 |
| Вера-Эском | Владимир Григорян | 07.02.2011 |
«В мятой шляпе и костюме, сшитом, судя по фасону, лет тридцать назад, батюшка садится в машину, уже набитую послушниками. 
На дачу собрались — поработать и в баньке попариться. Парит учеников, отец Георгий, судя по слухам, собственноручно…»
Господи, как время бежит! Очерк про отца Георгия Иванова я написал лет пятнадцать назад, в самом начале работы в газете «Вера». Несколько дней назад пришла печальная весть. Не стало батюшки.
Отец Георгий… Вспоминаю, как наша газета вступилась за присной памяти вологодского протоиерея Василия Чугунова, друга нашей газеты, на которого вдруг ополчились иные. Как мало нашлось тогда людей, поддержавших нас! Конечно, из тех, кто был в курсе этой истории. Отец Георгий в стороне не остался:
«Здравствуйте, сотрудники газеты „Вера"-"Эском“! — писал он. — Беспокоит вас своим письмом протоиерей Георгий Иванов, настоятель храма Святого апостола Андрея Первозванного, благочинный Центрального округа Вологодской епархии. Вы, может, меня даже помните — как-то в 90-х годах ваша газета писала о нашем приходе… Не мог остаться в стороне. Хочется поблагодарить вашу редакцию за участие в защите памяти достойного и доброго человека — отца Василия…»
Батюшка, как же не помнить-то!
В тихой церквушке
Вспоминаю его белую церковь на берегу Вологды — храм Андрея Первозванного. Вокруг батюшки прихожане, его ученики — тоже священники, дьяконы, послушники. Свечи продавала чудная старушка, которой послушники присвоили отчего-то прозвище Кукарямба — то ли за оригинальность характера, то ли за вокальные данные. Все, кроме детей, над ней посмеивались, а с детьми она могла разговаривать часами.
Ещё жило при храме несколько почти всегда пьяненьких людей, которых там называли юродивыми. Самый колоритный из них — Валентин, незадолго до моего приезда лишившийся подруги Любки. И вот встанет он иной раз посреди храма и запоёт грустно:
В тихой церквушке у светлого озера
Старый священник с кадилом и рясою
Нас обвенчает под звуки священные…
И таких, как он, было ещё несколько, не говоря о множестве прихожан, и со всеми батюшка Георгий управлялся виртуозно. Иному крикнет гневно: «Мартышка!» — а потом приласкает, доброе слово скажет. Другому — наоборот, но потом всё равно утешит. Он был такой могучий и любящий одновременно, что я просто не представляю, как его можно было не полюбить.
Познакомился-то я с ним не в качестве журналиста. Мой друг Алёша Смирнов ходил у батюшки в послушниках, и имел отец Георгий на него особые виды. Мечтал, что тот станет священником. И сильно опасался, что я Алёшу буду уговаривать в мир вернуться. Меру пресечения моим возможным козням выбрал самобытную.
Как-то раз остановился я перед входом в церковь и собрался перекреститься. Вдруг выбегает откуда-то отец Георгий, молниеносным движением хватает меня за руку и с простоватой, как у кулачного бойца, улыбкой громко требует, чтобы я крестное знамение сотворил и дал слово, что Алёшку от священства не буду отваживать. Для лучшего усвоения несколько раз продиктовал мне текст моего выступления: «Алёшку от священства не буду отваживать». Слава Богу, в мыслях у меня не было Алёшку от священства отваживать — не знаю, чем бы в противном случае всё закончилось. Смотришь — через полчаса отец Георгий с умилённой улыбкой, склонив набок голову, разглядывает своих кур и петушка (тоже при церкви живут).
Батюшка, батюшка. Священником Алёша так и не стал (по крайней мере пока), а мама его, добрейшая Татьяна Михайловна, так и продолжала дружить с отцом Георгием. Когда её не стало… Как он её проводил! Звонили колокола — то ли грустно, то ли торжественно, чуть не плача произнёс отец Георгий горячую речь о рано ушедшем друге. А теперь я о нём пишу…
Никогда не ждал Пасхи так, как в этом году. Как жаждет душа пропеть: «Христос воскресе!» Со смертями тех, кто нам дорог, мы начинает понимать, что значат эти слова.
Как батюшка карьеру не сделал
Записал я много лет назад его небольшой рассказ о себе:
«Я сколько помню себя, с замиранием сердца смотрел на любую церковь, на любого священника, — говорил батюшка, — настолько было интересно всё, близко. Единственное, что меня мучило, — то, что не удастся приобщиться к этому мне, без роду и племени деревенскому мальчишке. Вот это меня смущало».
Вспоминал отец Георгий, как в армии он каждое воскресенье переодевался в гражданское и в церковь бежал. За это его «батей» звали. Однажды замполит решил его загнать на крайний Север за это, «к белым мишкам». Да только командиры Георгия любили и не выдали из части. Один из них потом сказал: «Если бы ты не связался с этой религией, так старшиной бы от нас ушёл».
Батюшка, рассказывая мне это, смеялся: «Ой, с горя помру — какую карьеру пропустил…»
Рассказ Алексея Смирнова
Мало я его тогда расспросил, неопытен был. Позвонил Алёше, который так и не стал священником, но отношения с батюшкой продолжал поддерживать.
- Алёша, — говорю, — расскажи хоть ты о батюшке.
Он с готовностью откликнулся на мою просьбу.
- Отец Георгий обладал потрясающей памятью и всех своих прихожан помнил по именам. Спустя много лет мог спросить у человека, как разрешилась та или иная ситуация. Помнил всё! Если приходил новый человек, батюшка спрашивал, когда у того день рождения, и сразу называл его Небесного покровителя. Кажется, ни разу не ошибся. То есть он помнил всех святых, имена которых известны. Очень внимательно, горячо вникал в человеческие отношения. За это его любили.
Батюшка умел видеть и понимать людей. Около двадцати его учеников стали хорошими священниками. Он всегда смотрел, как человек исповедуется, и определял, у кого есть совесть, а у кого её нет. И видел тех и других просто насквозь. Помню один случай, необъяснимый, поразивший меня. После литургии начался молебен с водоосвящением: тропари поются, освящается вода. Вдруг батюшка поворачивается к невзрачной женщине, стоявшей в толпе, и спрашивает сурово: «Ну что, ведьма, что ты скажешь?» И водой из чаши её окропляет. Я смешался, подумал: «Ну нельзя же так!» Женщина между тем начала биться в конвульсиях, кричать — для неё святая вода, как кислота. Мне раньше казалось, такого не может быть. И тут столкнулся со случаем. Скорее всего, она впервые зашла в наш храм, после этого я её никогда не видел. Как отец Георгий понял, кто она, не могу себе объяснить.
Что мне в нём очень нравилось, так это его весьма скептическое отношение к экзальтированному, киношному православию, такому самодеятельному юродству, когда нормальный человек что-то начинает разыгрывать. Батюшка был к таким строг, высмеивал. При этом к настоящим убогим он относился самым деликатнейшим образом: и привечал их, и оберегал, и стерпеть мог от них всё что угодно. Очень любил и жалел людей. И они его, конечно, тоже любили. Тянулись. И здоровые, и больные.
Он во всём был настоящим. Ничего фарисейского. Помню, пал какой-то диакон (что-то очень плохое совершил). И в епархии было решено, кажется, предать его остракизму, а отец Георгий сказал: «Мне всё равно, кто о нём что говорит. Я этого человека поминал и поминать буду». Кто-то возмутился: «Вы против епархиального собрания идёте!» А ему всё равно, что там за собрание, — он в Бога верил, как надо, людей любил, а всяческая суета была ему неинтересна совершенно.
Я с ним пытался было спорить относительно порядков в Церкви, что, мол, то устарело, это неправильно… Но он, будучи человеком и умным, и знающим, не знал никаких колебаний в том, что «издревле заведено», все правила исполнял без рассуждений. Меня это тогда сердило, а сейчас… Он был строевым солдатом Церкви. Знал цену свободы и цену устава. Случай редкий, но свобода и устав уживались в нём совершенно естественно. Он был верующим без рассуждений.
Всегда говорил: «Я грешный человек, и когда я умру и приду к Богу на встречу, так и скажу: „Я грешник, но хочу быть с Тобой“». Скоро сорок дней, как его не стало. Я знаю, так и будет: он придёт и скажет. И там, с Богом, и останется.
