«Хочется все же надеяться..»

Прошлой саратовской зимой, с ее нечищеными тротуарами и т. п., кто-то из знакомых в сердцах произнес: «Наверное, даже во время Гражданской войны дворники работали!» А я задумалась: работали или нет? Конечно, мы все учили историю: революция, крушение империи, первые годы советской власти. Но много ли мы знаем о том, как жили не «народные массы», а люди — обычные люди — в родном Саратове в далекие годы?

«Город свои дома и улицы не чистит. Получается какой-то невероятный кавардак». Строки эти были написаны в Саратове в 1919 году. Перед нами — страницы честного, как отражение в зеркале, документа первого послереволюционного российского десятилетия — дневник саратовца, три тонкие тетрадки убористым почерком. Они были обнаружены среди архивных документов и подготовлены к публикации писателем-краеведом Юлием Вениаминовичем Песиковым. Автор дневника — обычный среднестатистический горожанин. Юрист, сотрудник госучреждения. Возможно, на работу вы ходите той же улицей, что и он. Кстати, об улицах: увы. Кроме «на улицах крайне грязно и антисанитарно, в воздухе ядовитые испарения нечистот», «город превратился в какую-то клоаку» и т. п. ничего иного по данному поводу обнаружить не удалось. Впрочем, пыль и грязь на саратовских улицах были не самой страшной бедой этих лет.

Первая запись в дневнике сделана зимой 1918 года. «20 января. Время-то такое, что и сам не знаешь, что тебя ожидает даже в очень близком будущем». Через два месяца — продолжение темы. «7 марта. В Саратове эксцессы с фронтовиками. По вечерам опять раздается стрельба». «16 марта. 12-го числа, в праздник революции, в Саратове была провокаторская стрельба, в результате есть убитые. Я попал в самое жаркое место на углу Немецкой и Вольской. По Крытому рынку был дан оружейный выстрел».

«22 мая. 16−18 мая у нас в Саратове было выступление контрреволюции против Советской власти, сопровождавшееся пушечной пальбой по всему городу, от которой пострадали некоторые дома и Дом Советов. Благодаря помощи извне бунт ликвидирован, мятежники наказаны. Как оказалось, в бунте принимали участие (некоторые) части Красной Армии. Теперь спокойно, но в городе военное положение».

Удивимся, что в антисоветском мятеже участвовали красноармейцы. Нас-то в школе учили, что «красные» — это «красные», а «белые» — это «белые». В том, что жизнь — порой «процесс нелинейный», мы сможем еще не раз убедиться, читая этот дневник. Вот, например, запись 1920 года: «30 мая. Троица. Сегодня на новый собор подняли новый колокол в 855 пудов, отлитый в 1914 году на московском заводе братьев Смагиных. Поднятие обошлось благополучно». Новый собор — это Александро-Невский кафедральный собор в Саратове. Удивительно, конечно, читать такое — ведь идет борьба с религией и духовенством. 11 октября 1919 года автор, например, заносит в дневник: «Опять красный террор. Расстреляны <…> священники Шанский, Махровский и другие. Ужасно!» А тут — на колокольню кафедрального собора поднимают новый колокол. Впрочем, власть не надолго отложила устранение этой «недоработки»: Александро-Невский собор был разрушен (на его месте сегодня стадион «Динамо»). «Религии, и в частности, христианству, объявлена война „насмерть“. Таковы времена <…> Ударились в антирелигиозную пропаганду, такую глупую, ребяческую. Она успеха не имеет», — пишет автор в дневнике.

«1923 год. 6 января. Рождественский сочельник. Несмотря на яростную газетную травлю религии, сегодня все церкви полны молящимися». Судя по дневниковым записям, «полны народом» саратовские церкви были не только в начале, но и в конце двадцатых годов. Запись 1926 года: «21 ноября. Сегодня день Архангела Михаила. Вчера на всенощной была масса народу. Служили оба архиерея — Досифей и Андрей. Хор был усилен». Но безбожная власть курс на искоренение религии держала неуклонно. «1930 год. 6 февраля. Горсовет опубликовал постановление о запрещении колокольного звона. Факт большой исторической важности. При царях колокольный звон был запрещен у старообрядцев. Итак, отзвенели русские колокола. Они не сделали мягче сердце человека». Осенью того же года автор запишет: «Снимают главки с церкви — со старого Михаила Архангела (эта церковь стояла на месте нынешнего сквера Первой учительницы — Авт.)», еще через год — «Продолжается снятие колоколов с церквей».

Продолжается после революции и разруха в городе, усиливается голод, и все это — на фоне страха перед завтрашним днем, иллюзий и разочарований. «1919 год. 15 января. Злободневный вопрос — по-прежнему продовольствие. Питаемся хлебом, картошкой, отчасти селедкой. Ничего другого нет». «13 августа. У нас большевизм сильно хромает. Тирания одной партии. Население страдает из-за отсутствия самых элементарных продуктов. С наступлением осени за неимением керосина мы вечерами погружаемся в какую-то ужасную тьму <…>
«1920 год. 1 августа. Вчера я был свидетелем грандиозного пожара в Саратове, от которого были уничтожены целые кварталы северной части «гор». Зрелище с высокой горы было страшное. Погибли люди. Сгорели учреждения, школы, сгорело много имущества, столь ценного в настоящее время. Сегодня целый день по городу развозят имущество погорельцев. Главная причина этого бедствия лежит в общей нашей разрухе, расстройстве пожарных обозов, падении дисциплины среди пожарных и т. д.» «8 ноября. Советская власть входит в четвертый год своего существования. Это факт чрезвычайной важности, который уже нельзя вычеркнуть из истории. Но идея мертва! Вместо всеобщего процветания — во всем большая разруха. То, что обещал социализм, в действительности не осуществляется. Бедные и богатые остались. Все то, чем была черна прошлая жизнь — кумовство, прислужничество, осталось. Теперь высоко держит голову только то, что раньше мелко плавало».

«1921 год. 10 февраля. Живешь просто, чтобы жить и не умереть с голоду. Теперь без пайка жить немыслимо. Не хватает никакого жалованья. Каравай хлеба — 7−8 тысяч, а месячный оклад вроде этого». «10 марта. У нас в Саратове были бурные собрания железнодорожников, теперь успокоились. Арестовано много горожан — представителей «старого мира». «9 июня. Из-за отсутствия дождей нашей Саратовской губернии грозит страшный неурожай. К этой беде присоединяется начинающаяся холера». «25 июня. На фоне дня — холера. В день заболевает до 150 человек. Становится жутко». «1 июля. Холера продолжает косить людей. До сего дня умерло до 2000 человек. В Саратове самый настоящий голод. Хлеба не выдают, а в продаже он стоит 5 000 рублей за фунт. А я за май получил всего 9 300 рублей жалованья. Жизнь понемногу воскресает: открыт Крытый рынок, торгуют базары, лавочки, пирожные. Режим как будто стал мягче. Просыпается кооперация. Это, безусловно, «всерьез и надолго». «14 августа. Власть идет на громадные шаги назад. Восстанавливаются денежное хозяйство, налоги, аренды, всякого рода платы, кассы. Разрешено продавать и покупать ненационализированные дома. Словом, жизнь выравнивается, а революция угасает». «22 августа. Бывшие мастера Филиппова открывают кондитерскую. Это хорошо. Понемногу население переходит к новому порядку. Можно над прошлым поставить крест». «4 сентября. Восстанавливается плата за почтовые услуги, воду, газ, электричество и т. д. Словом, на всех парах — к старым берегам. Повсюду открыты кооперативные лавки всех названий. Торгуют на базарах. Ходит трамвай (но 1 000 рублей за билет), пока только по Московской улице. Но все же жизни не чувствуется. Город почти мертв, особенно по вечерам. На Волге пусто, безжизненно. В Саратове аресты, в Москве ликвидирован Комитет помощи голодающим. На улице много голодных. С впалыми щеками, желтыми лицами. Дети лежат на тротуарах и плачут».

«1922 год. 6 января. В Саратов пришло 30 вагонов муки — дар Папы Римского» «15 февраля. Голод делает свое дело: по сообщениям газет, смертность, особенно за Волгой, ужасающая. Церкви отдают часть своих драгоценностей для закупки хлеба». «2 марта. Проходит еще одна зима: тяжелая, голодная. За Волгой людоедство. У нас пока хлеб 45 000 рублей 1 фунт. Из церкви отбирают золото и серебро. Для каких целей — неизвестно».

«1923 год. 5 июля. Меня сократили. В последнем разговоре я заметил сильную ненависть ко мне как к юристу, интеллигенту. Итак, я без места, а значит, и без денег». «22 июля. Живу без работы. Вечера провожу в Липках, которые теперь ожили и полны прилично одетой публики».

«1925 год. 6 октября. Ничего не читаю, кроме нудных, однообразных газет. Можно отметить новость. Разрешена продажа 40-градусной водки, которая была запрещена еще царем в 1914 году. От этого снова появилось невероятное количество пьяных».

«1928 год. 14 мая. Кругом отчаянная безработица. Это как-то странно для нашей эпохи «строительства». Теперь пока в ходу новое слово «самокритика». Но пока плодов ее не видно». «22 июня. Я уже писал: провозглашен лозунг «самокритики». И вот идет раскрытие всех видов преступлений. Арестовываются прокуроры, судьи и всякие должностные лица. Но система, способствующая такому порядку, остается без изменений».

И все же изменения были — с конца двадцатых годов начинает меняться облик родного города.

«1929 год. 24 июня. На нашей улице прокладываются новые водопроводные трубы. Заканчивается строительство большого дома напротив Липок — для служащих банков».

«1931 год. 3 мая. Вчера ходил на Увек. Смотрел, как строится мост через Волгу. Он — давняя мечта жителей Саратова. О нем мы мечтали более 30 лет». «20 ноября. В Саратове на Соляной улице заканчивается строительство 5-этажного дома для водников. На углу Никольской и Большой Кострижной (ныне — улицы Радищева и Сакко и Ванцетти — Авт.) завершают строительство 4-этажного дома для работников ГПУ. Уже более двух лет не едим белый хлеб. Базары сейчас почти пустые. Там очень высокие цены. <…> мануфактуры и обуви нет. С церквей снимают последние колокола».

Дневник заканчивается декабрем 1931 года. Примечательно, что на протяжении всех четырнадцати лет, что охватывают записи, их автор в конце декабря каждый раз выражал надежды на то, что новый год принесет долгожданные изменения. «Хочется все же надеяться, что грядущий, 1931 год, возможно, улучшит нашу серую жизнь», — написано на последней страничке.

…Саратовца Владимира Николаевича Ситникова — это его дневниковые записи мы с вами читали — арестовали в 1940 году по доносу. Найденный при обыске дневник сочли антисоветским. Суд приговорил его к семи годам лишения свободы за «контрреволюционную пропаганду». До окончания этого срока он не дожил. В 1994 году был посмертно реабилитирован.

Подготовила Маргарита Крючкова
Газета «Православная вера» № 24
http://www.eparhia-saratov.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=54 835&Itemid=4