Странник поневоле

Киев, Каменец, Одесса, Крым, военный корабль в Чёрном море, Кавказ, Турция, Средняя Азия… список, напоминающий отчёт о деятельности активного туриста. Между тем, владыка Димитрий, в схиме Антоний, поневоле стал путешественником, хотя в душе считал себя домоседом. Или, по его словам, «путешественником разве что в духовном смысле: жизнь здесь… есть странствие к жизни там».

Горы и море

Князь Давид Абашидзе — так от рождения звали нашего героя — не просто был грузином и родился в Грузии. Он был потомком двух самых знатных кавказских дворянских семей. По материнской линии его предки принадлежали к царской династии Багратиони. А отцовский род Абашидзе был известен ещё с VII века и в своё время дал множество ближайших сподвижников грузинских царей. Некогда Абашидзе были весьма реальными претендентами на превращение в грузинскую царскую династию.

В ХІХ веке княжеский род Абашидзе не так активно участвовал в военных и государственных делах России, как большинство прочих кавказских династий, — и сравнительно обеднел. Отказывая себе в необходимом, представители династии всё-таки сохраняли неразделённым своё поместье, и таким образом у отца нашего героя в 1870 х годах оставалось едва ли не самое крупное поместье всей империи.

Именно там, на своей родной земле, провёл детство Давид Абашидзе. Кстати, родился он в 1867 году, а не в 1857, как по ошибке указано на его могильной плите перед входом в Ближние пещеры Киево-Печерской Лавры.

Всё же угасание усадебной цивилизации резко отразилось и на поместье Абашидзе. Это оскудение нанизало на себя всё детство Давида, омрачив его, вызвав душевное брожение. На этом фоне привязанность его родителей к родине, к обычаям старины и народа вызвала у юноши не одобрение, а, наоборот, отторжение.

Поняв, что сын при всей нежной любви к родному Кавказу жить здесь не останется, родители стали указывать Давиду на адьютантскую карьеру при императорском дворе в Петербурге. Но такие советы подросток, ищущий правды и смысла, отметал сразу.

За университетским образованием Давид отправляется в Одессу. Там он надеялся совместить «помощь людям в поисках правды» (для чего поступил на юридический факультет) — с морем, которое со всей горячностью романтической души полюбил. Что ж, именно с Чёрным морем будут связаны самые яркие и важные, по его собственному признанию, годы его служения.

Инспектор и Коба

В Одессе с Давидом произошёл духовный переворот — или, точнее, установление ясной цели, которую прежде он предчувствовал, но не видел явно. Молодой человек понял, что сила, давно бередящая его душу, была тягой богоискательства. Как именно случилось это осознание и что ему посодействовало, мы не знаем, но киевская легенда утверждает, что главнейшая «встреча» в жизни юноши состоялась при посещении Киево-Печерской Лавры. Знаем лишь документальный факт: сразу после успешного окончания университета дипломированный выпускник поступил в Киевскую духовную академию. А уже всего через три месяца был пострижен в мантию с именем Димитрий.

Окончив академию иеромонахом, отец Димитрий был отправлен в Тифлис — преподавателем, затем и инспектором семинарии. Всего два года провёл молодой иеромонах в этой должности, но они, возможно, оказались решающими для его судьбы. Дело в том, что одним из студентов Тифлисской семинарии тогда был Иосиф Джугашвили, будущий Сталин. В музеях Сталина (были недолгое время и такие) любили демонстрировать копии распоряжения о помещении студента Джугашвили в карцер — за подписью инспектора Димитрия (Абашидзе). А среди воспоминаний соратников Сталина был рассказ об обыске отцом Димитрием комнаты Джугашвили и изъятии у него марксистских книг, после чего студенты — друзья Иосифа отобрали книги у молодого инспектора, сбив его с ног.

О полулегендарных последствиях такого знакомства расскажем словами поэтессы Надежды Павлович. В её воспоминаниях есть рассказ подруги, которая удивлялась, что в Киеве 1920−30 х годов на службах присутствует «благолепный архиерей на покое, который необычайно благоговейно молится. Каким образом он в такое время оставался на свободе и посещал храмы?» Она прямо спросила его об этом. Владыка Антоний ответил: «Всё очень просто. Сталин — мой бывший иподиакон. Когда его исключили из семинарии и посадили в тюрьму, я помогал его матери и посылал посылки. Когда он пришёл к власти, то приказал найти меня».

Возможно, это всего лишь любопытная легенда, каких много, но есть и такой факт: владыка при нескольких арестах 1920−30 х годов ни разу не отсидел присуждённый даже небольшой срок — его всегда скоро выпускали. Между тем как было известно о его сотрудничестве с руководством Белой Армии в 1918−20 годах и даже финансировании — что, в принципе, в СССР было расстрельной статьёй.

Бурное плавание

После начала служения в Тифлисе на рубеже ХІХ-ХХ веков для владыки начались годы самой разнообразной службы. Вначале четыре года ректором ещё в одной кавказской семинарии. Затем, с 35 летнего возраста, епископом — три года в Грузии, год в Каменце-Подольском, наконец, шесть лет в Туркестанской епархии, охватившей всю Среднюю Азию. Там владыка Димитрий успел построить несколько крупных соборов в Алма-Ате и Ташкенте, основать целый ряд просветительских учреждений и даже проехать с миссионерской целью несколько тысяч километров горной местности — по сёлам и аулам своей епархии.

Наконец, в 1912 году владыку переводят в Таврическую епархию. Именно восьмилетнее служение в Симферополе стало своеобразной кульминацией общественно-церковной деятельности владыки Димитрия, которую и он сам считал важнейшим этапом своего служения.

В эти годы в жизнь владыки входит политика — он возглавляет местное отделение «Русского собрания», партии весьма правого толка. Затем был год военной службы в Черноморском флоте рядовым корабельным священником. Дело в том, что с началом Первой мировой владыка, уже тогда архиепископ, просит императора о назначении себя священником боевого корабля. И в 1915−16 годах он несёт такое служение на броненосце «Пантелеимон» (бывший «Потёмкин) во всех его морских походах при патрулировании берегов Турции. Однажды владыка даже отслужил молебен посреди временно захваченного турецкого городка при стечении тысяч малоазийских греков. При этом в своём фронтовом служении владыка Димитрий чётко исполнял все распоряжения главы армейского клира протопресвитера Георгия Шавельского, хотя сан последнего заметно ниже архиепископского.

В 1917−18 годах на Поместном Соборе в Москве архиепископ Димитрий выступал с горячими речами за восстановление патриаршества. А во время прихода к власти большевиков в продолжение нескольких дней велась перестрелка, и лишь трое участников Собора, владыки Димитрий (Абашидзе), Нестор (Анисимов) и Платон (Рождественский), ходили прямо под пулями, перевязывая раненых и тщетно прося остановить кровопролитие. Тогда же архиепископу пришлось пережить жгучую боль за свою малую родину — Грузинская Церковь отделилась от Русской, притом в первую зазывали и владыку Димитрия. Но именно он на Поместном Соборе возглавил комиссию, которая в итоге осудила самочинную автокефалию и посоветовала Патриарху разорвать отношения двух Церквей (что и произошло — на долгую четверть века).

В 1918 году владыка в Поместном Соборе уже не участвовал — выехав в свою епархию, он физически не смог покинуть Крым, в котором белые сменяли красных множество раз. Жизнь рушилась, поезда почти не ходили. Первые казни священников со стороны кровожадной толпы состоялись именно в Крыму в декабре 1917 года. Да и события «варфоломеевских ночей» в Севастополе и Ялте в феврале 1918-го, когда отрядами матросов были убиты более десяти тысяч человек, стали, наверное, крупнейшим кровопролитием того года. Всё это владыка видел собственными глазами, пережил сердцем.

Во второй половине 1919 года, уже под властью Белой Армии, архиепископ Димитрий организовывает и является одним из глав органов церковного управления юга России (на территориях, контролировавшихся Белой Армией), собирает и проводит Поместный собор Церкви. Когда же вскоре красные вытеснили белых почти отовсюду, Крым стал последним «островом свободы», а большинство «белых» архиереев постепенно эмигрировало — владыка Димитрий остался главным и последним правящим епископом в Крымском государстве Петра Врангеля.

Тихая гавань

Если ещё на Соборе 1917 года пятидесятилетний архиепископ Димитрий казался «видным, жилистым, настоящим джигитом в расцвете сил», то уже к началу 1921 года, ослепший на один глаз, получивший в голодные дни букет болезней, а от нервных переживаний — прогрессирующий склероз, он казался старцем «лет на двадцать старше своего возраста». В дни террора его постиг ещё и инсульт, и владыка просит увольнения на покой. Он хотел бы поселиться в Киево-Печерской Лавре, но в переписке по этому поводу ввиду голода его просят обеспечивать своё пропитание лично, чего немощный владыка гарантировать не мог. Да, собственно, и никаких средств доехать до Киева у него не было.

Помощь пришла от крымчан — владыку принимают в качестве духовника в бывшем Топловском монастыре под Судаком. Проходит полтора страшных голодных года, и там же его арестовывают за участие в тайных рукоположениях епископов (понимая, что Церковь хотят разгромить, уничтожив архиереев и запретив рукополагать новых, почти все архиереи стремились тогда тайно рукоположить как можно больше новых епископов). Вот тут-то, согласно легенде, арестованного архиепископа Димитрия и находит Сталин, причём спрашивает у владыки, куда его отправить, и получает ответ: «В Киев, в Лавру». Действительно, осуждённый на год тюрьмы, владыка вместо заключения был просто выслан за счёт госорганов в Киев. Так с 1923 года начинается последний, почти двадцатилетний киевский период служения владыки Димитрия.

В Лавре архиепископ быстро понимает, что скоро монастырь закроют — и успевает у святынь принять великую схиму с именем Антоний. После закрытия монастыря владыка-схимник живёт в Китаевской пустыни, а когда и это жильё отбирают — в крошечных хибарках на печерских склонах. При этом старец неукоснительно добирался на все службы в те храмы, которые остались открытыми, порой через весь город: на Татарку, Демиевку. Более того, он служил духовником огромному числу киевлян: монашествующим, изгнанным из закрытой Лавры, священникам и десяткам мирян. За счёт их приношений владыка не только жил сам, но и мог благотворить нуждающимся.

Было тогда в его жизни чудо открытия мощей преподобного Алексия Голосеевского — это одно из немногих чудес, задокументированное советскими органами. И очередной арест в страшном 1933 году; а там — инсульт, постигший в тюрьме, паралич речи; а затем — привычное почти чудесное освобождение через три месяца.

Владыку в 1930 х годах постигло целое нашествие делегаций «катакомбных церквей», как русских, так и грузинской, упрашивавших его выступить на их стороне. Схиархиепископ Антоний им отчасти симпатизировал, во многом соглашался, даже служил молебны — однако в литургии участвовал исключительно в храмах канонической Церкви.

Осенью 1941 года Киев захватили немцы, монашеская жизнь в Лавре возобновилась. И схиархиепископ, наконец, исполнил мечту всей своей жизни — окончательно поселился в лаврских стенах с твёрдым ощущением, что тут и завершатся его земные дни. Что интересно, на лаврской земле даже немощи схимника неожиданно отступили, память и речь перестали путаться, улучшилось зрение, 74 летний владыка вновь получил возможность служить литургию. Что и совершал в своём келейном храме до самой смерти.

«Странствие к жизни там» потомка кавказских царей и князей, прошедшего сквозь искушение политикой и бурной общественной жизнью, завершилось в оккупированном немцами Киеве в самом конце 1942 года. Он начал новую жизнь, закончив временную к ней подготовку в столь любимой им Лавре — куда он, «в душе домосед», целых полвека стремился вернуться как в свою истинную гавань.