Иерусалимский крест

Беседа обозревательницы Русской линии Людмилы Ильюниной с настоятельницей Горненского монастыря игуменьей Георгией (Щукиной)

Людмила Ильюнина: Матушка, вы избрали монашеский путь спасения в очень раннем возрасте. Если можно, расскажите, как Господь привел вас к этому выбору.

Игуменья Георгия: Привели меня скорби. Вере научили те испытания, которые мы пережили во время войны. Блокадный голод, холод… Мама сдала меня и младшую сестричку, Ниночку в больницу, на одни носилки, думала, что сдала двух мертвецов. Я была без сознания, и обморожение было сильное, и при этом была настолько ослаблена, что уже все думали, что не выживу. И потом я очнулась в больнице.

Мама рассказывала, что она нас сдала, потому что не могла повезти с собой (так как мы не двигались). Ее и сестру Лидочку эвакуировали и повезли на Кубань, в Краснодарский край. Они там тоже ослабшие были и их сразу поместили в больницу. А я пролежала 3 месяца, у меня ампутировали пальчики на ножке на одной, на другой тоже хотели ампутировать, но как-то обошлось. Потом я понемножку ходить начала, сначала в коляске ездила. А сестричка Ниночка не выжила. Ее там и похоронили.

А потом нас собрали с отделения 40 человек и сказали, что нас завтра выписывают. А я абсолютно не знала, где мама. И вдруг накануне отъезда на адрес главврача приходит от мамы письмо: жива такая-то девочка или нет? Вот, я всю жизнь наблюдаю и вижу, как действует промысел Божий! Когда сказали, что мне надо ехать к маме в Краснодарский край, я спрашиваю: где это, что это? А мне говорят, что там фрукты есть, помидоры большие и белый хлеб. А я говорю, зачем фрукты, если хлебушек есть? Не думала ни о каких фруктах. Повезли нас, уже попали в Краснодарский край, проехали город Тихорецк, не знают, куда дальше меня везти. А у меня мамин конверт, но она там немножко неправильно написала «Малороссийская» — а что это: станица, или город, или что? Немножко было напутано. На остановке меня высадили, переночевала я в детской комнате, а дальше, куда меня? Потом решили, — на Краснодар.

Л.Ильюнина: Матушка, вы одна ехали, без сопровождающих? А сколько вам тогда было лет?

Игуменья Георгия: Да, одна ехала, с документами сопроводительными. Лет 12 было мне тогда. Вот меня в Краснодар привезли, не могут понять, что дальше делать… Хотели в детдом сдать. А я плачу, надо маму найти. Опять звонят в Тихорецк, что направляют меня к ним. Опять приезжаю в этот городок. И там никто не знает, куда меня девать. Звонили, советовались, опять посадили меня на поезд, поручили проводнице. Вы знаете, уже лето было, а я в валенках, шапка теплая, все на мне теплое, уезжали ведь — была зима. У меня ножка воспалилась, течет, перевязки же не было сколько времени. Уже неделя прошла, как я еду. Уже вторая пошла. В вагоне проводница ко мне подходила, люди подходят. Девочка, из Ленинграда, блокадница — все жалеют, плачут, суют, кто хлеб, кто что. «Куда ты едешь?» «К маме». «Где мама?» Всем показываю письмо, где мама. И вдруг одна женщина подходит. Смотрит, читает, читает и проводнице говорит: «Вы знаете, я еду туда. Правда, здесь не совсем точно написано, но я еду в как раз в эту станицу».

Господь послал эту женщину. Выходим, не помню, сколько километров надо было еще пройти. Я хромаю, ножка болит, идти не могу. Потом нас подвезли на подводе. Потом опять нужно было идти пешком и, наконец, дошли. Она ехала к родной сестре, которая в этой станице жила. К ней в гости ехала. Заходим в хату, здороваемся, и оказывается, хозяйка знакома с моей мамой, они даже подружились уже, живут рядом. Я когда пришла, ничего уже не помнила, голодная, усталая. Меня накормили, на полу постелили. Потом слышу — шум, плач, на меня что-то упало, глаза открываю — мама. Уже и соседи все сошлись, плачут, расспрашивают, откуда, как и что… Вот так и нашла маму. Такая была встреча, и радостная и тяжелая.

Немного мы пожили — немцы приходят. От немцев бежали — и опять немцы пришли. Не помню, как долго они стояли в станице. Но, казалось, что долго. Потом началось их отступление. Конечно, страшная была картина. Сжигали хаты, виселицы кругом стояли, кого — стреляли, кого — в Германию увозили. Но были такие желающие, что сами на работы уезжали в Германию. Мы две недели просидели у той бабушки, у которой жили, в погребе, только слышали, что на верху что-то страшное происходит. Когда немцы отступали, наши партизаны как-то другим путем прошли и окружили станицу, иначе бы они всех там перебили и сожгли. Отступили немцы. Потом началась эпидемия — сыпной тиф. И мама заболела и умерла… 35 лет ей было. Организм подорванный был после блокады, и она не пережила болезни.

Мы опять вдвоем с сестрой остались, с Лидочкой. Еще с нами одна девушка была, которая с нами из блокадного Ленинграда приехала. Потом мы списались с тетушкой, с маминым братом. Они были эвакуированы в Кировскую область. Нас туда отправили. Мы немножечко там пожили. Они были эвакуированы из Валдая, это мамина родина была. Мы туда вместе с ними вернулись. Но там после войны — ни школы, ни дома не было, все погорело. Жить было негде, и нас тетушка сдала в детдом. Мы немного пожили так, и тут нам сказали, что у нас в Ленинграде есть родственники — и одна тетя, и другая тетя, и третья тетя. Направили нас в Ленинград, но опять путешествие было с искушением, с переживаниями. До Окуловки мы доехали, но сопровождающего нам не дали, просто проводнице поручили. Я не знаю, по какой причине, но нас вернули обратно. Сидим мы на вокзале. Ждем, когда поезд подойдет. Подходит женщина: «Девочки, а вы куда?» А мы плачем: «Не попали к тетушке, нас вернули, почему не знаем». А она это видела, говорит, что нам надо было бы, чтобы у нас провожатый был. Мне тогда 14 лет было, а Лидочка еще меньше. Она говорит: «Где ваша тетушка живет, я тоже еду в Ленинград». Мы говорим: на улице Куйбышева. «Так я, — говорит, — там же живу, рядом, через дорогу». Мы назвали дом и квартиру. Она записала, сказала: «Как только приеду, сразу вашей тете Моте, как вы ее называете, скажу, что вы ехали и вас вернули». Мы доехали до Валдая, вернулись в детдом, все там удивились, почему нас вернули с поезда? Потом пришло письмо от тетушки и нас направили к ней, но дали сопровождающего.

Л.Ильюнина: Матушка, а родители у вас верующие были?

Игуменья Георгия: Верующие. Только у нас мама одна, а вот у Лидочки папа другой, но я его называла папой. То есть, мой папа в 30-е годы пропал без вести. Я в 31-ом году родилась — в 31-ом он и пропал без вести. Мама до 36-го года искала, писала — нигде нет. Пропал. Потом она вышла вторично замуж, в 36-ом году. Лидочкин папа в блокаду умер. Потом уже, когда я в Вильнюсе жила в монастыре, матушка игуменья отпустила, и я разыскала отца. Я увидела его, нашла. Он был живой.

Л.Ильюнина: Матушка, Господь ведь не зря такие скорби посылает, наверное, это было приготовление к тому, чтобы игуменский, иерусалимский крест нести.

Игуменья Георгия: Ну да. Батюшка, отец Николай так и говорил, что это все к Иерусалиму было.

Л.Ильюнина: Матушка, расскажите, хотя бы коротко, как вас благословил на монашество преподобный Серафим Вырицкий.

Игуменья Георгия: Ну вот, приехали мы в Ленинград, живем мы у тетушки. Это уже был 45-ый год, окончание войны. Я помню день Победы. На Невский выходили с цветами, солдат встречали. Это была такая радость. Хоть я совсем еще девочка была, но это очень запечатлелось в памяти. Потом приехала к нам еще одна тетушка, у мамы семья большая была: семь сестер и два брата — они уже были умершие. С той сестрой приезжает ее дочь, Нина. Теперь она — монахиня Арсения, которая живет в Пюхтицах, мы с ней вместе и в монастырь пошли. Она тоже была очень религиозная. У нашей тетушки было Евангелие, Библия, Жития святых, даже несколько книг было святителя Дмитрия Ростовского. И когда в воскресные дни приходили из церкви — тетушка у нас была хлебосольная — всегда подружки приходили. Было же все очень скромно — хлебушек, что-нибудь такое.

Л.Ильюнина: А в какие вы храмы ходили в Питере, и каких священников помните?

Игуменья Георгия: В разные. Я ходила на акафисты, к Скоропослушнице, к Казанской, к святителю Николаю. К нашей тете — Матрене Степановне подружки приходили, читали вместе Священное Писание. А какие у нас после войны были проповедники! Отец Филофей, отец Михаил Гундяев, отец Александр Медведский, отец Константин, отец Борис Николаевский. Какие проповеди были! И вы знаете — я загорелась. И ходила я еще в семинарию, когда семинария открылась. Там был профессор отец Александр Осипов. Но потом — вы знаете, его конец, к сожалению. Но какие дивные он говорил проповеди, я помню, например на Рождество… Вот, Господь родился, пришли волхвы, дары принесли — ладан, смирну. А что мы, дорогие, принесли? Что мы принесем Христу-Младенцу, кроме грехов, что у нас есть.

И я стояла и думала, что я принесу? И вот поняла: я не выйду замуж, я принесу свое девство, я хочу в монастырь. И так загорелась, так загорелась — не могу. И вот, когда тетушке стала говорить, Матрене Степановне, она и слушать не хотела. «Что ты, Валенька (а я Валентиной была), да ты еще ребенок, ты такая хрупкая (а я после войны как тростинка была), вот подожди немножко, несколько лет, потом пойдешь!» А у меня — так горит — не могу! Казалось, легче умереть, чем лишиться монастыря. А сама еще не знаю, где, какие монастыри, но батюшкам уже говорила. Уже советовалась. Тому же отцу Александру Медведскому говорила. А ректор в Духовной Семинарии был владыка Исидор Таллиннский, тогда еще город Ревель его называли. Вот приезжает владыка Исидор из Таллина, и отец Александр ему говорит (а я даже одно время чуть ли не его духовным чадом была): «Владыка, у меня одна девушка есть, она очень хочет в монастырь. А у Вас же в Пюхтицах монастырь есть». Потом владыка Исидор матушке Рафаиле — настоятельнице пюхтицкой сказал, что одна девушка хочет в монастырь, но это было потом, я вперед забежала. Ну вот, батюшки все, кому ни скажу, отец Михаил, отец Борис: «Валя, надо же благословение, надо волю Божию знать, надо к старчику съездить. Надо от нашего владыки иметь благословение.» Владыка Григорий (Чуков) тогда был, он меня принял. Я ему все рассказала. Он говорит: «Бог благословит!» Благословил. Потом мне посоветовали написать сестре первого Патриарха Алексия, монахине, что в Киеве соблюдалась, в Покровском монастыре. Я туда пишу, матушке-игуменье. Она мне отвечает, что ты еще не совершеннолетняя, не имеешь паспорта, мы тебя не можем принять, а паспорт получишь — приезжай.

А батюшки мне говорят: «Теперь тебе надо к старцу Серафиму — в Вырицу». А я тетушке об этом говорю, а она не под каким видом. «Я, — говорит, — тебя из детдома взяла, а ты теперь и старую, и малую бросаешь (Лидочку). Ты же говорила, что ты меня и похоронишь. А теперь бросаешь. Вот, подрастешь немного, будешь, как Нина (а Нина постарше меня на 3 года), тогда и пойдешь в монастырь».

Л.Ильюнина: Матушка, вы в это время даже школу еще не успели закончить? Работали где-то?

Игуменья Георгия: Когда мы из детдома приехали, еще война была. По знакомству меня устроили в столовую работать, у Финляндского вокзала. Но, так как я была несовершеннолетняя, мне только 14 лет было, то я только помогала. Но я шустрая была, и на раздачу меня, и туда, и сюда — как-то быстро все делала. Все же я была сыта, и иногда мне домой давали принести. Но что меня всегда беспокоило: когда я стояла на раздаче, мне старшая говорила: «Ты должна 20−30 грамм недовесить». Это для людей было естественным, потому что не хватало порций, но меня это очень тяготило, очень. Потому я оттуда ушла, тем более, что и не оформлена была. Меня устроили в Центральный исторический архив, реставратором. У меня там хорошо все пошло, быстро справлялась со своей работой.

В церковь ходила, но одно желание — в монастырь! И вот мне батюшки: «Поезжай к отцу Серафиму!» А я: «А где отец Серафим?» Люди мне показали, как доехать, но говорят, что он вряд ли примет, потому что он очень слабенький, старенький. Год был 1948-ой. Вырицу нашла, погода была хорошая, смотрю — вокруг храма на травке люди сидят, читают, записочки пишут. Человек 25, и все к батюшке. Я тоже села, сижу на травке. А келейница мать Серафима ходила к батюшке туда и обратно. У кого-то возьмет записочки, снесет, а ответы устно передавала. Вдруг подходит ко мне: «А ты что, девочка?» Я так, знаете, сразу затрепетала, слезы наворачиваются. Говорю: «Я к батюшке хотела». Она: «Батюшка слабенький. Видишь, сколько людей — записочки пишут». Пошла. Не знаю, что она сказала, выходит, берет меня за руку: «Пойдем, батюшка примет тебя». Вы знаете, все как поднялись: «Мать Серафима, а я уж сколько сижу! Который раз приезжаю!» «Сидите, пишите записочки». Я, когда вошла к батюшке, он лежал на кроватке. Светленький, беленький, ну вот, как сейчас его вижу, — как ангел он был. Я сразу на колени стала. Кроватка низенькая, я руками оперлась — без матраса, что ли он лежал, твердо. Стала я, расплакалась, ничего не могу говорить. Он меня благословил, по головке гладит: «Успокойся, успокойся, что ты? Как тебя звать?» Я сказала. «Ну, расскажи. Где ты, что с тобой?» Я начала говорить. А о монастыре боюсь даже заикнуться. Говорю: «Батюшка, работала в столовой, там очень тяжело. Я там согрешала, меня заставляли недовешивать, так на душе тяжело. Сейчас в Архиве работаю, там мне нравится, все хорошо». И опять замолчала, боюсь говорить. Думаю, как мне про монастырь начать, потому что начиталась, какие подвижники там жили. Думаю, а кто я такая? Достойна ли я жить в монастыре? И молчу. А он: «А что еще скажешь?» Я тогда всхлипываю и говорю: «Батюшка, дорогой батюшка, какое у меня сильное желание в монастырь, так хочу в монастырь!» Он как оживился: «Так вот-вот деточка, куда твой путь! Матерь Божия тебя избрала, ты должна в монастыре жить». И так немножко поворачивается, и ручкой — посмотри на стенку. Я на коленках стояла. «Так повернись, посмотри». А у него на стенке фотография большая, смотрю — собор там какой-то. А он: «Видишь, это твой монастырь». А это, оказывается, Пюхтица — у него фотография. Так что батюшка даже место мне предсказал.

Я была такая счастливая, мне не верилось, что моя мечта сбудется. Я летела от старца как на крыльях, но когда я приехала от него домой и сказала своей Матрене Степановне, с ней случилась истерика, слезы, укоры. Я, когда у батюшки была, сказала ему: «Меня только тетушка не пускает. Ей, конечно, по человечески жалко меня, она взяла меня из детдома, и у меня младшая сестричка». А старец мне на это: «А пусть она ко мне приедет, я с ней поговорю». А когда я стала тетушке про это говорить, она: «Не поеду никуда, ни к какому Серафиму! И тебя никуда не пущу, вплоть до милиции». Видит, что я не отступаю, и стала совсем неприступной.

Я очень любила «Скоропослушницу», которая на Охте. И по воскресеньям я туда ездила, просила, чтобы услышала и помогла Матерь Божия. А в то время настоятелям там отец Николай Фомичев (потом владыка Никон был). Он такие проповеди говорил… И вот, один раз… Акафист кончился, он проповедь сказал, мы все подходим, ко кресту прикладываемся. Я стою, вся раскраснелась от слез. Он и говорит: «Валюшка, что ты так плачешь?» Он заметил, потому что не один раз я так к нему подходила. А я Матерь Божию просила, чтобы смягчила сердце тетушки. «Батюшка, я так хочу в монастырь!» И он тоже меня благословил. Говорит: «Проси Матерь Божию, она все устроит».

Л.Ильюнина: У игуменьи Таисии Леушинской такое же искушение было, мать ее не отпускала в монастырь.

Игуменья Георгия: Да, это в ее записках все описано. Так и у меня было: «Не отпущу и все», — так мне моя тетушка сказала, как отрезала. В это время приезжает из Пюхтиц игуменья Рафаила. Я как раз на Казанскую пришла в Князь-Владимирский собор, на акафист. Матушки, которые там алтарничали, они меня тоже знали, я там немножечко на клиросе пела на буднях, говорят: «Валя, матушка игуменья приехала из Пюхтиц, поговори с ней. Мы о тебе уже говорили». После службы и акафиста мы пришли к ней на квартиру, они рядом с собором жили. Я к ней в ноги, плачу: «Матушка, возьмите меня в монастырь!»

Она смотрит — ну, а я как тростинка — худенькая, маленькая — и говорит: «Валя, у нас такой тяжелый монастырь, мы все делаем сами. У нас нет ни рабочих, ни машин, ни тракторов. Мы все пилим, колем сами. А на повозку с лошадью ты сядешь?»

Я говорю: «Конечно, матушка, я немного боюсь, но все буду делать за святое послушание. Все, только возьмите меня». Она спросила, где я работаю, я рассказала. «Ну, — говорит, — бери расчет, приезжай!» И потом, я пришла домой, тетушке говорю об этом, она опять в слезы. Ну, я понимаю, ей жалко по-человечески. Но сказано, что захочешь идти за Господом, надо возлюбить его больше, чем родных. Ну, что делать? Я опять к батюшке Серафиму. Думаю, поеду и все ему расскажу — что окончательно он скажет? И вы знаете, опять Господь сподобил попасть к старцу. Выходит мать Серафима. Я вкратце рассказала все, она пошла, доложила — и опять меня провела. А батюшка уже очень-очень был слабенький. Первый раз я в 48-ом была, а это уже незадолго до кончины начало 49-го года. Опять к нему прихожу, упала, плачу, не могу слова сказать. Он опять мне: «Пускай твоя тетушка приедет. Скажи ей строго, от моего имени, пускай приедет. А тебя Бог благословил, твой путь. Я тебе показал, где твой монастырь». Приезжаю домой, говорю: «Тетя Мотя, — а сама плачу, и она плачет, — ну, съезди к нему, батюшка сказал, чтобы ты к нему поехала». И за его молитвы она поехала. Сразу же поехала. Приезжает оттуда — совсем другая. Ничего не может говорить, только, плачет, чуть не навзрыд: «Ну, что делать, с Богом, поезжай».

Л.Ильюнина: Матушка, а как вас отпустили с работы? Ведь тогда причину увольнения нужно было говорить и сообщать куда направляешься работать или учиться?

Игуменья Георгия: Я подала на расчет в Архив. А тетушка сходила туда и сказала, чтобы мне расчет не давали. Я написала: «Прошу дать расчет в связи с выездом из Ленинграда». А она сказала, чтобы мне не давали, так как я еду в монастырь. Она откровенно все сказала. И мне директор говорит: «Валя, ты куда едешь, в какой монастырь?» Я говорю: «Николай Иванович, извините, я еду к бабушке, — я уже стала так говорить, — бабушка после детдома мне тоже очень помогала. А сейчас она в таком состоянии, просит, чтобы я приехала и ее досмотрела». А он: «Нет, твоя тетушка, Матрена Степановна сказала, что ты в монастырь собираешься». Потом, на счастье, на второй день он уехал в командировку куда-то. Остался заместитель, я к нему. А он: «Пусть тетушка подпишется, что ты не в монастырь едешь». Я к другой тетушке, Ирине Степановне, старшей сестре моей мамы. Самая старшая, Ирина Степановна, очень верующая, и она была не против моего поступления в монастырь.

Я говорю: «Тетя Ира, миленькая, пойдем, съездим в Архив», — утром я раненько к ней приехала. Она удивилась, что такое. Я говорю: «Тетя Мотенька меня, ну никак, не отпускает. Была у матушки игуменьи, она меня берет, а на работе не дают расчет, — она там все рассказала». И тетя Ира — сразу со мной поехала. Приезжаем, и ведь Господь так устроил: директор уехал, только заместитель. Спрашивает куда я еду, она: «Да, — говорит, — к бабушке едет, в провинцию, она даже выписывается из Ленинграда, потому что не известно, сколько бабушка проживет». Она расписалась, мне сразу же — расчет, я попрощалась, и все. Но надо было мне на второй день еще придти. Прихожу — а там директор, удивляется, что у меня расчет и вызывает к себе. Я говорю: «Вы мне объясните, что такое монастырь? Что это за учреждение или организация, я не понимаю. Тетушка сказала вам — монастырь, а я не знаю, что это такое. Я хочу жить, учиться, работать, я хочу бабушке помочь. А тетя меня просто из жалости не хочет к бабушке отпускать». Вот, как сказала. Он мне поверил… Какое было время, какое было время… Вот какую «мудрость и хитрость змеиную» приходилось применять. Сколько было пережито, сколько слез пролито.

Л.Ильюнина: Матушка, а у вас в роду не было священников, монахов, монахинь?

Игуменья Георгия: Нет, но, тетушки как мне говорили, имели желание поступить в монастырь. Когда они жили на Валдае, а там рядом была деревня Ремонтеевка, а рядом был монастырь, это родина святителя Тихона Задонского, где он родился и жил. По-моему, и сейчас там женский монастырь. Там недалеко кладбище, там наши родственники похоронены. Тетушки говорили, что у них когда-то было сильное желание уйти туда, но — революция, война, так из них семерых сестер никто не попал в монастырь.

Потом, в конце концов, тетушка меня благословила, мы молебен отслужили. Она приезжала потом, очень плакала. Мы, когда с Ниной — двоюродной сестрой — в Йыхве, городке, где надо пересадку делать по дороге в Пюхтицы, вышли, нас встретило северное сияние. Впервые в жизни увидели, никогда не видели такое. Столько собралось людей, смотрят — какая красотища была! Я потом еще раз видела северное сияние, когда мы с матушкой Варварой из Пюхтиц ездили на Соловки.

Л.Ильюнина: А матушка игуменья Варвара в монастырь вместе с вами пришла?

Игуменья Георгия: Да почти одновременно: я в 49-ом, она в 52-ом. Но с первого дня мы с ней духовно сблизились. Она Валя была, и я Валя. Приезжает она в Пюхтицу, я в это время келейничала, в игуменской жила. Матушка Рафаила говорит: «Валя, сейчас мне некогда (кого-то принимала), вот твоя тезка, дай ей чайку, расспроси, откуда, что, а потом я ее приму». Я ее взяла в келью, я еще в связочке ходила, как там ходят. Она сказала, что тоже хочет в монастырь. Матушка ей сказала: «Бери расчет, приходи».

Л.Ильюнина: В Свято-Успенском Пюхтицком монастыре вы долгое время были правой рукой игуменьи Варвары — казначеем были, хором руководили. А потом вас назначили восстанавливать монастырь святого праведного Иоанна Кронштадтского на Карповке, после этого вы получили игуменское послушание в Иерусалим.

Игуменья Георгия: Мне батюшка, старец Николай Гурьянов за двадцать лет почти предсказал Иерусалим. Еще при покойном Патриархе Пимене к нам в Пюхтицу приехал тогдашний митрополит Таллинский и Эстонский Алексий, наш теперешний Святейший Патриарх, и говорит: «Есть благословение из числа ваших сестер собирать пополнение для Горненского монастыря на Святой Земле». Потому что до 1000-летия крещения Руси у нас в русской православной Церкви было всего 18 монастырей, а Пюхтицкий был одним из немногих, который никогда не закрывался. Сестер в то время в Пюхтицах было около 100 (сейчас уже 170), потому можно было из них выбрать кандидаток в Иерусалим. Владыка сказал, что надо собрать группу и подготовить ее к послушанию на Святой земле. Группу собрали, в специальном «иерусалимском корпусе» открыли мастерские. И в это время приехал батюшка, отец Николай. Это было в начале 1980-х годов. Батюшка очень любил наш Свято-Успенский Пюхтицкий монастырь — монастырь, построенный по благословению Иоанна Кронштадтского, место избранное Царицей Небесной.

Когда батюшка приехал, матушка настоятельница, игуменья Варвара благословила меня показать ему «иерусалимский корпус»: «Пусть он все посмотрит, благословит, пообщается с сестрами». Мы пошли. Приходим. Я впереди, открываю одну келью, другую — золотошвейную, рукодельную, иконописную. А кто-то из сестер говорит: «Батюшка, мы так счастливы, что нас направляют в Иерусалим. Но, как же мы там жить будем — тем ведь игуменьи нет?» А он у меня за спиной, на меня показывает и отвечает: «Что ты, что ты говоришь. Там пюхтицкая игуменья». А я этого не вижу и не слышу, что он даже прибавил: «Пюхтицкая Игуменья Георгиюшка». Мне потом только сестры про эти слова батюшки рассказали.

Это было еще до Карповки. В 1983 году мы послали 10 человек в Иерусалим.

Л.Ильюнина: На Карповке вы были недолго, но вам досталось самое трудное — расселять организации, занимавшие монастырь и расчищать «мерзость запустения».

Игуменья Георгия: Когда я уже была на Карповке, Святейший Патриарх мне как-то говорит: «Мать Георгия, сейчас Рождество, а в Великом Посту я к вам приеду, и хотелось бы уже останавливаться в монастыре». И мы постарались успеть — день и ночь мы трудились, чтобы отреставрировать покои святого праведного Иоанна Кронштадтского. За месяц до приезда Святейшего я звонила ему и благодарила за помощь и святые молитвы, сообщила, что к его приезду покои будут готовы. А он мне говорит: «Спаси Господи, мать Георгия. А теперь вам нужно потрудиться в Иерусалиме в Горненском монастыре».

А еще за месяц до этого моего разговора со Святейшим одна прихожанка, по профессии архитектор, выразила желание постоянно помогать мне в восстановлении монастыря и хотела уйти со своей основной работы. Она поехала к отцу Николаю на Залит за благословением. Через несколько дней она приезжает с таким известием: «Матушка, а отец Николай не благословил. Сказал, где работаешь, там и работай. А вам передал конверт». Я смотрю, написано: «Игуменьи Георгии». А я на Карповке игуменьей не была, монастырь тогда восстанавливался как подворье Пюхтицкого монастыря, и я была старшей сестрой.

Я удивилась — никогда батюшка так не писал. Всегда просто «матушке Георгии». Я подумала, что это просто юродствование. Открываю конверт: Что же он пишет? И что же? Хоть бы одно словечко — ничего, только деньги, без всяких объяснений.

Л.Ильюнина: Это было благословение на Иерусалим?

Игуменья Георгия: Да, это были деньги на дорогу. Я потом это поняла, после разговора со Святейшим. И была именно та сумма, которая потребовалась.

Конечно, монах не имеет права отказываться от послушания, на которое его призывают, но я очень смущалась и даже возражала: «Ваше Святейшество, простите ради Бога, я боюсь, что я не справлюсь. Я стала перечислять другие монастыри и другие кандидатуры». А он сказал: «Матушка, у меня нет другой кандидатуры. Поезжайте, хотя бы ненадолго».

И тут я вспомнила про батюшкину посылочку и еще вспомнила, как однажды я к нему приехала, а он меня из домика позвал в храм: «Пойдем, Божьей Матери помолимся». Я приложилась к иконе Одигитрии. А батюшка меня манит в алтарь: «Иди сюда, иди». Я робею, но сняла туфли и подхожу. И пока я крестилась и кланялась, вдруг батюшка из-за печки, которая была в алтаре, достает большой металлический крест и мне на спину так и положил. «Это твой крест. Господь поможет» — сказал батюшка. Я тогда не поняла, что это за крест, а потом поняла, что это — крест игуменства.

Л.Ильюнина: А были и еще батюшкины предсказания-благословения на Иерусалимский крест?

Игуменья Георгия: Еще помню, как однажды мы приезжали с матушкой Варварой и отцом архимандритом Гурием из Кенгиссепа к батюшке, еще одна монахиня тогда с нами была. И батюшка нас повел на кладбище на могилку к мамушке — рабе Божьей Екатерине (я ее тоже хорошо знала еще и по Вильнюсу в 50-е годы). Мы пропели литию, стоим у могилки и вдруг он говорит: «Георгиюшка, благослови мою мамушку». Я так растерялась — стоит архимандрит, стоит игуменья, сам батюшка и вдруг он меня — простую монахиню просит о благословении. А батюшка опять повторяет: «Георгиюшка, покрести мою мамушку, покрести ее». Я к матушке игуменье Варваре повернулась, а она мне говорит: «Раз батюшка благословляет, так и делай». А батюшка в третий раз просит. Я исполнила.

Батюшка все время мне пророчил Иерусалим. Иногда неожиданно при мне начинал петь: «Иерусалим, Иерусалим…»

Так батюшка меня отправил в Иерусалим, а из уст митрополита Филарета (тогда главы ОВЦС) я услышала: «Вас благословляет Церковь Христова. Это воля Божья».

Л.Ильюнина: А после того, как вы получили послушание от Святейшего Патриарха, удалось вам уже окончательное (а не только пророческое) благословение от старца Николая получить?

Игуменья Георгия: Да и надо сказать, что это было чудо, что мне к батюшке удалось попасть. Потому что на озере были льдины, на лодке было не проехать. А я по благословению Святейшего заехала сначала в Псково-Печерский монастырь. И вот оттуда мы с настоятелем архимандритом Павлом на вертолете попали на Залит. А батюшка нас уже встречал на паперти.

Мы идем навстречу, а батюшка почти бежит и все приговаривает: «Георгиюшка, Георгиюшка, какая ты счастиливица». А я плачу, ничего сказать не могу, только повторяю: «Батюшка помолитесь». А он опять: «Георгиюшка, да какая ты счастливица, куда ты едешь — ведь ко Гробу Господню. Да там же и твой Георгий». А палестинцы, действительно, очень почитают Георгия Победоносца. «Батюшка, я так боюсь». — «Не бойся, все у тебя будет хорошо». «Батюшка, и климат, и здоровья, и ума боюсь не хватит». — «Да всего тебе хватит. Все будет хорошо». — «Святейший обещал, что я недолго там буду, три года, пять лет». — «А я хочу, чтобы ты там всегда была, чтобы ты там и померла». Думаю: «Утешил батюшка». Но все равно осталось в памяти только одно: «Какая ты счастливица!»

Л.Ильюнина: Матушка, а в чем тяжесть игуменского креста?

Игуменья Георгия: Тяжелый крест — ведь игуменья за все переживает, за каждую сестру, за все, что происходит в монастыре.

Но батюшка отец Николай очень помогал и сейчас помогает. Он молился. По его молитвам все и устраивалось в обители и сейчас устраивается.

Л.Ильюнина: Матушка, и в конце нашей беседы хочу задать вам злободневный вопрос. Сейчас стали появляться иконы с изображением старца, на них он держит в руках икону Григория Распутина. Как вы к этому относитесь?

Игуменья Георгия: Все это неправильно. К сожалению, именем дорогого батюшки пользуются. Я помню, когда только скончался владыка Иоанн, тут же, чуть ли не через неделю стали распространять акафисты ему, молитвы и икону написали. То же и с батюшкой дорогим делают. Это все очень печально, это не к прославлению подвижников служит, а к расколам в Церкви.

Придет время, Господь Сам прославит Своих угодников. А те, кто без благословения Церкви пишет иконы, составляет службы и распространяет их в народе, очень согрешают.

По поводу же Распутина — я никогда от батюшки не слышала ни слова о нем. Часто я бывала у батюшки в келье и вместе с матушкой игуменьей Варварой Пюхтицкой была в последний год жизни батюшки. Никакой иконы Распутина на стене, а тем более в святом углу мы не видели. К сожалению, сейчас очень многое придумывают и сочиняют на батюшку.

А я вам рассказала только то, что сама знала и видела.