В N 3 'Русского Вестника' за 2004 год был опубликован материал 'Скандальное решение комиссии по канонизации'. В нем приводились оскорбительные для памяти воина мученика Евгения Родионова высказывания секретаря Синодальной комиссии по канонизации священника Максима Максимова. Он сделал их в интервью ответственному редактору органа Московской Патриархии газеты 'Церковной вестник' С. Чапнину.
Многие читатели обратили внимание на то, что именно в 'Церковном вестнике' в последнее время часто публикуются материалы, вызывающие по меньшей мере недоумение православных людей. А это интервью вызвало просто бурю возмущения и у многих священников, и у военных людей, и у простых мирян.
В этой связи главный редактор 'Русского Вестника' А. А. Сенин обратился к маме Жени Родионова с просьбой высказать отношение к положению вокруг памяти Евгения и к словам о. Максима.
— Любовь Васильевна, Вас мало кто знает по имени-отчеству, все называют Вас мамой Жени Родионова. Как Вы пережили гибель сына?
— Бог дал мне суровое испытание: мой единственный сын Евгений попал в плен к чеченским боевикам. Попал не потому, что он плохой солдат, а потому, что в условиях гражданской войны без границ в плен может попасть любой человек, даже генерал или даже священник, как, например, отец Анатолий Чистоусов, которого я знала лично с 1996 года.
Долгих десять месяцев я искала своего сына среди боевиков и ваххабитов. Никому мой сын оказался не нужен, кроме матери. Тела четырех солдат-пограничников, которых убили чеченцы за то, что они отказались изменить присяге, остались верны долгу и Родине, даже под пытками не предали православной веры, нашла я и привезла на Родину. Среди них был и мой Женя. Женя погиб в свой день рождения 23 мая 1996 года. В 1996 году в этот день был праздник Вознесения Господня. Семнадцать раз я встречалась с боевиками, чтобы выкупить тело сына, которое они превратили в товар. Боевики рассказывали мне страшные вещи о казни Жени, десятки раз смакуя подробности отрезания головы. Опознала я сына по нательному крестику. Крестик этот он сделал своими руками и никогда нигде не снимал.
Не всегда мы с ним понимали друг друга: я была четверть века членом КПСС, вступала в партию не ради карьеры и собственной пользы. А Женя с десяти лет начал ходить в храм и носить крестик. Впервые я по-настоящему пришла в храм в станице Ассиновской в Чечне. Там, на войне, произошло полное переосмысление жизни и смерти.
Но и Родина, границы которой мой сыночек защищал в Чечне (а Женя был пограничником), приняла его тело неласково. Я и мой сын жили в Московской области, в Подольском районе, в поселке Курилово. Я и сейчас живу там же, хотя квартира наша была отдана под залог на выкуп тела Жени. Вернуть залог и оставить квартиру в моем распоряжении помогли добрые люди, и более всех один добрый человек. Впоследствии он стал священником. Его имя — отец Димитрий Шмелев, в настоящее время он настоятель восстанавливаемого из руин старинного храма Бориса и Глеба в Истринском районе Московской области.
— Отец Максим (ему, кстати, всего немногим более 20 лет, но он уже дерзает изрекать от имени Церкви вердикты по вопросам прославления) упрекнул Вас, что Вы не ходите в храм рядом с Вашим домом, а люди, которые приезжают на могилу Евгения, сами служат панихиды и в храм к священнику тоже никогда не обращаются. В этом о. Максим увидел сектантство…
— Жителей Курилова хоронят на административном кладбище у храма Вознесения Господня. Тамошний молодой священник, о. Александр Филиппов, недавно бывший профессиональным массажистом, отказался отпевать моего сына без оплаты. Соседи сжалились над нами (денег у меня после Чечни совсем не было), заплатили ему 300 рублей, только тогда он совершил обряд отпевания. Впоследствии у него погиб брат, который сейчас похоронен в двух метрах от дверей храма Вознесения Господня, рядом со священнослужителями этого храма.
Отношения мои с этим священником не сложились. Он ненавидит меня за прямоту, за то, что к Жене на могилу приезжают и приходят люди со всей России, от Дальнего Востока до Прибалтики, из бывших советских республик — Украины, Казахстана и из стран далеких — Америки, Германии, Франции. С 1997 года он не однажды предъявлял мне претензии в том, что я приглашаю священников послужить панихиду на могиле, не согласовывая с ним. Его раздражает, что он остается в стороне от поминовения убиенного солдата. Приезжают днем и ночью, священники и военные, генералы, и очень много детей, часто целыми классами. В храм они почти не заходят, потому что он всегда, кроме воскресенья, закрыт. Мне больно на Церковь, которая уничижается недостойными служителями. Примеров тому, кроме этого, я знаю предостаточно, о чем очень скорблю.
О. Максим именно со слов о. Александра Филиппова говорит, что я в храм не хожу, и обвиняет в каком-то сектантстве. Отвечаю: невозможно перечислить все храмы, в которых я бывала, в которых исповедовалась и причащалась святых Христовых Таин, они расположены не только в Москве, и многие православные батюшки могут это подтвердить. А панихиды служатся на могиле Жени всегда кем-то из приезжающих православных священников. И, наконец, испокон веку на Руси на посещение кладбища ни у священника близлежащего храма, ни у кого другого не принято испрашивать разрешения.
— Любовь Васильевна, Вы часто бываете в Чечне и в госпиталях, где лечатся наши воины, получившие ранения и увечья в боях. Расскажите, чем Вы занимаетесь и что могли бы сделать государство и Церковь, чтобы облегчить их страдания?
— После похорон сына на его могиле на пятый день умер его отец. Я осталась совсем одна с болью и обидой в душе. Жить не хотелось. Разве что затем, чтобы отомстить за сына. Но ровно через три года и три месяца погиб его убийца. Бог воздает каждому по заслугам. А мне Творец послал священников, которые не только помогают мне в духовном развитии, но и помогают солдатам в Чечне и госпиталях. Россия пропустила через Чечню всех молодых и крепких ребят, потеряла десять тысяч убитых и столько же раненых.
На сегодняшний день только по официальным данным без вести пропавших в Чечне наших русских солдат насчитывается 1500 человек. Многие из них наверняка находятся в рабстве, терпят страшные мучения и унижения. А комиссия по розыску сидит в Москве и ни разу в Чечню не выезжала.
В первую чеченскую войну наши военнопленные никому не были нужны — ни государству, ни Церкви, отчего большинство из них погибли, в том числе и мой сын.
То же происходит и сейчас. Ведь в плену находятся наши близкие, наши дети, они так нуждаются в нашей помощи! Поэтому я хочу обратиться к Святейшему Патриарху с такой просьбой. Наши архипастыри имеют контакты с мусульманскими иерархами. Может быть можно наладить какой-то обмен этих несчастных по религиозной линии? Ведь даже крыло мухи имеет вес на весах у Бога, а здесь столько людей, столько мольб о спасении! Их нельзя оставить без молитвенной и реальной помощи!
Я стараюсь делать то, что мне по силам, живу по завету святителя Луки Крымского: 'Не можешь делать большое дело — делай маленькое, но честно и с любовью'. В последнее время я живу тем, что стараюсь облегчить тяготы службы нашим солдатам в Чечне, вожу туда необходимые для них вещи как бытового обихода, так и предметы с религиозной, культурной и патриотической направленностью. Я была в Чечне 25 раз, отвезла и раздала в солдатские руки свыше 600 тонн груза, собранного и закупленного в основном на деньги небогатых православных верующих и просто добрых людей как в России, так и в других странах. В моей деятельности очень многие помогают. Это и батюшки, и самые разные люди. Я не представляю никакого фонда или политической партии, не принадлежу ни к какому политическому движению. Может, поэтому люди и доверяют мне, что разуверились в подобных организациях!
— Из высказываний о. Максима можно сделать вывод, будто это Вы настаиваете на канонизации сына. И еще он утверждает, что Вы 'честно признались', что невозможно доказать мученическую гибель Евгения за Христа?
— Я не ищу ни славы, ни наград. Я просто солдатская мать, и мой сын честно выполнил свой воинский и гражданский долг — не стал предателем, не изменил вере православной. За это он любимый и почитаемый в народе герой. Он принес России не позор, а славу и честь. На его примере воспитывают детей, его поступок уважают даже неверующие, не говоря о православных.
Поэтому во мне и вызвали недоумение и негодование слова секретаря комиссии по канонизации Московской Патриархии священника Максима Максимова в официальном органе Московской Патриархии — газете 'Церковный вестник'. В нем оскорбительно говорится обо мне и о моем сыне, подвергается сомнению его страшная кончина. Не собираюсь отвечать на обвинения, оправдываться мне не в чем, но прояснить кое-что все же хочу.
Священника Максима Максимова я видела однажды, весной прошлого года, когда он вызвал меня на беседу в комиссию по канонизации. По форме беседа эта напоминала допрос. Молодой человек, по возрасту годящийся мне в сыновья, в присутствии нескольких незнакомых людей выспрашивал меня о том, с какими словами умирал мой сын, хвалил ли он Господа или ругал своих убийц? И есть ли этому свидетели?
Отвечаю: есть. Пусть о. Максим, ежели не струсит, едет в Чечню к боевикам, и адреса известны — Бамут, Ачхой-Мартан, и спрашивает их. Мой сын, погибая, не думал о том, будут его канонизовать или нет. Он просто остался честным порядочным солдатом и в первую очередь православным солдатом. Что касается меня, то пусть о. Максим постарается понять, что когда ночью, при свете фар от машины мать из земли выкапывает своего сына своими руками, то ей в голову не приходит мысль, что от убийц, продавших могилу за четыре тысячи долларов, надо взять расписку с печатями о том, как именно они отрезали сыну голову. У меня другая задача была — любыми путями забрать сына, похоронить в родной земле по-христиански.
Я твердо убеждена, что место каждому из нас определяет Господь. И от того, будет ли у меня печать с сургучом о канонизации моего сына или не будет, его место там не изменится. Я верю, что сын не в аду — в аду он уже был. Сто дней и ночей плена — это и есть ад. За православную веру и Отечество отдал жизнь мой сын, поэтому мне небезразлично отношение к нему и со стороны государства, и со стороны Церкви.
Не материнское это дело — способствовать прославлению собственного сына в лике святых, в чем обвиняет меня официальный орган Московской Патриархии в лице о. Максима Максимова. Более того, я всегда была против усилий человеческих, ибо такие явления решает суд Божий. Но факты мироточения (а недавно и кровоточения) икон воина мученика Евгения, коих уже засвидетельствовано и передано в комиссию по канонизации множество (икон написано свыше полутора сотен), чудесные явления, связанные с Женей, существуют. А как объяснить то изумительное появление в небе белых крестов из облаков, которые наблюдают собирающиеся почтить память моего сына в его годовщину 23 мая? И еще в этот день вокруг солнца образовался яркий радужный круг. Видели это множество людей, только в прошлом году их собралось более трехсот. Это запечатлено на фотографиях.
Меня на земле не держит ничто, кроме сознания, что я нужна людям — солдатам, офицерам, отстаивающим жизни верующих и неверующих в России. Если бы не было наших воинов в Чечне, если бы они не расплачивались своими бесценными жизнями и искалеченными телами за преступления политиков, то теракты, подобные на Дубровке или последнему взрыву в московском метро, давно стали бы обыденным делом. Наша армия нужна нам. Но и мы ей нужны, необходимы, как воздух. Не перчатки и тельняшки нужны ребятам в Чечне, а знание того, что народ с ними, а они для народа; что они делают правое, богоугодное дело. А перчатки — лишь один из многих способов этого выражения нашей любви и благодарности им. И не столько мандарины или яблоки нужны в госпиталях раненым, сколько любовь, духовное утешение, признание в том, что искалечили парнишку не за нефтяную трубу или грязные доллары, а за Вас, за меня, за всех нас, за Россию-матушку; что не бесцельна его жертва, его личная трагедия, она высока, полна смысла и нужна людям. Мы, которых Христос учил: 'возлюби ближнего, как самого себя', должны помочь безногому, безрукому инвалиду не потеряться в такой безжалостной к нему жизни.
— Кто, по Вашему мнению, боится прославления воина Евгения?
— Я думаю, что Жене не было бы стыдно за меня, за то, что я делаю. Всеми своими делами я стараюсь не посрамить честь сына. Женя — один из тысяч и тысяч достойно погибших за Отечество свое, за веру своих предков, за солдатскую честь. Я никогда не добивалась его прославления, больше всего на свете он нужен мне живой. Но если бы он был канонизован, в его лице были бы признаны святыми и все погибшие воины во всех войнах за Отечество свое. Простой солдат, не полководец, не князь, не адмирал. Рядовой солдат России. Плоть от плоти родной земли, близкий и понятный миллионам. Как бы подняло это русский дух, как воодушевило бы армию на подвиги, да и просто на добросовестную воинскую службу!
Есть силы, которые боятся этого как огня. Это и внешние, и, к сожалению, внутренние силы. Они не препятствуют показному возрождению Православия, но намертво стоят там, где появляются ростки возрождения внутреннего, где проявляется дух, патриотизм и крепость в отстаивании отеческой веры. Борьба за души человеческие идет невероятная. Кто-то считает, что в России нет уже нормальных людей, все наркоманы или извращенцы, и у власти доллар. Слава Богу, это не так. У нас замечательных людей еще очень и очень много.
Я всегда готова рассказать людям ту правду о войне в Чечне, которую знаю я, рассказать о нашей армии, о ее тяготах и радостях, об удивительных солдатах и офицерах, которые в наше время, страшное время, когда в обычной-то жизни остаться порядочным человеком почти невозможно, в условиях войны сохранили и честь, и совесть, и веру.
— Спасибо Любовь Васильевна, за то, что Вы согласились поделиться своими болями с читателями 'Русского Вестника'. Позвольте выразить Вам глубочайшую признательность за огромнейшие труды во благо возрождения России. 'Русский Вестник' и впредь будет выступать в защиту светлого имени воина мученика Евгения Родионова, которое не замарать кому бы то ни было!
