 |
| Российская газета | Павел Басинский, Священник Георгий Ореханов | 20.01.2011 |
Российская газета: Выход вашей книги обозначил новую тенденцию в осмыслении русской классики. В 90-е годы ряд светских филологов обратился к «православному литературоведению». Произведения Достоевского, Толстого, Чехова, других классиков стали рассматриваться с точки зрения православной тематики. Собирались целые конференции, выходили сборники, отдельные статьи. В этом был какой-то перекос. Например, вдруг православным писателем оказался Чехов. С другой стороны, вышел учебник Михаила Дунаева, где русская классика жестко оценивалась в церковной системе координат и как бы «не выдерживала» испытания. Ваша книга — первая, где церковная позиция не мешает строго научному освоению материала. В ней нет наивного неофитства людей, в одночасье обратившихся в православие и готовых жертвовать ради этого научными принципами, но нет и церковного высокомерия. Как бы вы сами обозначили свой метод работы, и какова его перспектива?
Георгий Ореханов: Я очень благодарен вам за поставленный вопрос, особенно за слово «метод», которое здесь является ключевым. Действительно, мы уже достаточно долго с коллегами (я имею в виду в первую очередь историков Церкви, богословов, религиоведов) обсуждаем, каким образом наши методы работы могут быть использованы при анализе столь сложного источника, как произведения русских писателей ХIХ века. Сложность заключается в нескольких обстоятельствах. Главное — в том, что, как правило, в мировоззрении писателей этого периода тесно переплетены две линии. Христианство, которое они приняли, что называется, с молоком матери, и секуляризм, широко распространившийся в Европе и России. Именно поэтому называть Достоевского или Гоголя православным писателем можно очень условно — уж очень расплывчаты и неопределенны были представления их современников и их самих о Православии.
Российская газета: Но тогда в чем здесь предмет богословского исследования?
Георгий Ореханов: Все дело в том, что богословское исследование позволяет сопоставить тот или иной религиозный или, более широко, культурный опыт с некоей нормой религиозного сознания, которая не может быть описана в иных категориях, нежели именно богословские. Применительно к творчеству русских писателей следовало бы говорить об их догадках, прозрениях, каких-то тенденциях в их творчестве, которые были тесно переплетены с тем, что я назвал бы «отравой гуманизма», т. е. поисками «нового христианства» и «нового Христа». Эти тенденции находят отражение в художественном творчестве, в различных вариантах и набросках художественных произведений, в публицистике, в дневниках и записных книжках, а иногда, как в случае с Л. Н. Толстым или Н. В. Гоголем, и в квази-религиозных трактатах. Именно поэтому в последние двадцать лет в отечественном литературоведении стали появляться статьи исследователей-литературоведов, посвященные, в сущности, узкоспециальным богословским вопросам, например, христологии Л. Н. Толстого, хилиазму Ф. М. Достоевского и т. д. И это не случайно. Круг чтения русских писателей позволяет заключить, что их религиозные поиски находились на пересечении двух традиций — православной (так в их библиотеках появляются жития святых и трактаты святых отцов — аскетов), а также традиции европейского просвещения (отсюда интерес к Канту, Шопенгауэру, Руссо). Другими словами, для этих поисков в той или иной мере характерны общие для европейского сознания ХIХ века тенденции, в частности, те, которые ярко выразились в стремлении «реконструировать» согласные с достижениями европейской науки ХIХ века «биографии Христа» — здесь я могу назвать известных богословов немца Давида Штрауса и француза Эрнеста Ренана, книги которых сразу появления были переведены на русский язык и пользовались большой популярностью. Сейчас можно определенно утверждать, что поиски протестантских богословов этого времени были ориентированы на сугубо позитивистское, рационалистическое объяснение евангельских событий и уводили в сторону от «церковно-исторической магистрали», от церковного христианства. Но мне также необоснованной представляется обратная тенденция: стремление представить русских писателей только гуманистами, враждебными Церкви. Те уроки веры, которые получили в детстве Гоголь, Лев Толстой, Достоевский, Чехов, Леонтьев, жили в них всегда, и это церковное христианство значимо проявлялось в их творчестве. В этом и заключается исследовательская перспектива, о которой вы спрашиваете. Богословы и историки Церкви могут оказать литературоведам огромную пользу. Ведь для того, чтобы выявить и проанализировать те или иные религиозные тенденции в творчестве писателя, необходимо адекватное представление о церковной жизни, о религиозных течениях данного периода, об особенностях религиозного воспитания, о характере идейных споров в той среде, в которой формировалось сознание будущих художников. С другой стороны, эти представления должны быть соотнесены с совершенно определенным кругом богословских идей и понятий. Другими словами, здесь нужны специальные исследовательские методы.
Кстати, наши западные коллеги осознают это очень хорошо — в прошлом году мне было предложено принять участие в совместном проекте Института славистики Гумбольдт-Университета в Берлине и нашего Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета. Проект носит характерное название «Религиозные тенденции в русской литературе ХIХ века».
Российская газета: Аналогичная международная конференция, связанная с творчеством Достоевского, готовится в недрах Свято-Тихоновского православного университета…
Георгий Ореханов: Речь идет не об отдельной конференции, а о целом комплексе мероприятий, которые откроются в ПСТГУ 20 января большим пленарным заседанием и секцией, посвященной религиозным аспектам творчества писателя. Затем мы хотим в день смерти Достоевского, 9 февраля, отслужить в университетском Николо-Кузнецком храме литургию и панихиду, в этот же день начнется цикл лекций о Достоевском известной московской исследовательницы, профессора ИМЛИ Татьяны Александровны Касаткиной. А в течение года, как мы ожидаем, состоятся другие мероприятия — конференция в Ясной Поляне «Толстой и Достоевский», студенческие олимпиады и форумы и т. д. Наши западные коллеги готовы активно участвовать в этой программе. Планируется выставка, посвященная Достоевскому, в Римини, конференция в Риме в декабре 2011 года, совместная русско-немецкая студенческая конференция и так далее.
Российская газета: Почему инициатива исходила именно от ПСТГУ?
Георгий Ореханов: В этом проекте ярко проявляется специфика нашего университета. Он создавался двадцать лет назад как ВУЗ, в котором все без исключения студенты получают, помимо основной, профессиональной подготовки, будь то история, филология или педагогика, также и подготовку специальную, богословскую. В этом заложена очень глубокая идея. Дело в том, что в современную науку (да и в каком-то смысле во всю современную жизнь) все активнее проникает принцип междисциплинарности, то есть такого подхода, в котором сочетаются методы разных наук. В нашей стране одним из основоположников такого подхода был Ю. М. Лотман, я бы назвал также и М. М. Бахтина. На Западе, в той же Германии, в последнее время интенсивно возникают новые научные направления на стыке разных областей. Например, информатики и лингвистики. Именно эту задачу и решает наш университет. Только «закваской» здесь выступает богословское образование. Наш университет должен готовить историков и филологов, которые хорошо разбираются в реалиях церковной жизни, в богословских аспектах сложных дискуссий, ведшихся в России в ХIХ веке, готовить специалистов по английской, итальянской, французской, испанской культуре, которые свободно ориентируются в вопросах конфессионального характера и межконфессиональных дискуссиях, социологов, способных при анализе тех или иных тенденций развития общества учитывать самые разные религиозные факторы, и так далее. И так для каждого крупного образовательного направления или факультета, а их у нас уже десять.
Российская газета: Есть две точки зрения на проблему «церковь и литература». Одна утверждает, что целью обеих является «духовность» в широком смысле слова, и таким образом между ними нет принципиального конфликта. Одни в церковь ходят, другие довольствуются духовностью от Толстого и Достоевского, третьи совмещают и то, и другое. Но есть и мнение, что задачи церкви и литературы противоположны. Церковь — столп и утверждение истины (уже существующей и обретенной), а литература — поиск истины, метания духа, т. е. нечто явно «еретическое». Одна закрепощает человека, вторая — освобождает. Что вы, как богослов, священник и литературовед, думаете об этом?
Георгий Ореханов: Во-первых, я сразу отрекаюсь от звания литературоведа, поскольку таковым не являюсь ни по образованию, ни по склонностям, ни по характеру занятий. Но думаю, что в основе этого противопоставления лежит некоторое недоразумение. Дело в том, что в Древней Руси литература, так же, как и живопись, и музыка, до определенного момента не мыслились в отрыве от церковности. Отрыв от церковной почвы происходит у нас гораздо позже, чем в Европе, для которой большое значение всегда имело наследие античности. В России, безусловно, решающим факторов в ХVIII веке стали реформы Петра I и общая установка на европейскую культуру. Но даже в ХIХ веке, когда русская литература, публицистика, критика начинают решать совершенно посторонние для Церкви задачи, более того, часто вступают в конфликт с Церковью, они все равно несут в себе печать поиска правды и нравственной неудовлетворенности, которые имеют христианские корни, они в той или иной степени стремятся найти ответ на вопрос «как жить свято?», понимая, впрочем, эту святость уже очень своеобразно и придавая ей ярко выраженную социальную тональность. Пожалуй, только в конце ХIХ — начале ХХ века те или иные тенденции в русской литературе, да и в культуре вообще, получают откровенно демоническую окраску. Но здесь можно говорить об аналогичных тенденциях в европейской культуре вообще.
Мне кажется, будет неправильно на всей литературе ставить клеймо «еретичности». Есть просто плохие и хорошие книги. Причем, когда я говорю «плохие» или «хорошие», то это не только нравственная, но и эстетическая оценка. С моей точки зрения, нравственные и эстетические категории тесно связаны. Ведь знаменитая формула Достоевского «красота спасет мир», каково бы ни было ее происхождение, связывает красоту именно со спасением. Конечно, есть и демоническая, «содомская» красота, и если литература встает на путь служения этой красоте, горе ей! Для Церкви в наше время эта проблема получает совершенно конкретное звучание. Речь идет о поиске адекватного языка, на котором современный священник говорит с людьми. Этот язык должен обладать двумя свойствами. С одной стороны, это язык Церкви, который не может превратиться в дешевый «шлягер», потакающий человеческим страстям, а иногда и низменным инстинктам. С другой стороны, этот язык должен быть понятен людям, понятен не только рационально — Церковь должна дать ответ на самые глубинные запросы человеческого духа. И вот часто оказывается, что язык русской литературы для молодежи и интеллигенции понятнее, чем язык богословский. Именно поэтому великие пастыри и богословы ХХ века, такие, как митрополит Антоний (Храповицкий), сербские святители Николай (Велимирович) и Иустин (Попович), протоиерей Георгий Флоровский, протоиерей Сергей Булгаков, С. И. Фудель, всегда подчеркивали нравственное и воспитательное значение русской литературы. Я уверен, что русская литература — важнейший элемент школьного образования и воспитания. Это целый мир идей, «волшебный мир русских религиозных исканий» (протоиерей В. В. Зеньковский), который должен быть ребенку, школьнику, студенту доступен и который часто является первым серьезным толчком в поисках смысла жизни и жизненной правды.
Российская газета: Когда мы с вами говорим «богословие», что мы имеем в виду? Что такое православное богословие (теология) в точном смысле слова? Мы знаем русскую религиозную мысль начала ХХ века, представители которой были рассеяны по лагерям и эмиграции. Но Франка, Бердяева, Булгакова, Флоренского нельзя считать богословами. Тем более нельзя считать богословами Розанова или Мережковского. А существовала ли она вчера и существует ли сегодня — православная теология?
Георгий Ореханов: Термин «богословие» может пониматься в двух основных смыслах. В первую очередь богословом в древности называли человека, который имеет особый опыт богообщения, особую молитвенно-мистическую устремленность к Богу. В этом смысле слово «богословие» является синонимом молитвенного созерцания и вообще духовной жизни. Но есть и другое понимание этого термина. Оно подразумевает дискурсивный метод усвоения, систематизации и изложения богооткровенных истин. Как бы мы не понимали этот термин, важно подчеркнуть, что богословие — не просто интеллектуальное упражнение, «игра в бисер». Оно тесно связано с жизнью человека, с его нравственными установками. С этой точки зрения, я хотел бы подчеркнуть, что считать перечисленных в Вашем вопросе авторов полноценными богословами было бы неверно, но все они (можно также вспомнить Г. Федотова, Л. Карсавина, Е. Трубецкого, А. Лосева) в той или иной степени работали именно с богословской проблематикой. Работали именно потому, что понимали глубокую внутреннюю связь между проблематикой богословия и методами истории, филологии, эстетики. Приведу только один пример — блестящий очерк отца Сергия Булгакова о Пикассо в его сборнике 1918 года «Тихие думы» — очерк, по своей богословской глубине не сопоставимый ни с чем. Именно поэтому упомянутые вами авторы были включены протоиереем Георгием Флоровским в книгу «Пути русского богословия». Более того, можно говорить о том, что именно эти авторы в той или иной степени содействовали на рубеже ХIХ — ХХ веков к появлению новой отрасли знания — богословия культуры.
Именно сейчас важно вернуться к пониманию богословия как науки, правда, имеющей особую природу. Эта мысль также лежала в основании нашего университета. Мы должны возродить традицию подготовки богословов. Богословский факультет в нашем университете — это место встречи богословия и других наук. Это платформа, на которой вырабатывается методология и стратегия взаимодействия Церкви и государства, Церкви и общества. А вопросов, по которым это взаимодействие необходимо, очень много! Это и межконфессиональные конфликты, детское воспитание, молодежная политика, социальные проблемы, семья и демография… Для решения этих вопросов нужны специально подготовленные квалифицированные кадры, и основой этой подготовки является именно принцип университетского образования. Для всех нас было большой радостью прочитать письмо в поддержку теологии именно как университетской дисциплины, подписанное ведущими теологами Германии и опубликованное в «НГ-религии» 15 декабря 2010 г.
Российская газета: Для этого уже не хватает Духовных академий?
Георгий Ореханов: Только Духовные академии в масштабах всего государства решить эту проблему не могут. Они в первую очередь выполняют задачу подготовки священнослужителей. Обратите внимание: в западной культуре богослов — такой же полноценный участник научного процесса, как и представитель любой другой специальности. Причем здесь не важны какие-то конфессиональные особенности и различия. И в Италии, и во Франции, и в США, и в Германии, и даже в мусульманских государствах богословы — полноценные участники научных дискуссий и проектов, не говоря уже о конференциях и образовательном процессе. И никому никогда не придет в голову в Германии усомниться в квалификации университетского богослова только потому, что он является представителем именно богословского факультета.
Богословское знание лежало в основе исторического процесса образования университетов в Европе. Но тенденция осмысления богословия как университетской дисциплины имела место и в России в ХVIII и ХIХ веке. При этом очень характерно, что образование в духовных академиях имело статус государственного, а преподаватели и выпускники этих академий имели все права государственных служащих.
В ХХ веке в нашей стране 80 лет безальтернативного господства вульгарного атеизма привели к тому, что в вопросе признания достижений богословской науки было возможно только воинствующее отрицание и замалчивание, а самих богословов ожидали, как правило, тюрьмы, ссылки и лагеря. Это поистине трагично. Во-первых, мы отрекались от своих духовных и исторических корней, той почвы, на которой выросли государство и культура. Во-вторых, отвержение Церкви и богословия сопровождалось ожесточенным гонением на веру и одновременно на правду, на знание и красоту. В-третьих, к концу ХIХ века русская богословская наука в лице ведущих представителей (проф. В. В. Болотов, проф. Н. Н. Глубоковский, проф. А. И. Бриллиантов, проф. В. Н. Бенешевич, проф. А. А. Дмитриевский и многие другие) вышла на европейский уровень и была интегрирована в общеевропейское научное пространство. Мне представляются крайне неубедительными указания на то обстоятельство, что якобы в России существовала четкая грань между университетской наукой и исследованиями, проводившимися в духовных академиях. Такой грани никогда не было — многие университетские профессора занимались богословской и церковно-исторической проблематикой, и, наоборот, профессора духовных академий преподавали в университете. Более того, можно утверждать, что многие исследования, проделанные в стенах духовных академий, по настоящему обогатили отечественную науку. Между прочим, некоторые известные представители русской богословской науки начала ХХ века, репрессированные в эпоху беспрецедентных гонений, ныне причислены Церковью к лику святых, например, профессор Московской духовной академии И. В. Попов. Наконец, отрицание за богословием академического статуса трагично потому, что попытки «не пущать» богословие в образовательное пространство, не признавать богословские диссертации полноценным научным продуктом, сегодня чреваты последствиями общенационального масштаба, ибо за этим стоит стремление воспрепятствовать процессу религиозной и культурной самоидентификации, который так важен для современной России. Я уверен, что задача возрождения православной теологии в России — важнейшая задача, имеющая государственную и общественную проекцию.
