 |
| Интерфакс-Религия | Протодиакон Андрей Кураев | 14.09.2010 |
9 сентября 1990 года был убит отец Александр Мень. Последний убитый проповедник советской эпохи Церковью все же не прославлен как мученик.
Причина — в странности церковного понимания мученичества. Славянское «мученик» — это не перевод греческого слова «мартир», а свободное творчество на заданную тему. Буквально «мартир» означает «свидетель». А свидетельство предполагает адресата. Мученик — тот, кто перед лицом палача свидетельствует свою веру во Христа. Мученичество предполагает, что такое свидетельство смертельно интересно именно для палача. Палач настолько ценит христианскую веру своей жертвы, что именно ради этой веры своего оппонента готов стать его убийцей.
Он, палач, заносит свой меч именно над христианином. Если же палач видит в убиваемом своего племенного или политического врага, если причина конфликта не в вере, а в быту — тогда у жертвы нет религиозного выбора. Тогда она не может купить себе милость палача ценой отказа от своей веры. И тогда нет именно «свидетельства». Для мученичества необходимо, чтобы обе стороны уравнивали в одинаково высоком достоинстве такие ценности, как жизнь и вера.
Мученичество есть там, где есть выбор «отречение или смерть», но не там, где дилемма озвучивается как «кошелек или жизнь».
Вот поэтому для церковного прославления мученика надо знать мотивы его убийц.
В декабре 2009 года подольский священник Александр Филиппов выступил против пьяниц, справлявших нужду в его подъезде, — и был ими убит. Наверно, если бы тот, кто пробовал очеловечить этих подонков, был муллой или атеистом, их реакция была бы той же.
А вот в случае с произошедшим тогда же убийством отца Даниила Сысоева религиозный мотив был настолько очевиден, что его всячески пришлось сглаживать политкорректными версиями и комментариями.
В убийстве отца Александра Меня не хватает контекста. Кто убийца? Мотивы его действий? Что именно не нравилось ему в отце Александре?
Самая популярная версия — что это была операция КГБ. Но если мотив убийства в политике, тогда не может быть прославления убитого как человека, пострадавшего именно за Христа. Не менее популярная версия: «русские фашисты» убили еврейского мыслителя. Но и эта версия закрывает путь для прославления отца Александра в лике христианских мучеников, ибо жертвы межнациональных распрей не могут считаться страдальцами за Христа.
Был ли шанс у отца Александра в минуту смерти сказать о том, о чем он говорил всю свою жизнь, — о Христе? Об этом сможет сказать только убийца. Поэтому и окончательное суждение Церкви зависит от работы светского следствия.
Но совершенно независимо от итогов следствия живут книги отца Александра. Их читают, ими вдохновляются, с ними спорят.
С книгами отца Александра за 20 лет (не) произошло следующее.
1) Они так и не стали востребованными в церковных книжных магазинах и приходских лавках.
2) Они не стали издаваться церковными издательствами (хотя тут главное препятствие — воля вдовы покойного).
3) На них не стали ссылаться ученые — специалисты по вопросам истории религий, истории Церкви, философы и богословы. Это означает, что миссионерские книги отца Александра так и не перешли в разряд научной литературы.
4) Эти книги не превратились в подспорье для приходских проповедников, то есть не стали собственно духовной литературой.
Книги отца Александра остаются в своей вполне определенной нише — популярно-миссионерских изданий. Для нее они и писались, и в такой литературе до сих пор самая большая нужда.
За прошедшие годы с публикацией новых текстов отца Александра в православной среде число недоуменных вопросов к автору скорее возрастало. Если ранее удивляло его не в меру доверчивое отношение к католичеству, то потом, например, оказалось, что и об астрологии отец Александр говорил самые добрые слова…
В день его кончины патриарх Алексий II сказал: «Отец Александр иногда высказывал суждения, которые без специального рассмотрения нельзя охарактеризовать как безусловно разделяемые всей полнотой Церкви».
За последующие 20 лет «вся полнота Церкви» так и не перешла на «широкие» позиции отца Александра. Но мне бы очень хотелось, чтобы один из его любимых методов стал общепринятым. Я имею в виду умение воздерживаться от крайностей всецелого приятия и тотального отвержения. Отец Александр умел в самых разных текстах (как религиозных, так и художественных) находить искорки добра, быть за них благодарным их авторам — и при этом не принимать, держать дистанцию по отношению к другим их взглядам. Наверно, таким же будет и отношение к книгам самого отца Александра. Обычное человеческое отношение — благодарность за сделанное, прощение ошибок, продолжение труда. В общем — обычная беседа с умным человеком, без канонизации и без анафем.
Протодиакон Андрей КУРАЕВ, специально для «Интерфакс-Религия»
