 |
| Радонеж | Сергей Худиев | 25.01.2011 |
В ноябре прошлого года президент нашей страны Дмитрий Медведев резко отозвался об официальной криминальной статистике: «Статистика у нас лукавая. Веры в нее нет! Брехня это зачастую!». Недавно эти слова получили еще одно подтверждение: по данным 800-страничного исследования группы экспертов под руководством профессора Сергея Иншакова, например, в 2009 году в стране на самом деле произошло 46,2 тысячи убийств, а не 18,2 тысячи, как гласит официальная статистика. Это чудовищно высокие цифры. По числу умышленных убийств Россия находится на первом месте в Европе и далеко опережает свою ближайшую соседку — Украину. Украина — страна очень близкая нам по культуре, переживающая те же постсоветские проблемы, что и Россия, и тем не менее, украинцы убивают друг друга значительно реже, чем россияне. Почему? Можно высказывать упреки МВД — и, похоже, во власти все больше утверждаются в необходимости коренных, а не косметических реформ этого ведомства. Но можно обратить внимание на еще один фактор — Украина, несмотря на все советские годы, все же менее дехристианизированая страна, чем Россия. Еще одно постсоциалистическое славянское государство — Польша — показывает еще более низкий уровень убийств, и — в этом нет неожиданности — еще более высокий уровень посещаемости богослужений.
Нельзя сказать, что преступность — единственная область, где мы сталкиваемся с настоящей катастрофой. В том, что касается уровня алкоголизма и самоубийств, нарастающего обезлюживания (как официально говорят, «депопуляции») страны мы тоже на самом верху списка. В чем корни этих бед и что с ними делать? Какой жизненно важный элемент утрачен нашей страной, отчего она умирает?
Любая человеческая культура религиозна — она предлагает определенные ответы на вопросы о смысле человеческой жизни, о месте человека в мироздании, о его обязанностях по отношению к ближним. Немецкий мыслитель Имманул Кант так формулирует эти вопросы: «Что я могу знать? На что я могу надеяться? Что мне надлежит делать?». Очевидно, речь идет не о научном или технологическом знании — а о знании своего места в мироздании, понимании смысла своего бытия. Человек, который борется с искушением совершить самоубийство и задается вопросом «зачем мне жить», ищет не научного и не технологического знания — не ответа на вопрос «как». Он спрашивает «зачем». Вопрос о смысле связан с вопросом о надежде — «на что я могу надеяться?» Что нас ожидает? Есть ли награда праведности, есть ли кара злодеянию? Или те, кто терпеливо исполняют свой долг — дураки, «лохи», а подлинные хозяева жизни — те, кто нагло творит беззаконие? Именно с надеждой связан ответ на вопрос «как я должен поступать». Зачем поступать нравственно? Почему я должен быть честным? Кому должен? Любая цивилизация предлагала те или иные ответы на эти вопросы — даже атеистические эксперименты ХХ века, продержавшиеся всего несколько десятилетий, пытались создать какой-то материалистический суррогат религии.
Сейчас мы оказались в стране, где и этот суррогат рухнул, и открылась пустота — воющая пустота безбожия, которая затягивает в себя души и тела, и грозит затянуть нашу страну окончательно, так, что сама русская цивилизация исчезнет с лица земли. Есть известное и буквально точное выражение — «нет причины не выпить». У людей нет причины не выпить — и они спиваются насмерть; у них причины дорожить чужой жизнью — и они убивают друг друга, у них нет причины жить вообще — и они совершают самоубийства. У тех, кто облечен властью, нет причины не брать взяток, нет причины исполнять свой долг, нет причины служить обществу, а не самим себе.
Русская — и шире, европейская цивилизация, отвечала на главные вопросы человеческого бытия исходя из библейского откровения. Мы созданы Богом для вечной и блаженной жизни; мы отпали от Бога в грех; Бог совершил наше искупление в Иисусе Христе; мы призваны воспринять дарованное Им спасение через покаяние, веру и хранение заповедей. У нас есть причины не пить, не убивать себя и друг друга, и исполнять свой долг — потому что мы глубоко чтим Господа, полностью доверяем Ему и искренне стремимся Ему повиноваться. Потому что надеемся на вечное спасение и страшимся его лишиться.
В любой цивилизации были люди, презрительно отвергавшие ее основы; были лицемеры, скрывавшие беззаконие под маской благочестия. Но цивилизации держатся на людях, которые принимают их ценности всерьез. Когда таких людей становится слишком мало, а тех, кто встречает любое упоминание о Боге презрительной усмешкой — слишком много, цивилизация обречена. Ей незачем жить, и она умирает — как алкоголик, у которого «нет причины не выпить», или самоубийца, у которого нет причины жить.
Здесь, возможно, нам стоит остановиться и прокомментировать пару популярных в антиклерикальных кругах мифов. Первый миф — это миф о нерелигиозной и при этом благополучной Западной Европе. Можно говорить о том, что Западная Европа переживает определенный процесс секуляризации — влияние Церкви и посещаемость богослужений ниже, чем несколько десятилетий назад. Старики ворчат на «безбожную молодежь», проповедники бьют тревогу, популярные левацкие журналисты уверяют, что Светлое Атеистическое Будущее — не за горами. Но даже при этой отрицательной динамике влияние христианства на общественную жизнь остается достаточно серьезным и гораздо, гораздо более высоким, чем в России. Если мы обратим внимание на такие показатели, как присутствие капелланов в армии, преподавание религии в школах, кафедры теологии в вузах, присутствие высших должностных лиц на богослужениях, нередко даже прямое финансирование Церкви из бюджета — то обнаружим, что все то, что у нас некоторыми воспринимается как чудовищные ужасы клерикализации, является совершенно обычным для Западной Европы. Когда канцлер ФРГ Ангела Меркель, выступающая на съезде возглавляемой ею партии «Христианско-Демократический Союз», говорит о том, что в общественной жизни Германии должно быть больше христианства, это вовсе не звучит революционно — они так привыкли. Когда итальянские политики единодушно выступают против попыток Европейского Суда удалить Распятия из школьных классов, для них в этом нет ничего удивительного. Да, в Западной Европе безбожие атакует — но это вовсе не значит, что оно там победило. Если же говорить о тенденции, то усиление безбожия трудно увязать с большим благополучием — то, что в Англии, по статистике, новорожденных чаще называют Муххамедами, чем Джеймсами, вряд ли можно считать признаком того, что британская цивилизация за последние десятилетия стала жизнеспособнее.
Надо сказать, что в европейской культуре сохраняется и определенная инерция — когда люди, не имеющие веры, продолжают придерживаются культурных норм, сформированных христианством. У нас, увы, такой инерции нет — то Светлое Атеистическое Будущее, которое западные леваки только с волнением ожидают, у нас уже в прошлом — и это во многом формирует наше настоящее.
Второй миф — «у нас вовсю идет духовное возрождение, строятся храмы, Патриарх появляется в телевизоре, а все так неблагополучно — значит, от него нет толка». Мы не можем ожидать, что раковый больной немедленно поправится при первых попытках терапии; мы можем надеяться, что поначалу, он будет умирать не так быстро — а потом, если мы будем проводить терапию интенсивно и терпеливо, у него появятся шансы выкарабкаться. Мы не можем ожидать, что общество, настолько обезбоженное, как наше, немедленно поправится. Пока только несколько процентов граждан посещают богослужения, говорить о духовном возрождении страны в целом — рано.
Но мы должны о нем говорить — и мы должны ради него трудиться. Потому что выбор, который стоит перед нами — это выбор между рехристианизацией нашей цивилизации и ее смертью. Что будет означать эта рехристианизация? Мы можем обратить внимание на два ее аспекта — изменение образа Православия в глазах людей и изменение уровня присутствия Церкви в общественной жизни. В отношениях Церкви и людей внецерковных существует определенное недоразумение — которое будет возникать снова и снова. Человек, отторгнутый от христианской традиции, легко превращается в язычника — и обращается в Церковь за практической, работающей магией. Крайний, но вполне реальный пример приводил один священник, к которому обратилась группа бандитов, чтобы он совершил молебен за успех их разборки с другими бандитами. Попытки объяснить, что искать помощи Божией в совершении греха — бессмысленно, были встречены с раздражением и угрозами. Но отнюдь не только бандиты склонны воспринимать священника как шамана; восприятие церковных молитв и священнодействий как практической магии — это общая проблема. Необходимо объяснить людям, что значит быть православным христианином. Это означает определенные и ясные взаимоотношения с Богом и Его Церковью, твердое решение покориться Христу как Господу и довериться Ему как Спасителю, искреннее намерение повиноваться заповедям Божиим и пребывать в общении с Церковью. Это может обидеть и оттолкнуть тех, кто хочет, чтобы им наколдовали удачу и успех в делах — и не приставали с нраво- и вероучением; многие священники, которые стремятся просветить таких людей, сталкиваются с непониманием и обидами. Но так или иначе, необходимо сделать очевидным для всех, что Церковь не торгует практической магией — Церковь ведет людей к вечному спасению. Для того, чтобы Церковь могла объяснить это, ее голос должен быть слышен; и здесь нам стоит сказать о другом аспекте рехристианизации — усилении присутствия Церкви в обществе хотя бы до уровня, характерного для остальной Европы.
В этом отношении — особенно при нынешнем Патриархе — многое делается и сделано; хотя очень многое еще предстоит сделать. Речь идет, прежде всего, об утверждении в России обычных для других стран христианского мира практик — религиозного образования, капелланов в вооруженных силах, сотрудничества между Церковью и государством в области образования, здравоохранения и решения социальных проблем. Это не означает — и не может означать «слияния» Церкви и государства, которым нас так настойчиво пугают. Например, в Соединенных Штатах Америки, где принцип отделения Церкви от государства выдерживается очень строго, католические госпитали получают значительную поддержку из госбюджета. Очевидно, не потому, что США — католическое государство; государство это совершенно светское. А потому, что поддержка медицинских, образовательных и благотворительных религиозных учреждений служит общему благу, и для любого ответственного государственного мужа это вполне ясно.
У кого-то рост присутствия Церкви вызовет — и уже вызывает — резкое неприятие; кто-то предпочитает видеть угрозу не в преступности, алкоголизме, обезлюживании и общем одичании, а во всемирном поповском заговоре, который то ли уже водворил, то ли вот-вот водворит у нас мрачное царство православного клерикализма. Что же, если кто-то испытывает острую фобию по отношению к пожарным, это еще не повод отказываться от тушения пожара; если кто-то не переносит вида белого халата, это не причина отказываться от борьбы с эпидемией. Рехристианизация нашего общества — в интересах всех, в том числе нехристиан. И она должна состояться — если мы любим нашу страну и хотим, чтобы у нее было будущее.
