Как «мента» ни назови.

С первого марта милиция в России станет полицией

Боюсь, что суть от наименования не изменится. Ведь все это вошло уже в плоть и кровь. Если земля заражена, на ней ничего не вырастет. Выкраси ее в черный цвет, назови ее черноземом, она как была бесплодной, так бесплодной и останется. Всякий почвовед подтвердит: чтобы восстановить ее качества, надо снимать и вывозить на свалку весь плодородный слой и заменять его новым, здоровым. Так и тут. Поголовное переименовывание и переодевание милицейской братии похоже на покраску бесплодного слоя земли. Со стороны-то это поле, может, будет и красиво, но урожая не даст.

…Поезд в Москву пришел поздно. Метро было уже закрыто, я решил добираться до дома попутной машиной. Вышел на привокзальную площадь и стал «голосовать». Но вместо такси возле меня остановился откуда-то вдруг возникший милицейский «бобик». Меня настойчиво пригласили внутрь, но не для того, чтобы подвезти, а — проверить документы. Предложили раскрыть сумку, вывернуть карманы. Дескать, на предмет обнаружения наркотиков и оружия. Отнесся я к этим требованием с пониманием. Ребята делают свое дело, служба такая, сколько в эту глухую пору крутится всякого люда возле трех вокзалов. Разберутся.

Действительно, вскоре вернули все: кошелек, журналистское и командировочное удостоверения. Козырнули, мол, свободен. И уехали, растворившись в ночной мгле. Я машинально раскрыл кошелек. Денег в нем не оказалось. Оставили ровно на одну поездку в метро.

Другой похожий случай вышел в командировке в Нижнем Новгороде. Вот так же возле вокзала остановил патруль. Завели куда-то в подворотню, обшмонали — тоже на предмет наркотиков и оружия, потом отпустили. Я даже обрадовался: могли ведь и подбросить в карман «косячок» для показателей, потом не отмажешься. С хорошим настроением сел в поезд. Уже в вагоне обнаружил, что из дорожной сумки пропал диктофон.

Вот так обворуют среди ночи, а ты: «Спасибо, господин полицейский!»

Вспоминается случай на моей малой родине — в поселке Сандово Тверской области. Дело было так. Однажды здесь, в отделении милиции, был до смерти избит парнишка. Причина банальна. Два парня полюбили одну девушку. Только у одного на плечах были погоны, у другого — нет. И тот, что в погонах, силой забрал своего соперника с танцев, привез в ментовку, приковал наручниками к батарее отопления и бил, как и сколько хотел. Утром дело попытались замять. Труп, который всю ночь провалялся в подвале, тайком вывезли в соседний район, там и состряпали нужную бумагу. По ней выходило, что смерть паренька наступила от сердечной недостаточности. С тем и отдали родителям.

Но время было уже иное. Район сотрясли стихийные митинги, испугавшие не только местные власти, но и областные. В некогда тихий и законопослушный поселок нагнали ОМОНа. А люди жаждали не мести — справедливости. Они по рублю, по червонцу собрали деньги на независимого эксперта. И обратились ко мне, работавшему тогда в российской парламентской газете. Мол, напиши. И не только об этом. А и о том, что мы страдаем от краж, грабежей и разбоев, в то время как стражи порядка пьянствуют и развратничают, избивают пьяненьких мужичков да мальчишек и устраивают в поселке погони со стрельбой.

Люди идут в милицию за помощью, а там дверь на замке. Случалось, даже злую собаку на крыльцо привязывали, чтобы не беспокоили, не мешали.

Я и написал. Публикацию заметили депутаты. Началось расследования. Провели эксгумацию трупа. Было доказано, что парня действительно убили. Убийцу осудили. Полетел с должности начальник милиции. Полетели звезды и лычки с других погон.

Но вот шум стих, потревоженное болото затянулось, и оказалось, что поднятая волна большого ущерба преступникам и их соучастникам не нанесла. Опять начались побои. После очередного скандала вынужден был уйти на пенсию заместитель начальника по воспитательной работе. В милицию же продолжали брать людей, славившихся скорее хамством, чем приверженностью закону и порядку.

На меня же затаили обиду.

И вот когда я приехал к матери на юбилей и, ничего не подозревая, проходил вечером мимо отделения милиции, человек восемь парней в погонах выскочили из здания, взяли меня в кольцо и потащили в участок. Ни понятых, ни свидетелей. Даже звонок домой не позволили сделать. Затолкали в камеру, которая больше походила на карцер. Ни скамеек, ни нар, ни хотя бы небольшого оконца. Ничего, кроме загаженного пола, заплесневелых стен и потолка, с которого капало. Хочешь — стой, не хочешь — лежи на грязном липком полу или садись, привалившись спиной к стене. Бить не били, я исхитрился дать знать о своем задержании собкору областной газеты. Но до утра продержали.

После прокурор района на мой запрос ответит мне, что действия милиции по факту моего задержания признаны правомерными. Из чего выходило, что задержан я был обоснованно, обращались со мной согласно закона, а условия содержания соответствовали определенным нормам и стандартам. Подумалось: да проверял ли прокурор мою жалобу? Или поверил на слово милиционерам? А, может, он был уведомлен о моем аресте и дал негласное на него разрешение? Да и заходил ли хоть раз прокурор в поднадзорное ему заведение? А если приходил, опускался ли ниже кабинета начальника милиции? Или уже свыкся и все считает нормой?

Я не сомневался, что тех восьмерых парней спустили на меня, как цепных псов. Вот только кто сказал «фас» — не знаю до сих пор.

Догадываюсь, правда. Еще в тот вечер в милиции был большой загул. Я слышал в подвале, как там, наверху, в кабинетах, до глубокой ночи орали песни и лихо отплясывали одуревшие от водки хозяева и гости. Действительность вырисовывалась в какую-то фантасмагорическую картину. Создавалось впечатление, что я заложник. Что на рассвете лязгнут металлические засовы, и небритые, злые с похмелья они поведут меня куда-нибудь к ближним сараям…

Сандово — поселок небольшой. Узнав о моем аресте, на другой же день, как только меня отпустили, ко мне один за другим пошли обиженные служителями порядка люди. Не бомжи, не пьяницы забубенные, нормальные, законопослушные граждане своей страны. Шли, чтобы не столько посочувствовать, сколько поделиться своим горем. И оказалось, что обиженных милицией людей в этом крохотном российском поселочке полным полно. Одних бьют. Другим хамят, отказывая в помощи. Выяснилось, что ранее случившееся милицию ничему не научило, и хамство по-прежнему остается стилем ее работы.

Случайно ли, что еще не стих шум после убийства того влюбленного паренька, как в том же подвале повесился другой мальчишка. Еще один погиб по вине неразумных милиционеров, устроивших за ним гонку по обледенелой дороге. И ведь погибли не бандиты, не хулиганы какие-нибудь — обычные ребята, надежда и опора матерей.

Милиционер представляет сегодня собой опасность для гражданина, на чьи, собственно, деньги он и живет. Отчего это стало возможным?

Прежде всего — от бесконтрольности.

Так размышлял я, сидя в грязном вонючем подвале районного отдела внутренних дел. Прежде при приеме в органы существовал хоть какой-то отбор, хоть какие-то тесты. Сто раз осмеянная практика направления в милицию представителей трудовых коллективов, по направлению партии и комсомола пусть и не ограждала ее от людей случайных, но зато создавала хоть какую-то видимость общественного контроля. Потом и это исчезло. Остался лишь прокурорский надзор. Но начальник милиции и прокурор — люди, как правило, из одной номенклатурной обоймы. Они, как правило, сумеют друг с другом договориться.

В милицию тем временем пошли ребята из низших социальных слоев. У кого ни образования, ни квалификации, кто не хотел ни работать, ни учиться. «Многие протокол без ошибки составить не могут», — жаловался один мой знакомый следователь. Таким погоны на плечах дают не чувство ответственности, а ощущение вседозволенности и безнаказанности. Тогда же той ночью, в свете неяркой тюремной лампочки, явился мне и образ будущей диктатуры. Это будет не диктатура партии или класса, не диктатура военных, это будет диктатура грубой силы, хамства и похоти.
Этим материалом я не хотел бы обидеть тех, кто ценой собственного здоровья и даже жизни защищает нас от бандитов, воров, грабителей. Они есть, их немало, но не они делают погоду, а на поверхности-то плавают совсем другие, кто давно потерял доверие народа.

Не беру и так называемых «оборотней в погонах». Это два крайних полюса. Но между этими полюсами огромная масса рядового и сержантского состава, которая и служит той почвой, на которой растет наш правопорядок.

Вот почва-то эта большей частью и нуждается в окультуривании. Не в смене вывески, не в перекраске, не в отмывке, а именно в коренной реконструкции, чего новый закон не предусматривает.

Мой хороший знакомый много лет служил в конной милиции. Но после автомобильной аварии, в которой он повредил позвоночник, его списали из «кавалерии» в «пехоту». Попав в патрульно-постовую службу, он ужаснулся порядкам, царившим там. Их работа оценивалась количеством задержанных, оштрафованных, доставленных в вытрезвитель. Поэтому хватали всех подряд. А если мой товарищ этого делать не мог в силу своих нравственных убеждений, он должен был платить тем, для кого это было в порядке вещей. И они за деньги оформляли свои задержания на его имя.

Но был и другой знакомый. Участковый-уполномоченный районного отдела милиции Шумилов. Он не протирал штаны в отделении, как нынешние участковые, а на лошадке, велосипеде, пешком, на попутке добирался до самых дальних деревень, где жили люди, среди которых он призван был поддерживать закон и порядок. Он знал всех на своем участке, и его все знали. Но не боялись. Хотя время было суровое, когда за вынесенный с поля колосок давали по пять лет. Потому что главным для него было не наказать человека, а уберечь от неверного шага, и если тот все-таки оступился, как-то помочь ему не попасть за решетку.

Мерилом своей работы он сделал не количество задержанных, посаженных и осужденных, а количество спасенных от тюрьмы, переубежденных, перевоспитанных.
И когда он умер, на похоронах его собралось со всего района столько народу и рассказано было столько историй, что впору было издавать книгу.
Вот таким анискиным никакое переименование не нужно. Но этот подвид, к сожалению, сегодня почти вымер и занесен в красную книгу. На смену ему пришли мутанты без роду и племени. О таких говорят: они хуже бандитов. С бандитами договориться можно, с ментами — никогда.

Да и само слово «мент» произошло от них же…

Специально для Столетия

http://www.stoletie.ru/obschestvo/kak_menta_ni_nazovi_2011−02−04.htm