Табель о рангах — 2

Путеводитель 2011 г. по январским NN литературных журналов: Дружба Народов, Знамя, Молодая Гвардия, Москва, Новый Мир)

Я хожу в одеяле казённом
И взволнованно песни пою.
М. Степанова

Дружба Народов

Всем ностальгирующим по «старой доброй русской литературе» рекомендуем рассказ Р. Сенчина «Пусть этот вечер не останется…» об одном вечере продавщицы Лены. Перед нами очередной сказ о маленьком человеке, всеми забытом и никому не нужном. Он по-хорошему старомоден, и эта «хорошесть» в том, что автор сочувствует своему герою и, может быть, даже ему сострадает. Этого-то как раз и не хватает многим современным литераторам. Уместно вспомнить призыв Достоевского к юному Мережковскому: «Страдать вам надо, страдать!» Современные мэтры постмодерна в такой же ситуации скажут: «Глумиться вам надо, глумиться!» Над кем глумиться? Над читателем, конечно. Маленький человечек не забыт и другим автором номера — В Шпаковым. В его «Экскурсии» новый Акакий Акакиевич получает географическую прописку (в Петербурге, конечно), и материализуется в лице спившегося русского поэта, который спрашивает каждого из нас: «Ты вот о „маленьких“ тут трендишь, а сам ты кто? Думаешь, что большой?» Другой рассказ Шпакова — тоже о маленьком человеке — отставном мичмане. Последний доверился новому русскому, сначала как сторож, затем как покупатель — и зря. В финале ожидаешь нечто сермяжное: мичман с горя сопьется и, в пьяном угаре, привязав себя к якорю, утопится… - но не тут-то было: вместо благостной концовки нас ожидает вестерн. Какой? Читайте, узнаете.

Но что мы все о маленьких да о маленьких? Давайте поднимемся до высот, откуда видны перспективы российской культуры! Это нам поможет сделать статья под грозным названием «В поисках новых ценностей». Однако после ознакомления с дискуссией выносишь чувство отсутствия каких бы то ни было общих культурных перспектив, кроме одной, личностной: перспективы Михайлы Ломоносова. Одиночка, добивающийся всего в России вопреки, а не благодаря. Вот как об этом говорит А.С. Запесоцкий: «Это наша сознательная государственная политика — разорвать связь поколений, чтобы старшие со своими ценностями ушли и в России началась совсем иная культура — не западная и не традиционная, а совершенно иного типа. Похоже, что действительно взят курс на формирование очень малочисленной элиты плюс огромного количества людей, которые убирают дороги и обслуживают нефтепроводы. Хотелось бы абстрагироваться от политики, но таким образом может быть создана только модель, при которой Россия не будет способна даже на догоняющее развитие. И уж тем более при такой культуре невозможно говорить об инновационном развитии. Личность, которая сегодня формируется и выходит во взрослую жизнь, может быть способна к инновациям только в порядке исключения, как Михаил Ломоносов, вопреки всему, наперекор судьбе. Нескольких Ломоносовых, может быть, сегодня найдем, но в массовом количестве человека мыслящего, творческого, способного на инновации, нравственного, страна не будет иметь. Такой стране нужен репрессивный аппарат, который ставит молодежь в рамки, бьет по рукам и по голове и заставляет функционировать в определенном стойле».

Аналитические материалы журнала продолжает и заочный круглый стол «Литературные „нулевые“: место жительства и работы» — о главных тенденциях, событиях, книгах и именах первого десятилетия.

Приведем две цитаты обсуждения:

Н. Александров: «Это десятилетие, как, пожалуй, и предыдущее, прошло под знаком двух имен — Виктора Пелевина и Владимира Сорокина. Они определяли российскую словесность. С некоторым преувеличением и с некоторой долей несправедливости (то есть излишней категоричности) можно было бы сказать: в современной российской словесности есть Сорокин, Пелевин и остальные. Или так: писатели приходят и уходят, привлекают к себе внимание на короткое время и исчезают в тени — а Сорокин и Пелевин остаются».

Е. Ермолин. «Россия во многих отношениях уже во второй половине века всё более явно становилась мировой периферией, культурным захолустьем, где шумят и пируют пигмеи. По-прежнему великое в России возможно лишь на путях личной святости и творческого подвижничества одиночек. Собственно, писателю и остаётся компенсировать своим трудом отсутствие убедительности в других сферах русской жизни. Вопреки ничтожеству исторического момента и поперёк социального мейнстрима».

Позволь, читатель, и нам резюмировать прошедшее русское литературное десятилетие: хорошего много, великого нет!

— Ах! — воскликнет кто-то. — Как он смеет грезить о величии! Представьте себе, смею. Рынок коммерции не боится ничего, кроме картонной короны Дон-Кихота. Мы готовы напялить на себя таковую, лишь бы только стало лучше Русской Литературе.

Знамя

Номер открывается стихами М. Степановой «Девушки поют». Девушки действительно поют: в стихах Марии чувствуется некое песенное начало. Иногда — это просто имитация известных народных песен, иногда — «нечто от души». Вкупе с современной издёвкой её сочинения производят впечатление оригинальности:

«Я брёл по степям Забайкалья,
Как лодка на черной цепи».

Прочитав повесть Л. Зорина «Муравейник», вспоминаешь: Чехов-то жив, оказывается. А вместе с ним и «лишний человек». Помните, был такой на советских уроках русской литературы? Сегодня лишний человек — «отстой» капитализма, интересующий разве только что нижние этажи биржи труда; а тогда думали: жил-был «лишний» — и стал не лишним после победы Октября. Однако ничем новым он не стал — просто сегодня (если работает) несёт нажитое непосильным трудом г-ам Мавроди и К., прозябает в социальных сетях, преет среди офисного планктона — словом, копошится по-прежнему в своей мещанской жизни, в тягость себе и людям. В «Муравейнике» этот лишний, Модест Ланин, принадлежит к резвому стаду столичных борзописцев. Рекомендуем повесть всем почитателям хорошего реализма.

Рассказ А. Назарова «Петя» — о маленьком лжепророке — отмечен таким безнадёжным эпигонством, что сразу приходишь в уныние. Читать его не стоит.

Что происходит с нашей литературой? На этот вопрос пытается (не в первый раз, конечно) ответить заслуженная критикесса всея Московии Н. Иванова. Что мне лично нравится у Н. Ивановой — так это стремление поверить современную словесность неким «гамбургским счётом», русской классикой в данном случае. Причём апеллирование к прошлому у Натальи не вырождается в распространенное ныне глумление: «А! Они тоже дураками были», но в попытку понять: мы хуже или лучше? Этот вопрос — главный в её статье: «Цепь. Дуб. Котучёный» (подзаголовок: современная словесность в зеркале русской классики). Ещё мне нравится у Н. Ивановой явно декларируемое отвращение к новым гадким словесам («терпеть не могу слова «тренд» — пишет она; и я тоже не могу его терпеть: а также — блок, позиционирование, мэйнстрим и т. д. — старею, наверное). Статья страстная, иногда настолько, что хочется воскликнуть: «И я с тобой, Жанна дэ Иванова, пойду на взятие Парижа!» Впрочем, Париж этот во многом бумажный, и штурмуют его — бумажные солдатики. Но вернёмся к вопросу хуже-лучше. Критикесса пишет: «существуем мы на свете, мы, современная русская литература? Или мы — как сегодняшние греки — и древние? И язык другой, и вообще рядом не стоим». И дальше: «Так выдерживает ли современная словесность… экзамен — быть рядом с классикой?»

Безжалостный вопрос — безжалостный ответ. Вот он: «Иногда — даже легче, чем собственно художественными сочинениями. Прикрывая свои заплаты и дыры — судьбами великих».

Иными словами: современная словесность может сравниваться с классикой, лишь прячась за неё. Можно и грубее: и в туалет Пушкин ходил. А вот всё, что от него осталось, там, во глубине толчка — это и есть современная словесность. Лихо, Наталья!

Но может, не всё так мрачно? Раз пишем, значит, существуем.

А теперь серьезно.

Попробуем и мы ответить на вопль измученной женской литературной души.

Мы переживаем (после золотого, серебряного и бронзового) — железный век русской литературы, точнее, доживаем его. В сумеречной железной мгле постмодерна нам светят всего два светила, и те блуждающие. И как железо отличается от золота, так и мы от классики. Что нас ждёт завтра? Об этом мы скажем подробнее в своём месте, сейчас лишь заметим: предрассветный час самый тёмный — и скоро он должен раствориться в светлых лучах нового литературного течения.

А теперь от общего к частному, от стратегии к тактике.

Мы бы посоветовали Н. Ивановой, замечательной критикессе (как и себе, впрочем) — исполнить маленькую, но очень актуальную тактическую задачу русской литературной критики, а именно обратить свою безжалостность для защиты нашей литературы от орд беспрерывно наступающих графоманов. И здесь рассуждения о «тренде мейнстрима в позиционировании блока» не помогут, а также и сладкие упования в стиле: «они сами себя задавят». Поможет другое, а именно возглас во множественном числе: «ты бездарь!» Услышав такое, графоман, понятное дело, начнёт писать ещё бездарнее — но тем быстрей испишется. Мы, по крайней мере, на это надеемся.

В статье «Советское значит шампанское» О. Богуславская пишет: «Те, кого раньше называли „униженными и оскорбленными“, превратились в лузеров, завистливых и злобных ничтожеств». Статья интересна не только этой цитатой.

Вообще поражаешься следующему: на критическом поле вменяемые статьи пишут почему-то в основном женщины: Белинская, Добролюбова, Писарева (под другими только фамилиями). А где «мущины»? Им это неинтересно, наверное. Лучше пивка попить (с воблой), да на футбол поглазеть. Или на Куршавель слетать, на лыжах покататься, с фотомоделями без трусов.

Впрочем, мужской ответ следует незамедлительно: Е. Абдуллаев в статье «Большой Филфак или «экспертное сообщество»? рассуждает о двух сценариях развития для современной поэзии.

Вообще номер журнала своими аналитическими материалами может породить некоего червя оптимизма в читательской душе. Во-первых, не всё же так плохо в русской литературе, во-вторых, читатель, ты не один; ну, а в третьих, ведь думают же о тебе, болезном, да еще какие умы!

Молодая Гвардия N 1−2

В сдвоенном номере журнала опубликована большая статья М. Антонова «Детский подход к государственной политике». При упоминании слова «детский» в политическом контексте мне почему-то сразу вспомнилась статья «Детская болезнь левизны в коммунизме» незабвенного вождя пролетарской революции. По мере углубления в чтение статьи Антонова ленинская лысина начинает просвечивать все ярче и ярче. К концу статьи докатываешься… до двоевластия! После чего становится скучно. Автор глубоко не оригинален, его интеллект никак не может сдвинуть с себя чугунную ленинскую кепку. Отсюда — «бункерность» мышления, характерная как для оголтелых патриотов, так и для отвязных либералов. Главная доминанта этого мышления — запереться в дот, взять в руки пулемёт — и «держать высоту». То, что эта «высота» не нужна никому последние сто лет, интеллектуальных пулемётчиков не смущает. Их страшит другое: вот вылезут они из берлоги — и сразу покажут свое убожество. Чтобы этого не было — надо призывать: «строчи, пулемётчик!» — и строчить, строчить, строчить. Куда строчить, по кому строчить — непонятно. Правда, есть и некая светлая струя в статье Антонова: это попытка проанализировать два подхода к модернизации нашего Отечества. Сначала думаешь: ну наконец-то! Автор не напяливает на себя картонный колпак с надписью «Я сделаю вас счастливыми», но, напротив, занимается «лупцеванием» модернизационных концепций. Первая гласит: даёшь модернизацию — всеобщую и сразу. Вторая говорит: даешь то же самое, но сверху и постепенно. Однако после этого «светлоструйность» статьи исчезает из-за самого банальной идеализации советского строя, который автор видит не только в прошлом, но и в будущем. Всем ностальгирующим по совдепии читать статью не противопоказано.

Следом за агитпроповской статьей Антонова идут «Короткие рассказы» Н. Бойко. Рассказы эти так и хочется переименовать в «короткие очерки» — так мало в них литературы, и так много в них журналистики, причём журналистики уровня студенческой стенгазеты. Главные герои очерков — русские провинциалы-неудачники. То, что они описываются, как горожане, ничего не меняет. Похоже, «Молодая Гвардия» возлюбила этот литературный типаж (представленный и в прошлом номере) паче «меда и злата» — и льёт над ним слёзы умиления. Жаль только, что они фальшивые… И типажи, и слёзы.

Всем интересующимся китаистикой рекомендуем очерк Б. Широкова «Объятия дракона». Размышляя о перспективах российско-китайских отношений, автор обращает свой взор… на Монголию! После этого начинаешь веровать, что на дворе стоит XIV век и, вероятно, скоро московиты опять возьмутся за перечисление деяний монгольских ханов — это актуальнее того, что под боком.

Москва

«Москва» радует нас очередным круглым столом, на этот раз посвящённым интеллигенции и русской литературе.

Правда, возникает дурацкий вопрос: не в таких ли дискуссиях Россия проболтала саму себя в 17-ом году? Но это от лукавого, наверное.

Приведем несколько цитат.

К. Смородин: «…говорить об интеллигенции как об общественной прослойке — невозможно. Полное и окончательное разобщение. Мнение интеллигенции ни по каким вопросам абсолютно не интересует власть. Но и народ — бывший „самый читающий“ — тоже не обращается к интеллигенции ни с каким вопрошаниями: так что в качестве мыслящей элиты интеллигенция отвергнута, и довольно агрессивно. Причин тому — и глубинных, и поверхностных — много. Отказ служить и сострадать народу — одна из них».

Жаль только, из выступления Смородина непонятно, какому народу стоит сострадать. Уж не тому ли, который валил кресты во имя «мировой революции»? Но он в сострадании не нуждается. Ему бы — хлеба и зрелищ. Малый же остаток верных — сам себе интеллигенция.

В. Галактионова: «…отнятый у нас интеллигентный читатель боится подходить к почтовому ящику, набитому всё новыми, всё возрастающими счетами, платежками, квитанциями. Он живёт, по сути, в стрессовой ситуации, из которой может выйти только в лёгкое, необременительное, кратковременное чтение, как-то снимающее напряжение. Литературные произведения-антидепрессанты с наркотическим, отвлекающим эффектом — это всё, что требуется новому порядку от нас, писателей. А художественное слово пропадает».

Всё хорошо в этом пассаже, кроме одного: интеллигентного читателя никто ни у кого не отнимал — он сам сбежал… в продуктовый магазин. Туда ему и дорога.

А. Байбородин: «Творчески изжившая себя, вольготно почивающая на былых лаврах, не породившая правоприемничества в новых поколениях, „простонародная“ русская интеллигенция вольно ли, невольно вручила бразды управления русской культурой прозападной, русскоязычной интеллектуально-циничной элите. Проигрыш русской национальной элиты, православной в том числе, заключается в том, что элита не устояла перед искушениями мира дольнего, а посему о мире горнем остались лишь трескучие фарисейские фразы».

Отдадим должное интеллектуальному мужеству Байбородина, ибо он говорит то, о чём многие не решаются сказать. О чём же? О том, что «народная» интеллигенция продала свою «народность» за чечевичную похлебку. Но чечевицы оказалось до обидного мало… и под стук ложек с требованием «дать еще» кто-то да шепнёт: «А можно нам вернуть и право своей народности?» Но так не бывает. Выбор сделан, и пути назад нет. В русской культуре всё гораздо проще, чем многие представляют. Ты любишь русское слово? Пиши. Ты ненавидишь русское слово? Пиши. Отечественная Словесность отберёт своих. Ах, тебе нужны ещё и деньги? Это — к менеджеру. Но в таком случае чем ты, продавец слова, отличаешься от продавца сосисок? И ему тоже «куцать хочеца».

Хорошо, что поезд интеллигенции ушёл… в чечевичные дали. Только бы он не вернулся опять! Второго Ельцина, который обещал лечь на рельсы, мы не найдем.

Новый Мир

Журнал открывается тройкой рассказов С. Носова. Отличительная черта художественного мышления этого писателя (который, кстати, учился в Литинституте на секции поэзии) — ригидность (т. е. застреваемость на тех или иных впечатлениях, или, по простонародному, зацикленность). Термин этот широко используется при проведении судебно-психиатрической экспертизы маньяков-убийц на сексуальной почве. Например, маньяк может нюхать отрезанный палец жертвы в течение многих лет — и наслаждаться этим. Это-то (в том числе и это) и называется ригидностью. Предчувствия нас не обманули — первый рассказ Носова «Хорошая вещь» — из этой области. Однако ригидность писателя чаще выражает себя в изобилии деталей, мелочей его рассказов, что, в общем, смотрится неплохо, потому как автор знает меру своего изобилия. Например (перечисляется товарный ассортимент): «…ни штанга для полотенца, ни держатели для туалетной бумаги, ни модули для хранения полезных предметов. Ни чехлы для подушек, ни щётки для унитазов, ни софиты для абажуров, ни табуретки для ног. Ни регуляторы для гардин, ни топоры для мяса, ни ножи для лосося, ни прессы для чеснока, ни подставки для специй, ни разделители для ящиков, ни игрушки для кошек, ни коврики для ванной, ни коробки для книг, ни книги для коробок… Ни открыткодержатели. Ни мешочки из полиэстера. Ни чашечки с блюдцами для кофе эспрессо… Ни даже для прихожей картины. Печать методом объемных мазков. Полный эффект оригинала».

Есть и другие цитаты, из области психологического реализма:

«- А ты посмотри на лица прохожих, это же идиоты какие-то!.. По улице идти страшно, того и гляди, тебя за плечо укусят!..»

«- Я на массажистку училась. Только сейчас этих массажистов хоть жопой ешь. Пришлось переквалифицироваться на психолога».

«150 — оптимальная доза, когда думает мозг лучше всего».

А вот и вопль маленького сексуального человечка: «Жизнь, если честно, скверно сложилась».

В конце рассказа помещена великая фраза: «Денег хватало на метро и на сосиску в тесте. Сначала сосиску в тесте, а потом уж в метро». В чем её величие? В том, что так думают миллионы русских. Каждый день.

Читайте, будете смеяться.

«Полтора кролика» — примерно из той же серии, только с суицидальным оттенком.

А вот рассказ «Белая ленточка» — об акте Всенародного покаяния (с отметкой в паспорте по этому поводу) — антиутопичен… и, увы, вторичен. Все это мы уже читали (неоднократно) — у профессора Мориарти Русской Литературы, о нём же мы скажем в свое время и в своем месте.

Жалко нам С. Носова. Не по таланту скромен он. А на скромности в России, особенно литературной, можно уехать только в могилу. Безвременную. Да минет его чаша сия!

От «Пяти песен» Д. Быкова ждёшь агитнапора в стиле Д. Бедного… (это у него неплохо получается) — но увы, песни эти — явно не лучшее из того, что написано этим замечательным литератором второго ряда современной словесности. Забавляет и другое: Д. Быков представлен (или как модно сейчас говорить — позиционирован) журналом как: поэт, прозаик, литературный критик, публицист. Что же тут забавного? А то, что потомство будет «чтить» Д. Быкова в строго обратной последовательности: публицист, литературный критик, прозаик, поэт.

Повесть Е. Абдуллаева «Жало» лучше не читать. То же относится и к стихообразным причитаниям Н. Черных, и к «Флягруму» В. Рафеенко. Как они вообще попали в «Новый Мир»? Зачем так мучить несчастного читателя?

Читайте, господа!

Мы мучаемся, чтобы вы просвещались.

Надеюсь, увидимся в марте.