Чьи в России храмы

Сегодня Государственная дума во втором чтении рассмотрит законопроект «О передаче религиозным организациям имущества религиозного назначения». Почему Русская православная церковь с таким нетерпением ждет принятия этого закона, Елене Ямпольской рассказал наместник Сретенского монастыря, ответственный секретарь Патриаршего совета по культуре архимандрит Тихон (Шевкунов).

 — Отец Тихон, если в итоге закон будет принят, вы сочтете этот момент историческим?

 — Звучит сильно, но в большой степени это действительно так. Принятие закона будет означать, что сделан еще один шаг к восстановлению справедливости. «Имущество религиозного назначения» было отобрано у Церкви в 1918 году декретом Совета народных комиссаров об отделении Церкви от государства. За этим последовал еще один декрет—об изъятии церковных ценностей. В своем письме членам Политбюро от 19 марта 1922 года (во время того самого, устроенного большевиками голода) Ленин пишет: «Именно теперь, и только теперь, когда в голодных местах едят людей и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов, мы можем (и потому должны) произвести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией, не останавливаясь перед подавлением какого угодно сопротивления. Изъятие ценностей… должно быть произведено с беспощадной решительностью, безусловно, ни перед чем не останавливаясь. Чем больше представителей реакционной буржуазии и реакционного духовенства удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше…» Знаменитое письмо…

 — Давайте проясним, что подразумевается под словами «имущество религиозного назначения». Это только храмы? Или также иконы, предметы церковной утвари?

Говоря юридическим языком, только недвижимость. Иконы, находящиеся в музеях, по законопроекту Церкви не передаются. Так же как архивные и библиотечные документы. Но повторять эти очевидные, русским языком прописанные позиции закона—бесполезно. Сознательно нагнетается истерика, будто бы Церковь задалась целью разорить музеи. Ситуация такова, что за последние двадцать лет тысячи храмов, монастырей, оставшихся после советского периода в руинах, были восстановлены Церковью. Причем за редким, хотя и очень досадным исключением—сделано это на весьма высоком уровне. Тем не менее восстановленные храмы и монастыри до сих пор не принадлежат Церкви. Они переданы в бессрочное безвозмездное пользование. Но и федерального закона о передаче в пользование тоже не существует. По большому счету передача основана только на решениях и доброй воле местных властей.

 — Мы с вами беседуем в Сретенском монастыре. Он не принадлежит Русской православной церкви?

 — Нет. Храм, восстановленный Русской православной церковью, помещения, которые достались нам в руинах и тоже восстановлены Русской православной церковью, юридически не принадлежат Русской православной церкви.

 — Когда монастырь восстанавливался, сюда вкладывались государственные деньги?

 — За счет государства отреставрирована значительная часть фресок в нашем соборе, поскольку храм—памятник федерального значения. Государство оказало помощь с ремонтом галереи, нам помогли уложить несколько десятков квадратных метров асфальта на территории монастыря. За все это мы искренне благодарны. Все остальные огромные ремонтные и строительные работы мы вели и ведем сами.

 — Коммунальные расходы тоже из монастырских средств?

 — Разумеется.

 — Откуда берете деньги?

 — У нас одно из крупнейших церковных издательств. 80% необходимых средств мы зарабатываем сами, остальные двадцать—пожертвования прихожан.

 — Вы сказали, что большая часть российских храмов на данный момент отреставрирована. Оставшиеся—кем и как они используются? Раньше в храме могло быть, например, картофелехранилище. А теперь что?

 — Бывает, ресторан, клуб, склад. В лучшем случае—музей.

 — В сегодняшней России храм могут занять под ресторан?

 — Да. Поэтому мы и считаем, что все российские храмы должны быть возвращены Русской православной церкви.

 — Вряд ли Церковь реально боится, что придет какая-то новая власть, которая скажет: «Наши предшественники вам дали попользоваться, а мы теперь обратно заберем». С другой стороны, Церковь не столь наивна, чтобы считать право собственника необратимым. Отбирали и собственность, все бывало в истории…

 — О, да. Забирали—и не раз. И в восемнадцатом веке, и в двадцатом.

 — Тогда какая разница—собственность или пользование? Почему юридическая формулировка для вас так принципиальна?

 — Здесь особый вопрос. Для нас это не просто памятники архитектуры, а храмы Божии. Дело в ответственности. Точно так же, как человек, если возникли вдруг трагические обстоятельства и его мать оказалась в доме престарелых,—он при первой возможности должен забрать ее домой и сам за ней ухаживать. Пусть Церкви будет тяжело, но она сегодня способна принять заботу о своих храмах. Человеку, который забирает мать из дома престарелых, порой говорят: «Зачем тебе эта головная боль? Нормально, ничего, доживет свой век и там». Церковь не может так мыслить и поступать. Меня поражает, что наши оппоненты этого не понимают. То, что Церковь готова принять на себя такую ношу,—с моей точки зрения, особое, знаковое событие для современной России.

 — Корысть в действиях Церкви усмотреть трудно. Храм не сдашь в аренду, не продашь, чтобы приобрести недвижимость на Канарах. Немногие себе представляют, что это значит—содержать памятник архитектуры на достойном уровне. А когда в Москву, во Владимир, в Ярославль приезжают гости—свои или иностранные, --им показывают не новостройки, не коттеджные поселки, а храмы и монастыри.

 — Кто ваши основные оппоненты?

 — В Думе это фракция коммунистов. Они предупредили, что будут голосовать против законопроекта.

 — Почти сорвалось с языка: «Ну, им-то сам Бог велел», но велел явно не Бог…

 — А в общественных дискуссиях главные оппоненты—музейные работники. Их позиция нам, в общем, ясна. Они несколько десятилетий заботились об отобранных большевиками у церкви храмах и монастырях, как о памятниках культуры. Многие жизнь свою на это положили. И вдруг они становятся как бы в положение приемных родителей. Конечно, они боятся за свое дело: «Где теперь будет музей?». Но все же в первую очередь им тревожно: вдруг мы будем обращаться с этим достоянием хуже, чем они сами. На священников музейные работники нередко смотрят весьма критично и предвзято. Но Церковь в лице и Святейшего Патриарха совершенно определенно заявляет: мы не мыслим себе сохранение церковных сокровищ без русских музеев.

 — О переносе икон из музеев в храмы речи в законопроекте нет. Однако что такое икона в музее? Это Дориан Грей. Не портрет Дориана Грея, а сам Дориан Грей, который не стареет, но абсолютно бездуховен. Икона сохранилась, однако молитвы, которые могли быть возле нее вознесены, и та помощь, которую она могла принести, утрачены безвозвратно…

 — Мы прекрасно знаем, как верующие люди, приходя в музеи, в галереи, потихоньку молятся перед иконами… Да, иконы служат культуре, но все же в первую очередь они должны нести свое церковное послушание, для которого и были созданы. Отнимать у них это послушание—кощунство, другого слова не подберу. Поэтому было бы правильно, если бы мы задумались о совместных—продуманных и взвешенных—решениях Церкви, государства, Министерства культуры и музейного сообщества. Решениях о том, чтобы драгоценные сокровища нашей духовной истории—в первую очередь иконы—заняли место в храмах, которые были бы одновременно и особыми государственными музейными хранилищами. Тогда мы не отнимем от великой русской иконы ни ее эстетического, ни церковного служения. Мы прекрасно отдаем себе отчет в том, что далеко не каждый храм способен хранить древнюю икону. Требуются и особые условия, и обеспечение безопасности, и специалисты. Были случаи, когда при восстановлении храма повредили фрески или еще что-то произошло. В каждом таком инциденте надо разбираться отдельно. Не секрет, что существует проблема и пропажи икон. Недавно Министерство культуры обнародовало статистику: 250 тысяч единиц хранения, учтенных в музеях России, находятся неизвестно где. Они есть по описи, но в музее их нет. Бывают прискорбные случаи, когда и из храмов продают иконы. Священники, которые на это дерзают,—слава Богу, таких единицы,—наказываются строжайшим образом, лишаются права совершать богослужения.

 — Мне кажется, для нашей страны духовность гораздо важнее культуры. Мы кое-как пробалансировали на сугубо секулярном понятии «культурных ценностей» советскую эпоху, и то не до конца. Более того, культура—как набор цивилизационных норм—зачастую противоречит духовности. Тем более обидно, что образ, написанный для молитвы, вдруг объявляется артефактом—и более ничем. Если бы существовало в нашем обществе хоть минимальное религиозное чувство, люди бы понимали, что отдать икону в храм—великая радость.

 — Не могу не согласиться.

 — В свою очередь, Церковь должна быть благодарна музеям за то, что они столько лет сохраняли ее достояние, и причинять им обиды не имеет права.

 — Сейчас при Патриаршем совете по культуре создана комиссия по взаимодействию Церкви и музейного сообщества. Нам надо вместе заниматься этой большой и очень важной работой.

 — Все чаще приходится слышать, что в храмах, где находятся старинные иконы и фрески, свечи жечь нельзя. Приводят в пример электрические свечи в католических храмах. Что вы об этом думаете?

 — Все вопросы решаемы. Греки, например, чтобы образа и фрески не коптились, над каждым подсвечником сделали особый навес с вытяжкой, куда уходит весь дым. В кремлевских храмах во время богослужений возжигается строго определенное количество свечей из чистого воска, чтобы не повредить фрески. А электрические лампочки вместо свечей—это, на мой взгляд, ужасно.