретаря, министра просвещения, верой и правдой служившего четырём царям, не прочитал, почему именно французскому учили высший свет. Да потому, что на нём удобнее всего болтать. Да, да, именно болтать.
Если я с кем-то говорю по — русски, то минут через десять понимаю, что за человек, а на французском — этого не поймёшь.
Народ русский не растерял здорового национального чувства, а потому и не испытывал благоговения к «французишкам», как носителям образцовой культуры. С присущим им здоровым юмором крестьяне заклеймили агрессоров беспощадным словом шаромыга. Именно так услышало русское ухо жалобное «Шерами» тех, кто позорно отступал на Запад и клянчил хлебушко по ограбленным ими же деревням. А поэтому и надменное шевалье с тех лет и по сей день припечатано народом хлёстким словечком «шваль».
Надо понимать, что слово, лишённое русских корней, губительно действует на душу человека, ибо бескорневой язык обрывает нити, которые связывают нас с Богом и если нарушается божественное достоинство слова, то искажается и нравственное достоинство человека: он становится рабом, скотом. Разве мы с вами не видим, как «молодёжная культура», точнее низменная субкультура, уже изменила образ юношей и девушек.
Или возьмём широко вошедшее в обиход слово бомж. Раньше подобных людей на Руси называли бродягами, бедолагами, горемыками. Согласитесь, что эти слова гораздо человечнее, нежели аббревиатура бомж, из которой выхолощено человеческое чувство сострадания. Разве это хлёсткое слово не показатель нравственного падения общества.
Надо сказать, что все эти уродливые словесные наросты появились после воцарения безбожной власти, когда нити, связывающие человека с Богом, оборвались. Каждый язык говорит о Боге, но только русский — не о Боге вообще, а о Христе. Вот скажите, чем отличаются слова воспитание и питание?
— Чем восхождение от нисхождения.
- Верно. Питание это движение вниз. Воспитание — это устремлённость вверх. Ни в одном языке за этими словами нет такой глубины, как в русском. Человека надо напитывать тем, что будет его поднимать вверх. Бывает, скажу родителям, что же вы не воспитываете своих детей? Да вы что, возмущаются, на юг их возим, фигурным катанием, английским занимаемся и т. д. и т. п.
Ну и что? Это всё питание. А знают ли ваши дети хотя бы одну единственную молитву, данную Иисусом Христом — «Отче наш»? У русского народа есть даже пословица: «Это надо знать, как Отче наш».
Моя младшая дочь учится в обычной школе. Учительница спросила, кто знает эту молитву. Только две девочки из двадцати восьми учеников. И это в Москве, в Третьем Риме.
— Похоже, Василий Давидович, во втором Вавилоне.
- Ну, так наша задача — не допустить превращения третьего Рима во второй Вавилон. А знаете, что потом случилось на том уроке? Ребята обступили дочь и попросили списать молитву. Вот это и есть воспитание.
Насаждая же агрессивно в нашу речь легионы вульгарных слов, в нас, вбивают мысль, что наш национальный язык не поспевает за цивилизацией. А мне хочется привести высказывание уже упомянутого мною великого Александра Семёновича Шишкова: «Язык наш превосходен, глубокомыслен. Надлежит только познать цену ему, вникнуть в состав и силу слов, и тогда удостоверимся, что не его другие языки, но он их просвещать может».
— Да что же осталось от Святой Руси, Василий Давидович? Можно ли это трепетное определение применить к стране, взятой в кольцо ночных клубов, казино, интим-салонов? Не в Содом ли и Гоморру превратилась она?
- Рискну утверждать, что и сегодня нашу многострадальную Россию можно и нужно почитать Святой. Ведь святость — это не безгрешность, а потенциал души народной, потенциал её устремлённости к Небу, который в состоянии восстановить и укрепить вековые основы нации.
А разве нет и сегодня проявлений святости в переливчатом звоне колоколов, в согбенных бабушках, спешащих ко всенощной, в подростках, терпеливо дожидающихся исповеди.
— Куда же, Василий Давидович, смотрят власти? Какие только национальные проекты не провозглашены! А важнейшего — сохранение языка — нет.
- Ещё в 1821 году Кюхельбекер писал, что язык народа — это его душа. История его значительнее, чем даже история политических изменений. Сегодняшнее нравственное состояние нашего общества беспощадно отражается в разговорном языке. Процессы, которые происходят сейчас в русском языке, лингвисты называют третьей варваризацией.
И мрачно пророчествуют: истребить в государстве язык народный — значит истребить и сам народ. Похоже, средства массовой информации лихо взялись за это дело.
— Вот-вот, меня наши прихожане порицают за то, что я смотрю телевизор. В такие моменты я чувствую себя как бы виноватой и начинаю оправдываться, что смотрю, мол, только приличные передачи. А что вы, Василий Давыдович, скажете по этому поводу?
- Я тоже смотрю по одной простой причине: часто выступаю в студенческих и школьных аудиториях. Если мы, православные, к ним не придём, то кто же вместо нас. Поэтому я должен знать, чем молодёжь заполняет свой досуг, иначе разговор не возможен.
Как-то школа попросила меня выступить перед учениками. Два часа мы с ними разговаривали. Они задавали вопросы и отвечать надо немедленно. Им нельзя сказать, что у меня есть точка зрения, но я хочу ещё кое-что посмотреть и осмыслить. Если ты сейчас же не ответишь на их вопрос, то всё, — ты для них не авторитет. А вопросы они задают не простые.
Итак, девочка спросила меня, на каком языке говорили Адам и Ева. Труднейший вопрос. Один ребёнок предположил, что на русском, другой — на церковно-славянском, третий — на греческом. Спас меня от ответа звонок, и я предложил классу подумать до следующей встречи.
Я же над этим вопросом потом ещё долго размышлял. Сказано: «в начале было слово и слово было у Бога, и слово было Бог».Люди — единственные на земле словесные существа. Если у них отнять слово, они превратятся в мычащую биомассу. Поэтому духовным может быть только тот, кто наделён словом.
— В одной из молитв Богородице читаю: «Яко начальника тишины родила еси». Получается, что Христос и есть начальник тишины. А как же Слово? Ведь где слово — тишины нет.
- Святые отцы говорят, что в ожидаемый восьмой день разговаривать не будут. А и зачем? Ведь слова — это костыли. Там в них нужды не будет.
Жуковский писал о «невыразимом выражении». Поэты страдают от того, что не могут выразить мысль (мысль изреченная есть ложь). Ложь не потому, что обман, а потому, что не абсолютно адекватна понятию. Это заставляет страдать. А в вечности страдания не будет.
Популярная советская песенка многое объясняет: «Мы так близки, что слов не надо». Там, где великая любовь, о чём и говорить? Так что начальник Тишины — это Тот, который Слово, то есть, Иисус Христос.
xхх
Помните, я сказала, что русский язык — смысл и нерв жизни Фазиля Давуд оглы, в крещении Василия. Думаю, читатель убедился в непреувеличенности такой оценки. Такой пламенный текст просто не мог не воспламенить ревностью к своему родному языку. Я, во всяком случае, эту увлечённость испытала на себе и мне захотелось побольше узнать о жизни нашего героя.
Родословная Василия Давидовича не менее колоритна, чем он сам. Девяносто пять лет прожил на этом свете его дед Мир Сеид Мамед, не смотря на то, что участвовал в двух революциях и трёх войнах. Дворянин, генерал-майор атлетического телосложения, первый выпускник школы красных командиров. Романтик. Но романтиков-то в первую очередь и косили. Приговорён он был к высшей мере — расстрелу. Целых четыре года он ждал исполнения приговора, не раз подавал прошение о помиловании и, о, чудо! Наконец, получил его.
Принято считать, что на войне неверующих не бывает. А вот Мир Сеид был атеистом. Вспомнил об этом Василий Давидович не случайно. На «Народное радио», где он ведёт передачу, позвонила слушательница Зоя Абасовна: «Да что вы всё о своём православии, — агрессивно начала она. — Мне 86 лет, я прошла войну, честно трудилась до глубокой старости, вырастила много детей. Но я атеистка, так что же я по-вашему клеймённая что ли».
Василий Давидович опешил от такой агрессии и ответил женщине так:
- Зоя Аббасовна, вы не представляете в насколько более выгодном положении находитесь вы перед Богом, чем я. В Писании сказано, что судить будут по законам совести. Вы прожили трудную, достойную жизнь. А я в отличие от вас несчастный человек: всё знаю и мало что исполняю.
Мой дед был такого же плана, как Зоя Аббасовна: кристально, как сегодня бы сказали до ненормальности честный, прямо, как и Зоя Аббасовна. Всё ожидал упрёков в атеизме. К нему каждый день приходил сосед настолько древний, что называл деда сынок. Усаживался на лавочку в нашем Бакинском дворике и рисовал палочкой прямоугольник.
- Вот видишь, Мир Сеид, это могила. Когда люди умрут, кого отведут в рай, а кого (тебя) в ад.
Надо сказать, что дел был благочестивый атеист. Когда я мальчишкой пытался сказать что-то нелицеприятное о пророке, он сердился: «Ты не веришь, не верь. Это твоё личное дело. Но никогда не забывай, что есть люди, для которых это свято и когда ты так говоришь, ты оскорбляешь их. Так что у нас в доме никогда не было безбожия».
Под влиянием такого деда и рос маленький Фазиль в семье, где все старшие были педагоги. В том числе и дед, который окончил после войны Бакинский университет. Ну и незавидная участь первого внука, ведь он был полигоном для всевозможных педагогических экспериментов. Бабушка шутила: «Мы все учимся стричь на твоей голове».
Дед был очень эрудированным, о чём знал весь класс Фазиля. Одноклассники прибегали в дом Ирзабековых делать уроки, так как Мир Сеид отвечал на любой их вопрос.
- От кого же он набрался такой эрудиции? — поинтересовалась я.
- От моего прадеда, своего отца. Вот был потрясающий человек. Звали его Али Султанбек. Он был наместником царя на Кавказе, в Туркестане. Знал много языков. В отставку ушёл в чине надворного советника, что соответствует генерал-майору.
В благодарность за честную службу Николай Второй подарил ему альбом с красивыми застёжками и с трогательной надписью.
- Вот бы одним глазком взглянуть на эту реликвию!
- Увы и ах! Негоже коммунисту, считал дед, оставлять у себя дома эту память. Место альбома — в музее Азербайджана.
Другой дед (по материнской линии) тоже известный в Азербайджане человек, Исрафил Ибрагимов. Он был организатором революционного подполья Закавказья. По заданию партии внедрён в жандармское управление и занял там высокое положение.
Пришло время, и его арестовали, а затем и казнили. Кто же был его палачом? Первый секретарь компартии Азербайджана Багиров. Исрафил был очень красив, статен, умён, образован, любимец женщин. Утром, выйдя на балкон, он видел букетики цветов, которые его поклонницы забрасывали ночью. Те, что не долетали до балкона, валялись на земле.
Багиров же был маленький, невзрачный, рябой. Сотрудник царской охранки. Он очень завидовал Исрафилу. Багиров обвинил его в подготовке мятежа и собственными руками выколол глаза и бросил в нефтяной колодец. Вскоре был расстрелян и сам Багиров.
Вот ведь как бывает в жизни: спустя много лет дети этих двух жертв революции, не зная этой страшной страницы их биографии, поженились. Но счастливой семья их не стала.
Поскольку родители маленького Фазиля сразу разошлись, ребёнка взяла к себе его бабушка Бадам Ханум Ахундова, самый дорогой, самый любимый его человек. Бадам всю жизнь преподавала в начальной школе. Была она очень набожной. Её отец Сеид Мамед Ахундов был купец первой гильдии. Когда в Баку началась нефтяная лихорадка, магнаты бросились покупать участки. Кстати, сам Нобель свои первые деньги заработал на бакинской нефти. В Баку и до сих пор есть посёлок Нобель, где жили его рабочие.
Сеид Мамед тоже вложил весь свой капитал в небольшой участок земли. Роет, роет, а нефти нет. Он был в отчаянии, хоть руки на себя наложи.
И о, чудо! В тот же день, когда родилась его первая дочь Бадам, ударил первый нефтяной фонтан. И потом, в течение всей жизни, где бы Бадам не появлялась, она приносила всем радость и удачу.
Перед поступлением в институт друзья Фазиля приходили к его бабушке. Она поцелует, погладит по голове, помолится. После экзамена все приходили благодарить Бадам. Если дома у кого-то что-то пропадало, она, подробно распросив, подсказывала, где лежит пропажа. Чтобы у кого не случилось, сразу звонили бабушке. Была у неё одна близкая знакомая, она давала уроки по фортепьяно. Прибежала к нам встревоженная: пропали памятные золотые часы. Бабушка подробно расспросила, кто был и сказала, пойди к такой-то и скажи, чтобы она отдала тебе пропажу, а ты ни словом не обмолвишься её родителям. Подруга удивилась: «Да ты что, Бадам! У неё отец профессор, они едят на злате-серебре. Но всё-таки пошла. И действительно, часы оказались там, куда указала бабушка.
Бывало, встанет она утром и посылает деда на рынок: к вечеру приедут гости, купи то-то и то-то вплоть до матрасов, на которых люди могли бы переночевать. Как будто по телефону кто сообщил. И правда, вечером пожаловали гости. Несмотря на свою миниатюрность, она была очень смелая. Однажды я был свидетелем такой сцены. Сцепились в драке двое мужчин с ножами. Все прохожие делали вид, что ничего не замечают. А моя дорогая бабушка встала между ними, я от страха зажмурился, и минут десять спокойно говорила с ними. Разошлись драчуны, как овечки, а я долго не мог придти в себя.
Бабушка нарожала много детей. Самым любимым и одарённым был Фазиль (потом его именем меня назвали). Дожил он только до пяти лет. Молочница принесла молоко от коровы, заболевшей бруцеллезом.
Вторым любимым сыном был Али. Он прибавил себе возраст, чтобы уйти на фронт. В одном из боёв его контузило, когда он открыл глаза, увидел склонившегося немца, он понял, что попал в плен. Прошёл через страшные концлагеря и в конце концов бежал оттуда. Партизанил в Греции, Италии. А когда вернулся на Родину, его, как водится, отправили в наши сибирские Гулаги. Но он и оттуда убежал. Вспоминая те годы, он говорил, что по сравнению с сибирским лагерем фашистские были санаторием.
Его мечта была стать врачом, он даже поступил в медицинский, но вскоре его отчислили из-за того, что он был в плену. После всех этих потрясений он умер на руках у своей мамы, моей дорогой бабушки, глубоко измождённым, седым стариком, без зубов, с отбитыми внутренностями. Было ему двадцать семь лет. На дворе был 1949 год. И когда в 1953 году родился я, она отдала м не всю свою любовь.
Господь послал ей лёгкую смерть за её великие труды и за необыкновенную любовь к людям, за бескорыстие. Она нам говорила:"Вы не будете со мной мучиться, когда я состарюсь, и я не буду лежать ни одного часа, а упаду, как натрудившаяся лошадь». И действительно, необычайная труженица, лучший в городе педагог. Каждый день она писала подробный план на завтра и во время составления очередного плана с ней случился сердечный приступ и не у спели просохнуть чернила, как её не стало.
- Моя золотая бабушка, — говорит Василий, — оставила мне столько наказов, что мне хватит их на всю мою жизнь. Помню в детстве она мне приводила поговорку, пронзительность которой я понял гораздо позже. Звучит она так: «Не бойся входить в дом, где не чтут Бога, а бойся входить туда, где не почитают старших».
В нашем бакинском дворе жила необъёмная русская красавица Ксения, Ну очень колоритная. Нарожала она кучу детей. Босоногие, как Маугли, малыши носились по двору стайками. Имена всех их запомнить было невозможно, а потому всех их звали Лёшка-Мишка. И вот как-то стоит моя маленькая, щупленькая бабушка рядом с мощной казачкой Ксенией, а мимо стайкой проносятся многочисленные Лёшки-Мишки. «Ксения, — говорит бабушка, — я удивляюсь, как у тебя все дети похожи»? Ксения похлопала себя по животу и сказала: «Так одна же фабрика их выпускает». Одна не одна, а был среди её детей Колька, всё время хамил матери. Вот Ксения говорит: «Коленька, сынок, ну как тебе не стыдно, я же тебя холила, лелеяла, ночей не спала, молоком своим кормила». Знаете, что он ответил матери: «Ну завела пластинку, куплю я тебе бидон молока. Хватит?»
Это и есть — бойся ходить в дом, где старших не уважают. Вот в дом атеистки Зои Аббасовны, помните, я рассказывал вам о радиослушательнице, я пойду в гости, в дом Кольки — ни-ког-да.
Когда слышишь, как азербайджанец Фазиль Давуд оглы прекрасно говорит по-русски, он поясняет, что в том нет никакой его заслуги. Просто Господь сподобил родиться в городе и семье, где несмотря на всю её азербайджанскую патриархальность, хорошо говорили по-русски. Его любимая бабушка вспоминала, что как только ребёнок раскрыл глаза, услышал добротную русскую речь, он сразу заговорил по-русски. И с тех пор, признаётся Василий, он купается в ней, как в ласковом упоительном море.
- Как бы изменив своему народу? — осторожно подсказываю я.
- Русская пословица: где родился, там и пригодился, — жила во мне ядовитой занозой и немым укором много лет. — Василия не смутил мой вопрос. — Я часто задавался вопросом а, есть ли у меня, рождённого в иной традиции, моральное право в каком-то смысле перерождения. Непростой вопрос. Ответ на него есть. Вот он. В отличие от многих моих соотечественников, я родился ещё раз в возрасте сорока двух лет. И произошло это главное событие всей моей жизни в храме Преподобного Сергия Радонежского в Крапивниках. Тогда я сказал своей жене, что если не покрещусь, наконец, то умру, не сознавая тогда, насколько был близок к истине.
Беседа наша затянулась. Прощаюсь с моим героем и, что называется, под занавес, Василий Давидович говорит: «Азербайджанец бодро скажет «саг ол»!, что значит, будь здоров. Персиянин пропоёт «худа хафиз», что означает препоручаю Богу, английское «гуд бай» — всего доброго. Итальянское «чао» напомнит нам русское отчаливай. Турок воскликнет «хай дэ гюле-гюле» — чаще смеяться. Русский же скажет «прощай». Словно попросит прощение. За что? Возможно, за потраченное вами время зря. И чем я могу оправдаться? Может быть, репликой одной шекспировской героины: «Любовью я богаче, чем словами».
