 |
| Вера-Эском | Ольга Рожнёва | 15.01.2011 |
Всё утро протоиерея Бориса, настоятеля храма Всех Святых, одолевали воспоминания. Прошлое виделось так ярко, так отчётливо, как будто было вчера. А ведь прошло уже лет пятнадцать. Да, пожалуй, не меньше.
Отец Борис только что отслужил литургию. Высокий, широкоплечий, плотный, с чёрной, начинающей седеть бородой, батюшка благословлял народ. Люди подходили ко кресту. Их было много — выстроилась целая очередь. Глаза радостные. Они ждали его взгляда, улыбки, внимания, пастырской заботы. И он смотрел на своих прихожан с отцовской любовью.
Вот пожилая пара. Недавно молился за них, оба болели одновременно. Отправлял к ним молодых сестёр с прихода. Вот из поездки вернулся Михаил. Давно ли отслужили молебен о путешествующем, а уже месяц прошёл. А вот Татьяна с мужем Алексеем и сыночком. Отец Борис вспомнил, как крестил одновременно сына и отца. Алексей сначала Таню в храм отпускать не хотел. Потом пришёл один раз вместе с ней — и остался. Сейчас он один из самых активных прихожан, помогает с ремонтом и с другими поручениями. А вот старая Клавдия — она в храме днюет и ночует.
Провожая старушку взглядом, отец Борис вдруг вспомнил, как пятнадцать лет назад ко кресту подходили лишь Клавдия да сторож Фёдор. Больше прихожан в старом храме не было. Он один шёл мимо полупустой свечной лавки к выходу, и старинные иконы в полутьме смотрели так печально.
Батюшка закрыл врата, а прихожане не спешили расходиться. Уходили только те, кто особенно торопился, остальные, как обычно, потихоньку собирались в трапезной на воскресный обед. Трапезная была большая, и приход дружный. А тогда, в самом начале службы в этом храме, он с трудом мог накормить не только Клавдию с Фёдором — самому приходилось туго. Да. Почему именно сегодня так лезут в голову воспоминания?
В высокие и узкие окна алтаря с ажурными решётками бил то ли снег, то ли дождь, а может, это был снег с дождём. Свет от разноцветных лампадок, жёлтые огоньки свечей в алтаре казались такими тёплыми и родными по сравнению с хмурыми, еле брезжащими сумерками зачинавшегося ноябрьского дня. И воспоминания снова нахлынули так ярко, что батюшка даже присел на стул. Да, тогда было такое же сырое и холодное ноябрьское утро. Отец Борис запомнил его на всю жизнь. Пожалуй, оно стало одним из поворотных в его судьбе.
Знаете, как бывает: идёт-идёт человек по жизненному пути и доходит до какой-то развилки. От этой развилки идут несколько дорог. Да-да, те самые дороги, которые мы выбираем. А с ними выбираем свою судьбу. Жаль, что часто не замечаем мы этой развилки, торопимся, несёмся на полной скорости. И только спустя годы, вспоминая прошлое, отчётливо видим себя на перепутье, у этого пересечения дорог и судеб.
Тогда тоже была суббота, и вот также отслужил он литургию. Только храм был холоден и пуст. Старая Клавдия жалась к печке, а вечно хмурый Фёдор сразу после службы пошёл за охапкой дров. Две старушки с клироса, закутанные в видавшие виды шали, побрели к выходу. Они не успели открыть дверь, как она распахнулась сама и вместе с порывом ветра вбежала женщина лет сорока пяти. Одета она была не совсем по-церковному: в брюках, в дублёнке и меховой шапке вместо платка. Но шапка была несколько набок, дублёнка распахнута, а по щекам её текли слёзы. Она неуклюже подбежала к отцу Борису и, упав в ноги, зарыдала. Отец Борис с трудом успокоил её, усадил на скамейку, расспросил о случившемся несчастье.
Оказалось, что женщину зовут Елизаветой. Дочка её, Таня, и только что родившийся внучок Егорка находятся в реанимации. Они всей семьёй так ждали этого ребёночка! Имена давно придумали. Если девочка — Леночка, а если мальчик — Егорка.
- Наш Егорка родился! Крошечка наш, солнышко ненаглядное! Танечка, доченька моя бедная! Кровиночка моя!
Женщина опять зарыдала, отец Борис с трудом добился от неё, что роды прошли неудачно: у дочери большая потеря крови и она впала в кому, а ребёночек родился в состоянии асфиксии и с какой-то патологией. Оба — на аппарате искусственного дыхания. Мрачный врач-реаниматолог сказал, что прогноз плохой. Знакомая опытная медсестра, подслушав совещание собравшегося в реанимации консилиума, шепнула Елизавете, что дочка и внучок её умирают, вопрос только в сроках отключения аппарата.
- Бабушка наша старенькая сказала мне к вам бежать, в церковь. Велела просить помощи у Бога и ваших, батюшка, молитв! Помогите, пожалуйста, помогите, батюшка! Ну, пожалуйста! Вы можете! Ведь можете? Вы же священник! Бог вас послушает! Кого же ему слушать, как не вас! Танюшка моя! Егорушка маленький!
И женщина опять зарыдала. Отец Борис почувствовал, как у него сжало сердце. Ему стало очень жалко эту молоденькую мамочку, так и не увидевшую долгожданного сыночка. Жалко младенца, который умирает, не припав к материнской груди, не встреченный любовью всей семьи. Его кроватка, игрушки (наверняка, купили) не дождутся своего маленького владельца. А где-то ходит молодой муж, папочка, который может потерять одновременно и жену, и долгожданного сына. Вместо радости все будут долго стоять на холодном ноябрьском ветру у двух засыпаемых снегом холмиков. Эта картина мгновенно пронеслась в голове батюшки, он взмахнул головой, отгоняя недоброе видение.
- Успокойтесь, Елизавета! Всё будет хорошо! Всё — будет — хорошо, понимаете?! Господь милостив! Он спасёт и мамочку, и младенчика! Будем молиться, просить у Него милости! Он обязательно поможет!
Елизавета потихоньку перестала рыдать, посмотрела с надеждой:
- Да, мама всегда говорила, что Бог есть! А если Он есть, Он вас обязательно услышит! Значит, всё будет хорошо! Ведь правда? Они поправятся?
Отец Борис проводил женщину до дверей. Устало вздохнув, стал собираться домой. Туда он с недавнего времени не спешил. Матушка Александра, забрав с собой сыночка Кузеньку, уехала к родителям. В этом в небольшом уральском городке батюшка служил уже три года. И все три года служба проходила в пустом храме.
Люди в городке много работали, жили небогато, летом предпочитали работать на своих дачных участках, выращивая нехитрое подспорье к зиме. Зимой женщины проводили выходные за стиркой и уборкой, пекли пироги, смотрели сериалы. Мужчины же собирались в гаражах, где под предлогом ремонта пили беленькую. В церковь многие из них попадали уже не своей волей, а ногами вперёд: в городке обычным делом была смерть от удушья, когда, напившись той самой беленькой, мужчина решал погреться, включал мотор, засыпал и уже не просыпался. Остальные тоже пребывали в каком-то страшном сне: словно, похоронив друга, шли выпить за упокой его души в тот же гараж.
Александра, тоненькая и хрупкая, зябко кутаясь в шаль, говорила:
- Мне страшно бывает за этих людей: проживают день за днём, не задумываясь о Боге, о душе, о смысле жизни, о том, что будет там, за её порогом. Отче, давай уедем отсюда! В другой, большой город. Мы с тобой тут не дождёмся прихожан. И помощи храму не будет. Как и нам с тобой, отче. Будем всю жизнь в нищете. Кузеньке вон на фрукты даже не хватает денег.
Отец Борис устало молчал. В первый год настоятельства он очень надеялся, что скоро появится паства. В храм придут прихожане, которых он, как пастырь, поведёт по пути спасения. Но храм наполнялся только на Крещение, Рождество и Пасху. На Крещение шли за святой водой, на Рождество — весёлые, дурашливые, нередко выпив, а на Пасху — с обязательными яйцами и куличами. В остальное время года храм пустовал.
В этот первый год отец Борис часто перечитывал, иногда даже вслух, для матушки, историю о священнике Георгии Коссове, который два года служил в селе Спас-Чекряк Орловской губернии в пустом храме, без прихожан. Никто не шёл на службу к молодому священнику. Лукавый искушал его мыслью бросить всё и сбежать. Пугал страхованиями. Батюшка поехал со своей скорбью в Оптину Пустынь к старцу, преподобному Амвросию. И преподобный Амвросий, увидев скорбного батюшку, прозорливо сказал ему слова утешения.
Отец Борис читал вслух об этих словах великого старца будущему священноисповеднику отцу Георгию и чувствовал, как сердце отвечает мгновенно взыгравшей радостью.
У отца Георгия об этом написано было так: «Как увидел меня батюшка Амвросий, да прямо, ничего у меня не расспрашивая, и говорит мне: „Ну, чего испугался, иерей? Он один, а вас двое!“ — „Как же это так, — говорю, — батюшка?“ — „Христос Бог да ты — вот и выходит двое! А враг-то — он один… Ступай, — говорит, — домой, ничего вперёд не бойся; да храм-то, храм-то большой каменный, да чтобы тёплый, не забудь строить! Бог тебя благословит!“ С тем я и ушёл. Прихожу домой; с сердца точно гора свалилась. И отпали от меня все страхования».
По молитвам старца скоро храм этого батюшки наполнился прихожанами; получился добрый, дружный приход. Сам же отец Георгий вырос в настоящего пастыря, стал известен далеко за пределами Орловской губернии. Имея дары прозорливости и исцеления, ревностный пастырь помогал всякой измученной душе. По свидетельству очевидцев, орловские богомольцы, приезжавшие к великому святому Иоанну Кронштадтскому, слышали от него: «Чего вы сюда приехали? У вас есть отец Георгий Коссов!»
А потом в селе был построен большой каменный храм, трёхпрестольный, потому что старый храм перестал вмещать всех прихожан. Стараниями отца Георгия были открыты в селе больница, приют для сирот, а также второклассная школа — единственная в уезде. Вот такая история.
Но на второй год служения отец Борис эту историю перечитывал всё реже. Он думал, что нет у него старца — так помолиться. А сам он, видимо, недостойный священник. И проповеди, которые он тщательно, подолгу готовил, а потом говорил в пустом храме, звучали, как ему казалось, жалко и неубедительно.
Да, он плохой пастырь. Он слишком молод, вид у него совершенно несолидный, борода и та растёт плохо. В смущении он сильно заикается от волнения. Кто будет слушать его — такого нерешительного, застенчивого, вспыхивающего румянцем, когда к нему обращаются за благословением? И молиться он не умеет. Нет у него дерзновения в молитве. Вот и не идут люди в храм.
К концу третьего года матушка забрала Кузьму и уехала к родителям. Уехала погостить, но не возвращалась уже три месяца. Отец Борис отчаянно скучал по ней и по двухлетнему Кузеньке. Проходя мимо кроватки, останавливался, брал в руки его любимую игрушку — плюшевого мишку, гладил по бархатистым ушам, по коричневой пуговке носа, основательно изгрызенной зубками сынишки и, тяжело вздохнув, говорил мишке:
- Скоро, скоро наш Кузенька приедет! Вот ещё немножко подождём его. Сейчас сыро, слякоть. Куда с малым в дорогу?.. А вот выпадет снежок, Саша с Кузенькой и приедут. Будем на санках кататься, снеговика слепим.
Но сегодня отец Борис не подошёл к мишке. Если бы мишка мог, он удивился бы тому, как необычно выглядел батюшка: всегда аккуратный, сегодня прошёл в комнату прямо в ботинках, подошёл к иконам и рухнул на колени. А если бы плюшевый медвежонок мог слышать, он услышал бы, как плачет батюшка:
- Господи, прости меня, недостойного! Я ведь так ответил этой несчастной женщине, как будто был уверен, что услышишь Ты мои молитвы! Господи, я сам не знаю, как я посмел её обнадёжить. Я ведь и молиться-то толком не умею. Прости меня, пожалуйста! Не посрами надежды рабы Твоей Елизаветы на милость Твою! Смилуйся, Господи, смилуйся! Ребёночек маленький, Егорка, и мамочка его Татиана. Не оставь их милостью Своей, Господи, Боже наш! У меня вот тоже Сашенька есть и сыночек, Кузенька мой милый. А если б они. Пресвятая Богородица, прими мою недостойную молитву. Смилуйся, Владычице, смилуйся, преложи скорбь на радость. Не оставь нас, грешных, не имущих дерзновения, не смеющих взирати на высоту славы Сына Твоего и Бога нашего!
Батюшка не помнил, сколько продолжалась его молитва, сколько поклонов он сделал в холодной комнате перед святыми иконами. Когда он уже не мог больше плакать и молиться, то с трудом встал, но распрямиться сразу не получилось. Так, хромая, подошёл к окну, прислонился пылающим лбом к холодному стеклу и — вместо грязной черноты увидел белоснежную улицу. В свете уличного фонаря искрились падающие снежинки — всё казалось таким чистым, таким радостным. Батюшка почувствовал, что боль с тревогой ушли, а в душе появились мир и покой. Часы пробили час ночи. Поздно уже, а завтра литургию служить.
Отец Борис, тихо радуясь обретённому душевному миру, подошёл к кроватке сынишки, погладил плюшевую голову медвежонка и улыбнулся.
На следующее утро, в воскресенье, когда он уже облачился, собираясь служить литургию в пустом храме, случилось необычное. Сначала батюшка услышал громкие радостные голоса. А выглянув из алтаря, первым делом увидел сияющее белое пятно, которое приближалось к нему. Отец Борис спустился по ступенькам и разглядел, что этим пятном был огромный букет белых роз. Их несла вчерашняя женщина, Елизавета. А за ней шёл молодой мужчина, и ещё мужчина постарше, и две молоденькие девушки, и сияющая старушка.
Они кланялись ему, наперебой рассказывая что-то. Потребовалось какое-то время, чтобы он понял всё, что они пытались сказать. Танечка и Егорка живы! Не только живы, а уже переведены с первого этажа реанимации на второй, в детское отделение. И выздоровление случилось мгновенно. Так что весь медперсонал больницы заговорил о чуде.
Подле Тани и Егорушки в ожидании агонии сидели медсестры. Внезапно они одновременно увидели, как показатели умирающих пришли в норму, а сами умирающие очнулись. Татьяна стала спрашивать о ребёнке, Егорка начал реветь, требуя кормёжки. Медсёстры, находящиеся в разных палатах, бросились к дежурному врачу и столкнулись у него на пороге. Главное, в одно и то же время — в час ночи! Вот чудо так чудо!
Отец Борис служил литургию, а потом говорил проповедь. Его слушали внимательно: Елизавета, двое мужчин, молоденькие девушки, сияющая старушка. Довольные и радостные, стояли Фёдор с Клавдией. Бабушки на клиросе пели необычно слаженно. А когда отец Борис договорил проповедь и все пошли ко кресту, он понял, что ни разу не сбился. Даже не заикался. Потому что не думал о том, как он говорит и как выглядит.
Думал же он о людях, которые стояли перед ним в ожидании его пастырского слова, молитвенного предстояния перед Богом. Смотрел на них, своих первых настоящих прихожан, и чувствовал любовь к ним. Так вот в чём дело! Нужно почувствовать эту любовь, эту тревогу и боль. Тогда рождается пастырь.
«И овцы слушаются голоса его, и он зовёт своих овец по имени и выводит их. и идёт перед ними, а овцы за ним идут, потому что знают голос его. За чужим же не идут, но бегут от него, потому что не знают чужого голоса. Пастырь добрый полагает жизнь свою за овец» (Ин. 10, 11).
Когда отец Борис возвращался домой, ему казалось, что он стал старше лет на десять. Ещё он чувствовал сильную усталость. А на душе было светло.
Подойдя к дому, он сначала не мог понять, что не так. А потом сообразил: в доме горел свет, из трубы валил дым. Отец Борис почувствовал, как защипало в носу и захотелось плакать. Не спеша входить, стоял на крылечке и слушал доносящийся до него милый голос Саши, щебетанье Кузеньки. Падал снег. И небо и земля становились совсем другими — новыми, белоснежными.
(В этой истории, произошедшей на самом деле, имена и название храма изменены)
