 |
| Новый Петербургъ | 31.01.2004 |
Начальнику ГУИН МЮ по СПб и ЛО
генерал-майору вн. службы Заборовскому В.А.
191 194, СПб, ул. Захарьевская, д.14
Досточтимый Валерий Александрович!
Минуло целых пять лет с начала перманентного (постоянного) таскания (в прямом смысле) меня по окрестным тюрьмам ГУИН МЮ РФ (эта аббревиатура раскрывается в моих книгах как «Главное Управление Истребления Населения»).
Столь долгие и воистину кромешные годы вконец расстроили мое здоровье и растратили жизненные силы, зато я вдоволь насмотрелся на многоцветье разномастных острожных административно-криминальных взаимосвязей, своекорыстий, неуставных отношений и приобрел значительный опыт внутритюремных общений вкупе с неоценимым кругозором, широта коего наверняка и намного превосходит аналогичную подготовку любого из Ваших подчиненных.
Будучи абсолютно уверен в своей окончательной Победе, полагаю, что накопленный мною в неволе арсенал познаний может в скором будущем сгодиться при тщательном подведении итогов, анализе и оценке деятельности различных звеньев правоохранительных и пенитенциарных систем.
В настоящее время я заканчиваю свою новую книгу под еще пока условным названием «Тюрьма». В нее вошло достаточно подробное, а главное конкретное описание не только «демократических застенков», где меня угораздило погостить, но и литературные портреты наиболее колоритных тюремщиков, кои, исполненные моим пером, теперь уж навсегда войдут в скрижали отечественной каталажной истории.
Так, например, в тихвинской монастырской конюшне, которую когда-то наспех переделали в маломестное узилище, мне во время тогдашнего визита приглянулся тамошний тюремный начальник, внутрислужащий майор Архипов. Этот размером со среднюю собаку хлюпкий алкоголик ежеутренне появлялся на своем рабочем месте в неизменной черной безразмерной куртке из молодого, но уже осыпавшегося дерматина, с опустившимися по самые локти майорскими погонами, звездами коих он бряцал обо все косяки острожных дверей, попадавшихся на его пути. Как правило, уже к 10.00 начальник изолятора утрачивал способность передвигаться без помощи своих подчиненных, которые с нескрываемой радостью тут же укладывали его на заднее сиденье потрепанной служебной «Волги», после чего доставляли на тихвинский ж/д вокзал, где городской тюремщик попадал в лапы своего закадычного дружка — начальника линейного отдела милиции, с которым и проводил остаток рабочего дня в привокзальной баньке в окружении местных подвагонных шлюх, наивно полагавших, что их возраст, словно коньяк: чем старше — тем качественнее. Они настырно домогались, чтобы Архипов их наконец-то обесчестил всех разом, но тот демонстрировал непреклонность, поскольку постоянно пребывал без ума от водки, и как выдерживало его сердце — ума не приложу. Свои хронические загулы он поручал компенсировать Валере Ионову, служившему при нем заместителем по оперативной части. Но тому тоже было некогда торчать в вонючей конюшне. Сей редкий шалопай цыганистого вида когда-то нанялся в острог простым вертухаем. Но тут же удачно женился на дочке предыдущего тюремного хозяина и, благодаря этому, вмиг заделался замом к своему же тестю, что дало ему возможность силами узников отстроить просторный дом прямо впритык к тюремному забору. Превратившись из рядового надзирателя в старшего офицера, Ионов перестал служить и посещал тюрьму лишь только утром, дабы проводить хозяина в ж/д баньку и тут же самому смыться, ибо его буржуйские делишки неустанно требовали хозяйского пригляда за парой ларьков, пилорамой и рыбокоптильней. Что ж до своей внутритюремной должности, то Ионов рассматривал ее не иначе, как место, где дармовыми руками зеков можно плести на продажу рыболовные сети, да впридачу получать кое-какую зарплату.
Каждодневно и неурочно покидая тюрьму, Ионов обязательно оставлял кого-нибудь «смотрящим» за хозяйством. Обычно это был любой из подвернувшихся под руку оперработников, знавший, как действовать в случае появления неистовых гуиновцев. Лучшим из своих подчиненных Валера считал офицера, сильно контуженного в пьяной драке на танцах. Травма мозгов этого парня оказалась столь тяжелой, что, живя в русском городе Тихвине, он вдруг ударился исповедовать одновременно буддизм и ислам, поэтому Ионова стал звать «ламой», а начальника тюрьмы — «муллой». Его безумие прогрессировало слишком быстро. Он повадился внезапно заскакивать в камеры, где под видом обыска раздевал донага кого-нибудь из понравившихся ему заключенных и долго-долго любовался его явным рахитизмом. Затем, поймав на нем и прищелкнув пару-тройку вшей, коих в тихвинской конюшне расплодилось превеликое множество, «буддамусульман» смиренно удалялся писать донесение об очередной своей явке с повинной Будде и Магомету.
Впечатление от тихвинского тюремного остолопизма до сих пор чрезвычайно ярко. По сравнению с ним моя не менее продолжительная экскурсия в Выборгский острог оказалась абсолютно блеклой, смиренной, четкой и законной. Из всего многообразия виденных мною тюрем выборгский изолятор, пожалуй, единственный, где все именно так, как и должно быть на самом деле. Поэтому, пока там служит полковник Самоховец, любой начальник ГУИН может спать абсолютно спокойно. Этот внутрислужащий стражник, как и все его подчиненные, действительно совершенно не вписывается в общеслужбистский тюремный ряд. Он, как ни странно, непьющ, некурящ, необычайно силен физически, и что самое главное — здрав умом, а посему неподкупен, дерзок помыслами и духом. В общем, для пенитенциарной системы такой тип явно не годится, поскольку на его ровно-светлом фоне четко и контурно проступает вся серость и чернь других подразделений ГУИН, где сплошь и рядом повсюду мышкуют такие, как мой бывший сокамерник Юра Клименко, который, сам отсидев пару лет и выйдя на свободу, как-то прихвастнул мне, что купил место заместителя начальника узилища (ИЗ-47/4) и теперь там орудует вовсю под девизом: «Мзду нужно драть как можно больше, и с каждого подряд зэка, из коего ее можно вышибить, вымогнуть, выморочить, выканючить и т. д. и т. п.». Именно таким образом он исправно решает задачу получения личного дохода, не облагаемого налогом. Поэтому пока Клименко в тюрьме служит, а не сидит, начальник ГУИН и его заместители вынуждены постоянно находиться в зоне повышенного риска.
Среди героев моей книги «Тюрьма» есть и еще немало персонажей, непосредственно связанных с ГУИН, в том числе один из Ваших заместителей — внутрислужащий врач-полковник Сажин. Характеристика личности этого типа представляет из себя полную противоположность всему тому, что принято почитать достойным. Однако, профессиональным вором его не следует называть, пока не будут получены убедительные данные о коммерческих взаимосвязях Сажина со всеми подрядчиками, участвовавшими в реконструкции ИК-12 (МОБ им. Гааза) и иными взяткодателями.
Вслед за столпами внутригуиновского бизнеса далее в книге — черед фигур рангом помельче.
В настоящий момент злой рок с Вашей помощью завлек меня в ИЗ 47/1 («Кресты»), где, как можно было сразу и легко убедиться, абсолютно все поставлено на коммерческую основу, что делает любое тамошнее должностное лицо невероятно легко уязвимым.
А стало быть мне, как депутату, на территории избирательного округа коего находится данная дивная тюрьма, нужно поскорее разобраться и понять, почему, например, офицер Антонов, служащий в «Крестах» исполнителем обязанностей своего начальника Бажадзе, запретил официально принимать продуктовые передачи с традиционной для больных желудков пищей (молоко, кефир и т. п.), которую и я ел в течение пяти лет абсолютно во всех застенках. При этом поговаривают, что сам Антонов энергично приторговывает всем подряд, и по тюрьме целыми днями шныряют мешки с молоком, водкой, йогуртом, мясом и героином. На этом фоне заявление администрации о том, что, мол, «молоко не положено», выглядит довольно-таки странно.
В своих портретных дорисовках к заключительной главе книги я обязательно отмечу, что узники прочно закрепили за этим Антоновым прозвище «Трез-ор», что произносится как «трезор», но все же это не собачья кличка. Вероятнее всего, такой слоган фиксирует склонность этого типа сильно орать, будучи трезвым. Но, судя по характерному цвету его носа, сие случается редко.
Надо отдать должное: «Кресты» просто-таки переполнены подобными Антонову персонажами. Все они чем-нибудь да приторговывают, но при этом требуют от арестантов блюсти законность. Как художник слова, я рад подвернувшейся возможности писать и рисовать с натуры. Моя книга с подлинными фамилиями героев скоро увидит свет, а пока прошу Вас посильно поучаствовать в наведении хотя бы относительного порядка в «Крестах», дабы эта крупнейшая европейская тюрьма не прославилась в очередной раз детальным описанием изнутри бытующих в ней порядков «крестовского рынка».
Как и любой нормальный православный человек, полагаю недопустимым путать медный таз из восточного сераля с отечественным церковным канделябром, чего и Вам желаю. А посему поздравляю с Крещением Господним (Иорданским).
Узник собственной книги
«Как закалялась шваль»
Ю.Т.ШУТОВ
Не скажу, чтобы это мое письмо сильно обрадовало генерала Заборовского. Скорее, наоборот. Буквально на следующий день после прочтения ко мне в одиночную «крестовскую» камеру дружно вломился целый отряд его опричников во главе с добродушно-злым Костей — главой службы собственной безопасности тюремного главка. Не переставая постоянно лыбиться, он с ходу предложил мне «сдать» и самому тоже «сдаться». На мой вопрос, чего «сдать» и зачем «сдаваться», Костя с полусерьезной ухмылкой ответствовал: «Сдать все твои рукописи про Путина, а сдаться — значит, признать себя хоть в чем-нибудь виновным». Шутка была мною оценена по достоинству, однако часть рукописей новых книг «Тюрьма» и «Как закалялась шваль» он все равно нашел и забрал с собой, пообещав прочесть их на досуге и вернуть. Однако, утомленный вид его пешеходных ботинок ясно давал понять, что если Костя когда-нибудь и любил читать, то делать это он теперь не в состоянии по причине профессиональной деформации, которая ему тут же подсказала забрать у писателя стул, стол, авторучки, писчую бумагу, электроплитку и все продукты, дабы у литератора больше не было возможности ни писать, ни питаться.
Вечером также был обыск обширный, как инфаркт, и изъятие всего, что только подвернулось под руку. Осталось забрать лишь мою зубную щетку, мыло и трусы. Вскоре издевательства приобрели и вовсе оголтелый характер. Ежеутренне и ежевечерне «крестовский» босс, подполковник местного острожного отряда Вячеслав Павлов, выдумывал все новые и новые варианты, как и чем мне еще досадить. Буквально за несколько дней у меня вырезали радио, отобрали телевизор и швабру, украли при хроническом обыске кое-какие вещи, обвинили в «неэтичном отношении» к дежурному баландеру, запретили употреблять питьевую воду, внезапно находили в камере предметы, коих до прихода «поисковиков» не было, и т. д. и т. п.
Я объявил жесткую голодовку в знак протеста против произвола и беззакония, творимого этим Павловым, который, видимо, засыпал и просыпался с одной лишь мыслью о том, как меня еще больше унизить и помешать исполнять депутатские обязанности, дабы я не смог присмотреться и оценить весь размер его доли в процветающем тюремном наркотрафике.
Продолжение, чего бы мне это ни стоило, все равно последует, потому как ко мне уже потянулись здешние люди…
