Брысь!

Рассказ

Лариса занавесила штору на кухне, чтобы не видеть тусклое, бездонное небо и разлитый под этим невнятным варевом дрожащий огнями кисель густого города. Восемнадцатый этаж — почти космос, а неба она за все три года жизни в космосе так и ни разу не разглядела. Непроглядное и отстраненное было здесь небо. На старой квартире, окнами упиравшейся в помойку и стоянку машин можно было хотя бы помечтать.

Тусклое небо печально смотрело на необустроенную кухню новой квартиры, и Ларисе было как-то неловко за недоклеенные обои, невымытую посуду и ненужные многочисленные плошки и поварешки. Но клеить не хотелось, тарелки падали из рук, руки опускались. С закрытыми шторами было как-то спокойнее, будто бы за ними — прежняя помойка, машины… Лариса пережила много переездов, но этот как-то особенно трудно.

Запел телефон. Занудно, пасмурно, классически, как в Мариинском театре.

— Бабуль! Это я!

Серебристый, звонкий колокольчик Санькиного голоска мгновенно разбудил дремавшую совесть.

— Да, солнышко мое! Как вы там? — обрадовалась Лариса. У нее тут же мелькнула мысль развести клей и доклеить все-таки уголок над окном.

-.Бабуль, дед наш пропал. Не могу найти.

— Как это…пропал? — оторопела Лариса.

Первоклассник Санька засопел и, видно, собрался плакать.

— Сынок!

— Весь день нет — вытолкнул Санька через ком в горле, и все же не заплакал.

— А где он?

— Кто ж знает? Пьет где-нибудь…

— Как это… пьет?

Санька сокрушенно вздохнул:

— Ладно, бабуль, мне надо печку топить, а то в избе холодно. Как ее топить-то?

— А?! Печку?! В избе?

Лариса схватилась за грудь. Она отправила внука с мужем на каникулы в деревню не затем, чтобы ребенок топил печку.

— Не тронь печку! Спички не зажигай! Спалишь дом! И деревню!

— Да, конечно, замерзать буду, — грубым баском по-мужицки протянул Санька и бросил трубку.

Лариса медленно, как во сне, взяла кусок обоев, размотала его вдоль комнаты и стала вырезать из середины большие куски. Не размеряя, не подгоняя рисунок, мазала рукой подсохшим, с комочками, клеем и лепила на стену, вытирая руки о дорогой, пушистый, махровый халат и все думала, где же это лежат старые полотенца, в шкафчике возле печки, которая топится и дышит жаром, раскаляя докрасна пустые чугуны…

Не вытерпела, позвонила. Санек сонным голосом пожаловался:

— Что-то опять холодно в избе.

— А ты печку топил?

— Топил.

— А где дед?

— Пришел… Ну, принесли его.

— Вот как… - тихо прошептала Лариса.

— Чего, бабуль?

— Да так, да-да, это бывает такое. Буди его, дай ему трубку, сынок.

— Он не возьмет, очень крепко спит. Я, бабуль, буду снова сейчас топить, а то он замерзнет. Мокрый весь чего-то.

— Может, упал. Может, в лужу…

— Наверное. Бабуль, я есть хочу.

— В холодильнике еда.

— Нет там ничего.

— Я же вам все положила. Там и колбаса, и сыр… Ты внимательно посмотри.

— Да я искал. Ничего после гостей не осталось. Схожу к бабе Тане.

— Не ходи! — отрезала Лариса. — И двери закрой, чтобы никто к вам не пришел! И не выпускай деда на улицу! Я утром приеду!

Эта Таня если разнюхает, что Лёва запил, мигом все ящики проверит. Поесть, конечно, принесет, но везде нос свой пуговку сунет и черным глазом внутри шкафов поведёт. Ох, нехорош её черный, завистливый глаз!

Лариса поежилась. Небось, Танятка его и напоила. Одинокая, сухобокая бабёнка отравляла своим существованием весь праздник Ларисиной жизни в деревне. Идет мимо дома и давит на душу — мол, вот хожу туда-сюда. У вас-то всё хорошо, а я тоже так хочу. А по вечерам разожжёт во дворе костёр Лёва, сядут они втроём вокруг, а Танятка уже из темноты от забора: «Здрасьте! Думаю, что за огонь горит, не траву ли запалили? Дай, посмотрю!»

— Не траву ли запалили, во саду ли в огороде, — язвительно шипела Лариса, но виду не подавала.

Лёва, старый отставной чёрт, разбалованный Советской Армией еще с молодости, гарцевал на окривевших ногах в сторону калитки: «Заходи-проходи, соседушка дорогая! Чайку попей с нами у костра!»

Оба потом как ехидны подкалывали и подкусывали друг друга и натянуто ржали, пугая притихшего Саньку и мучая молчаливую Ларису и всю вечернюю тишь в деревне. Они старательно изображали радостную жизнь, стремиться к которой их научили в детстве и юности. Танятка — бывший парторг совхоза, а Лёвка — тут и говорить нечего — древняя кавалер-кавалеристская кляча, ни разу не сидевшая в седле. Все тайны Родины он сберёг, никому не выдал, дождался пенсии. После этого Родину всё-таки сдал кому-то. Теперь периодически спохватывается, раскаивается и по этому поводу уходит в запой.

— Я тебе устрою, Мальчиш-Кибальчиш, пакость такая, ребёнка заморозил, — шипела Лариса, лихорадочно сбрасывая вещи в большую сумку. — Ты там останешься навеки строить коммунизм в отдельно взятой деревне.

Вещи пришлось всё-таки вытряхнуть на диван, так как там оказались невесть откуда появившиеся босоножки, клей «Момент» и два тома словаря В.И.Даля.

Лариса потерла лоб, сосредоточилась, постаралась забыть на время о муже и помнить только о голодном, замерзающем внуке, который так мечтал провести первые зимние каникулы в занесённой снегом деревне. Как в любимом мультике про Простоквашино.

И вот бабушка Лариса, эта артистка-певица, едет к ним после концерта, почти что на лыжах, потому что до деревни автобус не ходит, а Лёва и его машина теперь неизвестно в каком состоянии.

— Чудный дедок! — восхищалась Лариса, волоча с собой на работу тяжёлую, пухлую сумку, — Я тебе покажу, отставной кривоногий чёрт!

+ + +

Коты посели по острому краю высокого, грязного сугроба, как большевики. Равнодушно взирая, они требовательно выжидали какой-нибудь кормёжки. Хоть и наглющие, но всё же свои коты, деревенские. Лариса поставила сумку на снег, стала перебирать свёртки. Где-то она оставляла в поезде остатки еды. Коты в деревне были осторожными, недоверчивыми, видимо, их много били, потому что они воровали. Как сидели по кромке сугроба, так и остались сидеть, ни один ухом не повёл, не шелохнулся, когда Лариса вытряхнула из пакета на дорогу остатки хлеба, колбасы, печенье.

— Ну и наглые! — укорила котов Лариса, проходя мимо неподвижного строя, будто мимо трибуны Мавзолея, даже головой покачала, так сурово и враждебно щурились на неё штук восемь Барсиков и Васек. Изредка то один, то другой встревожено встряхивали то правым, то левым ушком. Уши были большими, как лопухи — такая порода у котов в их деревне ушастая.

— Идите тогда к своим Бурёнкам, ешьте молоко, лентяи. Мышей идите, ловите, что посели тут? Уже колбасу не хотите, вот до чего дошло.

Лариса долго отчитывала котов, но они ей не отвечали.

— А с кем ты тут разговариваешь, Лара?

Лариса вздрогнула. Будто из-под земли рядом с ней возникла заснеженная маленькая Танятка.

— Таня, как ты меня напугала! Ой, даже сердце зашлось! Я котов ругаю. Гляньте-ка, посели, что министры в думе, важные, колбасы не хотят.

Коты даже не шелохнулись. Один только, самый худой и облезлый неохотно развернулся и побрел по скользкому насту в сторону леса, изредка брезгливо встряхивая на ходу правой передней лапкой, будто вляпывался то и дело в нечто нечистое.

— А у нас-то! У нас-то! — воскликнула Танятка. — Ты чего приехала-то, Лара? Лёва вызвал? Такая беда, ай-ай, такая беда!

— Какая беда? — оторопела Лариса, вмиг забыв о котах.

— Ай не знаешь?

— Нет… Пьют?

— Пьют… Пьют-то — это уж и не беда, пусть бы пили. Я тебе всё покажу, своими глазами увидишь, пошли.

Танятка решительно направилась к деревне.

— Что случилось, Таня? — воскликнула Лариса — Все хоть живы?

— Живы, — махнула рукой Танятка, — Пойдем, пойдем, увидишь.

У Ларисы отлегло от сердца. Живы, а остальное — известное дело, какая-нибудь глупость для развлечения деревни.

Январь был тёплый, ветреный: то легкий морозец, то оттепель. Все поля искрились и сверкали на солнце, как будто были покрыты парчой.

— Лёд-то тонкий, понимаешь? Погода, видишь какая? Снегом замело всё и не видать пруда, — размахивала руками Танятка, рассуждая сама с собой. Она любила поговорить, а жила одна, потому привыкла к молчаливым слушателям: деревьям, снегу, небу, солнцу.

— Мы думали, что летающая тарелка прилетела. Так бы и думали. Если бы не музыка. С чего бы это у инопланетян будет Пугачева петь? Слышь, Лара? А?

Она оглянулась, вспомнив, что слушатель всё же идёт позади.

— Иду!- прибавила шагу Лариса, — Иду, Таня!

— Вся деревня испугалась. Уж я и пироги затворила, инопланетян встречать. Шутка юмора, конечно.

— Да, — соглашалась со всем Лариса. — Главное, что все живы. Померещилось, видно кому-то.

— Да какое там померещилось!

Танятка даже остановилась.

— Мы что, всей деревней чокнулись, хочешь сказать? Или может еще и белую горячку получили? Так, что ли? — возмутилась она, по-честному вытаращив глаза.

— Это твой Лев тарелку организовал! Инопланетный корабль этот в пруду и сейчас, может, мигает. А сам-то, командир, выплыл! Всех баб в деревне взбаламутил, гляди, будет ему когда-то, ой будет!

— Да? — удивилась Лариса, не понимая, чему именно следует удивляться.

— Да, дорогуша, да! Не знаю, как вы теперь уезжать будете. Все бабы плохо настроены, заодно и против тебя, раз ты егоная жена.

— А я при чем? Что произошло-то, я совсем не понимаю ничего!

Лариса остановилась, остановкой своей требуя от Танятки объяснений.

— Он же Павлика и Стёпу чуть не утопил! Последние, считай, дельные мужики в деревне, остальные-то — ошапурки одни. Стёпа и вовсе телефон намочил, спортил. Ему хоть никто и не звонит по тому телефону, но всё равно! Ведь он-то всё равно по нему разговаривает. Ходит по деревне и разговаривает. Да так умно, будто начальник большой.

— Так, все, подожди!

Лариса поставила сумки на землю, поправила шарф и официально спросила:

— Они что, втроем в космос летали?

— Зачем им в космос? — оторопела Танятка. — Да и — на чём? Ракеты-то нет. Они на вашей машине в пруд заехали, не рассчитали маленько траекторию, машина и утопла посередине пруда.

— На нашей? — растерянно переспросила Лариса.

— А ни у кого больше машины нет. У Павлика только трактор, но Зоя сразу из мотора какую-то гайку вытащила, как только Лёва приехал. И вот ведь знает, что вытащить, чтоб не завелся! И вот ведь не признаётся, до смертного боя молчит.

— И что теперь машина? — осмелилась спросить Лариса.

— Что ей стало? Она ж импортная, иномарка, крепкая. Как под воду-то ушла, так весь вечер мигала, никак не успокоиться было. И хорошо, что такая крепкая система у ней, хорошо, что музыка громко пела, а то так бы и думали все, что НЛО, так и не подошли бы, утонули бы мужики, насмерть бы все утонули, кабы не песни.

Лариса кротко вздохнула, подняла с земли сумки и быстро пошла вперёд. Всё остальное можно было уже не слушать.

Она ясно представила, как их новенький автомобиль, серебристая ласточка, за которую ещё два года нужно платить кредит, гремя на всю катушку слезливой зековской лирикой, летит по пригоркам, наполненная доверху счастливыми, пьяными, красномордыми пассажирами. Великодушный коренник-возница Лёва любил катать дружков детства, у которых кроме велосипедов да старых дедовых телег транспорта во дворе не стояло. Конечно, кроме Павликова трактора.

— Гляди, гляди, Лара, она ещё мигает! Одним глазом! Во, крепкая! Во враги России какие научились делать машины, двое суток мигает. Ай-ай-ай, что творится! Подводная лодка в деревне! И ведь ни хрена ей не делается от воды. Но, правда, уже не поёт. Может, кассета кончилась…

Лариса пристально разглядывала чернеющий невдалеке контур пруда с омутом по центру. В нем пульсировала слабая жёлтая точка — какая-то последняя лампочка врагов России.

— Даже и стрельбы, наверное, не боится? А? Машина-то? — шёпотом спросила Танятка. — На работе, небось, выдали, как сотруднику тайного органа? А?

— Ничего не боится, да, — согласилась Лариса, — И машина не боится, и орган.

— Во как! — воскликнула Танятка, — Во как люди в мире разом поумнели! За какие-то пять лет скакнули. Одни мы ошапурками остались. Как были тёмными, так и остались глупыми. Да что там — остались! Всё дурней, да дурней делаемся.

Она махнула рукой.

— Пойдем, Таня, — сказала Лариса.

— Это всё от водки, — сказала Танятка. — И из-за мужиков. Мужики они что? Мужики хотят баб и войны, больше ничего. А у них уж полвека одни только бабы, войны нет. Зажирели. Дорогая, поди, машина-то?

Лариса пожала плечами.

— Поди и вся наша деревня её не стоит?

Танятка уважительно повела рукой в сторону пруда.

— Не стоит, конечно, — ответила сама себе. — Вот мой дом дачники в 10 тысяч оценили. Ну такие хитрожопые стали дачники, Лара! Из Питера приехали, а сами Маньки Бычихины внуки. Мы что, Маньку Бычиху не помним? Помним! Злая баба. За болотом деревня была Песчанка, помнишь? Там теперь и деревни нет, и дороги туда нет, мост паводком снесло, новый ставить некому. Они-то, может, хотели бы там, на родной печине домик какой заиметь, душа завсегда домой рвётся, а — страшно там, медведи ходят. Пасека раньше богатая была. Скажи ты, какая медвежья память длинная! Домов нет, людей нет, пасеки нет, а медведи ходят и ожидают: вдруг какой дурень вернётся и снова пчёл им заведет. Проверяют! Счас им! Пусть малину едят!

Танятка говорила, и говорила, и говорила, и про пасеку, и про ульи, и про пчеловодов, и про все сорта и качество мёда, и про обманщиков, и как проверять химическим карандашом этот мёд, которого в Песчанке лет двадцать уже нет, а Лариса думала своё. Так и дошли до деревни. Так вот: одна в разговоре, другая — в молчании — разошлись каждый к своей калитке.

+ + +

В избе было жарко, как в бане. И сыро, и душно, и как-то очень опасно пахло пьянкой.

— Санек! — позвала с порога Лариса.

— Я за него! — раздался из-за перегородки развязный бас.

Мимоходом заглянув за печку и обнаружив там спящего мужика в кирзовых сапогах, Лариса прошла в горницу. Там за столом сидел ещё один. Он тщательно и безрезультатно ловил в сковороде с жареной рыбой мелкие кости.

— Где Лев? — спросила Лариса мужика, торопливо доставая из сумки очки, чтобы рассмотреть, что это за мужик сидит за столом.

— Да какой он лев? Так, щерый кошак.

— Лев Сергеевич — где? — строго повысила голос Лариса.

— Да! Во! Гляди-ка! — повысил следом голос мужик, — Поори ещё мне! Лев Сергеич! Лё-ва! Лёва-то он Лёва, да вот с бабами у нас — хреново, — мужик устало вздохнул. Он недовольно двинул сковородку в сторону и вытер сальные руки о вышитую Ларисой скатерть. — Бабы очень испортились, очень стали противные — пожаловался мужик и значительно выставил нижнюю губу.

Лариса согласно кивнула и заглянула за цветную занавеску, где стояла старинная громыхающая железная кровать. С кровати пялился на нее вытаращенными глазами супруг Лев Сергеевич.

С таким красивым именем он лежал в её старой растянувшейся вязаной кофте в квадратик, треугольник и клеточку. В каждой клеточке — то розовый, то голубой вышитый гладью цветок. Такие же прекрасные цветки, как и бывшие мечты отставного полковника.

Лев лежал без кителя, без штанов, в одних только широких трусах и ему было холодно.

— Лёва! — расстроилась Лариса, — Что это ты? А?

— Я тонул, мать! — прошептал Лев Сергеевич и попытался подняться с кровати, но помешали живот, слабые локти и грустный настрой. Кровать грозно загромыхала ржавыми пружинами.

— Лежи, лежи, Лёва! Ну что ж это ты, а?

— Ларочка, мать! Я чуть не погиб! — прошептал Лёва и все-таки сел в кровати. — Лечусь вот. Промок. И заболел. Вот видишь, кофта теплая… А других нет у нас кофт?

— Га! — вдруг рыкнул мужик за столом, грымнул стулом и зацокал сапожищами по деревянным половицам. — Гха! Проснулся, проказник! Вертолетчик! Слышь, Лар, ну мужик твой одним словом, — хрен! Можно и в президенты его!

— Чего ты, Валерик, орешь? — слабо поморщился Лёва. — Найди мне сухое обмундирование, мать.

— Боже мой! — прошептала Лариса — Где наш внук?

— Работает, — кивнул Лёва. — Только в труде можно счастье найти! Гайдар шагает впереди.

— Где он работает?

— В лесу. У них маршбросок на лыжах. Солдату тяжело в учениях, генералу — в бою… Очень тяжело

— Гы-гы! — заржал Валерик, — Каво ты, Лёвыч! Не так говоришь! Ты не путай нас!

— Все по плану! — возразил Лёва. — Зарядка, спорт, показатели хорошие, соревнования, мать. Подай мне, слышишь, форму, китель, давай. Валерик! Герой! Спаситель ты наш! — завопил вдруг Лёва, что-то вспомнив.

— С кем он маршбросок совершает? — уточнила Лариса.

— Дай мне штаны, говорю. Ты что это так распустилась? Я тонул, говорю! И не раз! В море!

Лариса кивнула мужу и легонько, бережно пихнула его в бок. Тот послушно завалился в подушки и тут же благодарно захрапел. Лариса заботливо укрыла его одеялом и пошла из избы. По пути следования легкой рукой смахнула с дороги железобетонного огнедышащего Валерика и тот, взлетев невысоко над половицами, устремился в левый красный угол дома, счастливо распластался там по дивану и тоже успокоился.

+ + +

— Да бабуль, ну чего ты! Ладно тебе! Иди!

Санька как-то резко изменился за последние несколько дней. Никогда её не стеснявшийся, вдруг заволновался перед деревенскими мальчишками и погнал бабку домой.

— А печку ты сам топил? — не уступала Лариса. — Рыбу кто жарил?

— Дома поговорим потом, нам некогда — пресёк ее Санька и помчался на лыжах к лесу, догонять первых.

— Я тебе не разрешаю, Саня! — крикнула вдогонку Лариса. — Нельзя далеко!

— Дед нам приказал! — крикнул Санька в ответ, и уже через несколько минут редкая цепочка неуклюжих лыжников в валенках и фуфаечках скрылась за снежным кустарником.

— Надо бы этому приказчику — касторки, — рассердилась Лариса.

Жизнь как-то в одночасье превратилась в призрак. Всё изменилось почти за сутки. Незаметно, негромко, невозвратно перевернулось. Превратилась в пыль и бессмыслицу карьера, неважным стало служебное положение, воспитанные дети показались вдруг хитрецами, а послушные глупые внуки — непослушными мудрецами, превзошедшими мудростью стариков. Что-то случилось, и Лариса не могла понять, что? Муж, которого она всегда уважала, оказался вдруг таким жалким! В глазах стоял черный омут пруда, старая вязаная кофта на пузатом полковнике и этот лёгкий пролет по дому хорошего, доброго, не-замути-вода мужика Валерика, раз в году накатавшегося вдоволь на иномарке.

Домой идти не хотелось, и не к кому было сходить. Понятно, что вся деревня злорадствовала, и Лариса даже знала как: «Полкан запил, полканиха прискакала, машину поминают».

Лариса подошла к своей калитке и замерла от удивления: утрешние коты сидели вдоль их длинного забора между рядов жердей на каждом широком столбе, как большевики. Соединить уши — и получатся остроконечные шапки-пупейки. Неподвижно, сурово насупясь, будто готовясь в бой за мировую революцию, сидели.

— А ну-ка — брысь! Пошли вон!

Внезапный гнев пламенем охватил Ларису.

— Брысь!

Коты даже не шелохнулись. Лишь ближний чуть стрельнул ухом, мол, сама пошла вон.

— Ах ты… А ну-ка! — замахала руками Лариса. — Кыш! С нашего забора! Кыш, коты!

Не тут-то было. Коты, как ни в чем не бывало, продолжали сторожить её избу, будто охраняли гулянку в генеральном штабе войск.

— Ну, я вам сейчас дам, — запыхтела зло Лариса и стала оглядываться в поисках палки, камня, кирпича или еще чего-нибудь. Ей показалось вдруг, что коты скрывают улыбки под облезлыми усиками.

— Еще и улыбаются! Кыш!

Лариса всегда обожала котов, но завести не могла, так как у Лёвы была аллергия в виде чихания. А тут возникла аллергия и у неё. Не найдя палки, она полезла по высокому сугробу к забору, быстро завязла и тяжело повалилась на бок. Падая, заметила, как один кот лениво приподнялся, сладко, напряженно потянулся, выгнув спинку и снова сел, слепив свои острые ушки в «пупейку» большевика.

— Лора, а чего ты там лежишь? Вставай! Тоже, что ли напилась? Вот семейка! А порядочные были люди… Мало того, что моего мужика чуть в гроб не вогнали, теперь вот сами валяются. Давай руку, вставай.

Понятно было, что Зоя была зла не только на Ларису, но и на весь мир.

— Да вот — коты, — оправдывалась Лариса. — Посели тут. Я прогнать хотела.

— Вылазь, вылазь…

— Такие противные, глянь сидят, ждут. Чего ждут? Кыш!

Зоя даже не посмотрела на забор.

— А что тебе коты? Ты вон моего мужика лучше выгони. Третий день никакой помощи от него нет. Корова должна телиться, а он в водолазы подался. А теперь вот ждёт медаль за спасение утопающих. Серьезно тебе говорю, выгони его!

— Кто ж ему медаль даст? — усмехнулась Лариса.

— Лёва твой в Кремль звонил, сказал, уже едут представители. Вот они и ждут не выходя, когда вручать будут. Мой-то ведь, Валерик, всех и вытащил. И запил. Теперь неделю будет пить, пока не помрёт. А как помрёт, так бросит, день отвоет, отрыдает, отблюет и до следующего лета.

— Да, — согласилась Лариса.

— Что — да? Что вас зимой-то принесло? Уж сидели бы до лета. Летом-то они поумней, да и мучаются потом легче, а зимой — отел, Лора! И ну как помрёт кто, земля промерзши на метр, денег нет, запасы все на исходе — и поминки не справишь. А все Лёва твой, бугай!

— Да Лёва никому в рот не наливает! — взвилась вдруг по-простому Лариса.

— Ещё как наливает! Весь пруд в рот залить хотел, да мой Валерик, слава Богу, выплыл. Ещё и этих бардадымов всех спас. Медаль вот теперь ему дадут, вручат. Ждём, приехать должны из райцентра.

— Зоя, никто не приедет, — трагично сказала Лариса.

— Приедут! — не согласилась Зоя, — Никуда не денутся, а медаль что б была на месте!

Она решительно открыла калитку:

— Пойду, мне надо моего мужика проведать. Не обижайся, но если водку найду, то вылью.

Лариса кивнула и увидела вдруг возле дверей старый веник-голяк и пару старых калош. Тихо пошла за Зоей, и когда та скрылась за входной дверью, схватила голяк, калоши и победоносно развернулась к забору. Но котов на месте не оказалось, будто и не было ни одного! Только вдалеке в сторону леса брел тощий, серенький коток, совсем безухий. Он изредка встряхивал правой лапкой, будто бы то и дело вляпывался во что-то мерзкое.

+ + +

— Слушай, а я и не заметила, как уснула, — зевнула Зоя. — Ночь не спала, Зорьку караулила, да и этого тоже — быка, Валерку моего. А где он?!

Лариса сонно приподняла голову с подушки.

— Где мужики-то? Ларис, сколько времени?

— Девять часов вечера. Ну и попили чайку, ну и отдохнули. А они, наверное, проспались, да пошли машину вытаскивать.

— А где трактор наш? — спохватилась Зоя. — Теперь ещё и трактор утопят, а нам завтра за сеном ехать. Етиттвою маковку!

Зоя легко, по-девченочьи, подскочила с дивана и опрометью помчалась к двери. Там вдруг обернулась, с надеждой глянула на Ларису:

— А может, медаль им привезли? Вручают…

— Где? — вздохнула Лариса — На пруде?

— Надо ж было так заснуть! — покачала головой Зоя — Не укараулила…

Лариса с трудом поднялась с кровати. Ни руки, ни ноги не слушались, все тело после дороги и крепкого сна было вялым и неуклюжим.

В избе было холодно, тихо и очень тревожно, как в нетопленой деревенской церкви.

Лариса поставила на плитку чайник, принялась растапливать русскую печку, налущила лучинок и вдруг спохватилась: девять часов вечера, а Саньки нет дома!

Поставила заслонку на припек так, чтобы искры не выскакивали из пода и не попадали на пол, торопливо накинула пальто и побежала на улицу.

— Са-ня! — завопила она прямо с крыльца. — Саня! До-мой!

Темнота ей не отозвалась

— Са-ня! Лё-ва! Лё-ва! — повысила голос Лариса, будто была мамой обоих пропавших.

Какое-то жуткое предчувствие полоснуло горячим острием по сердцу. «Нет, нет, только не это, только не это! Я не смогу, не смогу…»

— Лёвуш-ка! — закричала заполошно Лариса, чувствуя, что в голове мутится.

— Чего ты орешь на всю деревню? — удивились тихо из темноты.

— Кто там? — напряглась Лариса.

— Я, Татьяна.

Танятка морозно и гулко хлопнула калиткой, заскрипела валенками по снегу.

— Твои мальцы дома? — спросила она деловито.

— Нет.

— Пропали дети. На лыжах уехали еще днём. Тамара с Катей с фонариками пошли в лес искать. А мужиков нет. Мужиков опять твой Лёва повёз кататься.

— На чем? Машина ведь в пруду…

— А он на тракторе. Завели ведь как-то, бестии, нашли эту гайку, что Зоя вытаскивает. Валерик дома помирает, помрёт, наверное, язвенник ведь. Уже кровью блюет. А эти видно в город на тракторе поехали в кафе.

Лариса представила, как Зоя бегает вокруг мужа, приговаривая «не укараулила!» и сердце тяжело и глухо оборвалось и куда-то полетело.

— Ужас… - прошептала Лариса.

— Вот такой бардак в деревне, — согласилась Танятка.

— А может, они машину вытаскивают?

— Ночью? — возмутилась Танятка. — Да на хрена она кому нужна, ваша проклятущая машина!

Танятка развернулась и пошла к калитке.

— Таня! — окликнула Лариса. — Что мне делать-то теперь? Что делать?

— Медаль ждать, — сухо сказала Танятка. — За уничтожение деревни.

+ + +

Так тяжело и страшно никто с Ларисой никогда не говорил. Такой долгой и мучительной ночи никогда не было в ее жизни. Пережив много что на своем веку, она все-таки всегда была рядом с мужем, с детьми, все беды делились поровну. А теперь вот все досталось одной — и не беда ещё, а только предчувствие, что ещё страшнее самой беды.

Печка потухла, и Лариса не могла догадаться снова затопить её. В избе было очень холодно, она то и дело грела чайник, ожидая, что Санька и Лёва вот-вот явятся домой. Но чайник остывал, а их все не было. Она принялась искать фонарик, не нашла, решила в темноте пойти к Танятке, позвать её на пруд. Подошла к Таняткиному дому, окна в нём были такими же чёрными как и вся ночь, постучать не решилась, пошла назад.

Зашла опять домой, взяла коробок спичек, пошла на пруд одна. С полпути вернулась, поняв вдруг, что никого там нет и быть не может в такой звонкой, вакуумной тишине.

Пошла на другой конец деревни к дому Пети Ефремова, Саниного дружка. Во всех окнах горел свет. Постучалась.

Дед Елизар и бабка Елизириха сидели рядком под образами, как в каком-то художественном фильме, с очень внимательными лицами слушали доносящуюся с печки ругань:

— Его бы, черта кривоногого самого на маршбросок отправить, козла! Нашел себе солдат, падла, приказы научился отдавать, алкаш столичный, засранец…

Речь длилась, видно уже давно и непрерывно. Лариса пригнула голову. С печи свисал лохматый, кудрявый затылок Степушки — горбатенького младшего Елизарыча. Он никогда не был грубым и злым, обычно молчал.

Бабка с дедом, сложив руки на коленях, виновато смотрели на Ларису. Бабка махнула рукой в сторону лавки. Лариса присела и тоже сложила руки на коленях.

— Вырастила их страна, откормила боровов на свою голову! Образовала образованием, воспитала воспитанием, наградила наградами, а войны не дала. Крови хотят, суки! Детей к волкам отправил!

— Сы-нок… - взмолилась Елизариха, виноватыми глазками поглядывая на Ларису.

— Ничего не сы-нок! Какой ему маршбросок зимой по лесу? Волков развелось тьма! Ещё и медали всем обещает У-у-у-у, паскудство!

Степушка так страшно заскрежетал зубами, что Лариса и сама не поняла, как очутилась на узкой тропинке, ведущей к её дому.

В окнах ярко горел свет. Лариса не могла вспомнить: выключала она его перед уходом или нет? Свет горел торжественно и величаво, как-то очень радостно. Лариса прибавила шагу, сердце замерло в надежде, что через несколько минут вся эта страшная ночь растает, исчезнет, как тяжелый сон и наступит улыбчивое утро. Показалось, что дома возле телевизора сидит Лёва, а замёрзший Санька пьет чай с печеньем.

Сидел дома только Лёва. Телевизор был включен, Лёва слушал новости.

— Лорик, ты? — буднично спросил он. — Смотри, что в мире творится! Самолет опять упал в этой, как её, Гватемале. Или нет? В Гвинее, короче, неважно, дай мне поесть.

Лариса в отчаянье рухнула на диван. Чуда не произошло.

— Куда ты послал детей на лыжах ночью? — тихо спросила она.

— Каких детей? А! Ну да, послал. А они еще не вернулись?

— Нет.

— Утром придут. Ночёвка в лесу им не помешает, а то совсем сопли распустили.

— А волки! Волки ведь в лесу! — заплакала Лариса.

— Костер разведут. К огню волки не подходят. Дай мне поесть.

— Вся деревня не спит, ищут детей…

— Зачем? Делать нечего? Взрослые мужики! Солдаты будущие! Мать, дай мне поесть. Что у нас в печке? Ты сварила щи?

Лёва сам открыл заслонку в печи, потыкал ухватом темноту пода.

— Ты что, не топила еще? Давай, топи печь! Во, распустилась! Кто направо, кто налево, кто в лес, кто по дрова. Давай-ка быстро неси дров!

Лариса сначала хотела огрызнуться, но потом вдруг передумала. От Лёвиной не совсем трезвой уверенности ей тоже стало казаться, что всё будет хорошо, и утром вернётся прежняя жизнь. Придут из ночного похода мальчишки, Лёва пойдет на станцию техремонта за машиной, она затворит тесто, размочит сухие грибы для пирога, начнёт потихоньку собирать сумку домой. Поедут на поезде, машина ведь не разом высохнет. В купе проводница принесёт чай, они сядут у окна и станут пить его, обжигаясь, звеня ложечкой, смеясь. И будут смотреть в окно, где мимо пролетает по-прежнему легкая, скорая, бесконечная, как песня, жизнь.

+ + +

Утро наступило неожиданно и грубо, как удар граблей по лбу в темноте. Ларисе будто кто-то дал приказ, и она его уловила во сне. Зябкая дрожь охватила её ноги. Мысль ещё не родилась, а тело уже отреагировало на предчувствие её рождения.

Тёплая печь своим медленным и сонным дыханием колыхала тонкую ситцевую занавеску, из-под задравшегося угла которой торчала розовая Левина пятка. Лёва хоть и постарел, но пятки у него как были смолоду розовыми, керзовыми сапогами распалённые, так и остались маковым цветом украшать русскую печку.

Цепенея от сознания того, что внука дома нет, Лариса вскочила с дивана. От хрусткого скрипа старых пружин Левина пятка вздрогнула и напряглась.

Лариса торопливо, на цыпочках вышла из избы во двор. Утро едва проглядывало из-за сонных, свялявшихся и спутанных зарослей леса. В бледности его, в недовольной нахмуренности ещё сквозили и таяли последние тени последних картин последнего общего сна, мудрого, спокойного, обещавшего радость. Тонкая, зыбкая грань между теплом грёз, миром надежд и снежной хмурой явью нарушил чей-то тонкий вой. Лариса напряглась: опять коты? Коты и вправду уже сидели вокруг дома, только уже не ровным строем вдоль забора, а в полном беспорядке. Серенький, невзрачный коток тронулся с места и направился прямиком к Ларисе, на ходу брезгливо встряхивая правой лапкой, будто остальные были тепло обуты, а эта правая передняя голышком тонула в снегу и мучилась от холода.

Другие коты снисходительно улыбались, они были довольны тем, что очередной переход от сна к яви вновь состоялся, и в мире, временно пропавшем во сне, оставленном без их кошачьего присмотра, всё снова оказалось на своих местах.

— Кто это воет? — спросила Лариса шепотом серенького котка. Тот ускорил шаг и в три прыжка очутился возле Ларисы, принялся ласкаться о её ноги, хрипя бархатные байки, бодая лбом и обтирая облезлыми ушами её белые валенки.

— Брысь! — неожиданно сурово скомандовала Лариса и направилась к калитке. Она вдруг поняла, что где-то вдали кто-то воет по детям.

Спокойно и почти равнодушно осознав это, она выпрямилась и пошла навстречу слабому, обречённому вою.

В сером мглистом утре Санькина красная лыжная шапка с помпоном воссияла как далекий победный флаг, она разгорелась на фоне леса, как счастливое будущее, идти к которому не жалко всей жизни. Лариса заворожено глядела, как, приближаясь, растет и крепнет это знамя победы, этот земной рай…

Внук подошёл к калитке и устало свалил возле неё в сугроб лыжи и палки.

— А кто это воет? — спросила его Лариса и внезапно тоже тихонько завыла. Монотонно покачивая головой, она почувствовала, что колени её немеют, тело становится тяжёлым, а острый штакетник забора начинает извиваться, как строй рядовых, вышколенных, вымуштрованных гадюк. Они перестали подчиняться земным законам и поползли в небо, всё выше и выше, превращая мир в узкую тюремную клетку с огромным полосатым окном.

— Бабуль, бабуль, чего ты?! Да это Петькина мамка воет. Чего ты, бабуль упала-то? Чего ты? — услышала Лариса и, спокойно вздохнув, счастливо перестала видеть, слышать, чувствовать и понимать этот невыносимо дивный мир.

+ + +

— Ну, а волков-то видели? — спросил дед.

— А то! Если бы мы костер не разожгли, они бы нас съели. Ты всё правильно сказал, верно нас научил. Учёба, короче, подтвердилась на практике. Это так круто, дед, так страшно! О!!!

— Ну-ну. Я вами доволен, — кивнул Лёва. — Ты сумку собирай. Бабушка проснётся, я вас домой отправлю. Ей на работу нужно.

— У меня каникулы! — возмутился Саня. — Она пусть едет, а я останусь.

— Надо ехать. У меня тут дел много, некогда с вами возиться. Подвал нужно утеплить, видишь, в углу иней, картошка смерзнёт. Машину к тому же отремонтирую.

Лариса медленно поднялась с дивана. На табуретке рядом лежали пустая ампула и шприц.

— Ну, мать, очнулась? Ты зачем такая нежная стала? Что за сцены устраиваешь?

Руки у Левы тряслись, но командный голос ему не изменял. Он собрал комки ваты и прочий сор с табуретки и отнёс все на припек.

— Давай, давай, собирай сумки свои и отправляйся восвояси. Слабонервным тут не место. Мы с тобой огонь и воду прошли, а фельдшера не вызывали. А теперь вот на тебе, в обмороки научились падать. Собирайтесь и отправляйтесь в город.

— Огонь-то и воду прошли, — вздохнула Лариса, — А медные трубы теперь в пруду ржавеют. И зачем мы шли?

— Давай, давай, собирайся быстро и не спорь. Медь не ржавеет. Я провожу вас к автобусу. Санёк, поторопись.

— Дед!

— Ничего не знаю! Приказ дан!

Лёва от греха подальше торопливо вышел из избы.

— Санечка, собирайся, — устало сказала Лариса.

Ясно было, что уезжать нужно и как можно быстрее. Но Лёве от деревни достанется. И за дело. И не жалко.

+ + +

— Бабуль, знаешь как страшно было в лесу! Мы даже плакали. Не все, конечно, только некоторые.

Лёва шел впереди и нёс большую сумку. Лариса с Саней чуть поодаль. За ними следом бежал серенький худой котик, изредка останавливаясь и потряхивая лапкой.

— Брысь! — периодически велели котику то Лариса, то Саня. Котик заполошно прижимался телом к земле, уши его прилипали к голове, усы к ушам, но через минуту он уже снова догонял их, подпрыгивая легко и радостно, как резиновый.

— Какие-то коты теперь пошли… не знаю… удивительные, — призналась внуку Лариса. — Раньше скажешь коту «Брысь!», так неделю не увидишь возле дома. А этот — и ухом не ведёт!

— Нет в мире дисциплины, — согласился внук. — Но, бабуль, волки чётко своё дело знают — как боялись огня, так и боятся. Хорошо, бабуль, что у волков есть дисциплина, иначе бы они нас сегодня ночью съели.

— Да, коты обнаглели, это точно, — оглянулся Лёва. — Знают только себя и только своё. Что хотят, то и творят. А ну-ка пошёл вон! Брысь домой! Под колёса захотел? Брысь, я сказал!

Лёва внезапно развернулся и сердито нахмурив брови начал топать ногой на серенького котка. Тот сильно испугался и, парализованный ужасом, распластался по земле, ошалело слушая приказы. Потом он вдруг встрепенулся и начал кататься по дороге.

— Эт-то что ещё такое! Марш домой, я сказал! — гремел на всю округу Лёва, но кот не слушался, а продолжал радостно перекатываться с боку на бок, похрипывая скрипучие свои побасенки.

— Глянь ты! — восхищённо возмутился Лёва. — Вот тварь! Не слышит! Я тебе сейчас…

— Лёва, брось, опоздаем на автобус, — сказала Лариса.

— Погоди, погоди, я его сейчас поймаю, я ему устрою!

Котик подхватился и легким перышком взмыв над снегом, исчез.

Топнув для порядка ещё раз ногой, Лёва поднял сумку и пошел вперед.

Коток, как ни в чём не бывало, догнал Лёву, и побежал рядом, лаская морозный воздух пушистым, плавным своим хвостом.

— Не, ну ты обнаглел. Ты что, русского языка не понимаешь? Я же тебе приказал идти домой.

Лев Сергеевич был изумлен.

— Отстань ты от него, дед, он же не солдат, он кот. Хочет нас проводить до автобуса, пусть идёт.

— Пусть идёт, — кивнула Лариса. — Он нас провожает. Да, киса?

— Провожает? — возмутился Лёва. — Хорошо! Раз он вас провожает, пусть он вас и провожает.

Лёва грохнул сумку оземь, круто развернулся и пошел назад в деревню.

— Нервный стал, — кивнул Саня. — Видно, стареет.

Лариса вздохнула. Лёву было жалко.

— Командовать хочет, — сказала она внуку, — А никто не слушается. Одни только мы с тобой. Пойдем…

— Да и коты, правда, бабуль, тоже стали наглые. Брысь, серый! Вали давай отсюда!

Но серенький коток всё равно проводил их до самой автобусной остановки и сел в сторонке, ожидая автобуса. Ларисе даже показалось, что он тоже собирается ехать в город вместо Лёвы.

Хотя у кота были совсем другие планы. Он долго не решался, но потом всё же деликатно подошел к Ларисе, потряхивая правой передней лапкой, и уставился ей прямо в глаза.

— Слушай, Саня, а что у него с лапкой? Почему он её на весу держит? Ведь не хромает…

— Иди сюда, Серик! — велел Саня.

Кот послушно подошел.

— Покажи лапку!

Кот тихонько присел, чтобы удобно было смотреть его лапку.

— Бабуль, да у него тут огромная заноза торчит! У тебя ногти длинные?

— Сейчас очки найду…

— Вот зачем он нас провожал! Чтобы мы ему занозу вытащили! Ах ты умник! Я-то думал, любишь нас, переживаешь, что мы уезжаем, привык, прощаться не хочешь… Вот хитрый Серик!

— Кто ему кроме нас поможет? Не к кому ему больше обратиться. Давайте, друзья мои, ваши розовые лапки, бархатные ушки, давайте побыстрее, автобус уже на горизонте. Давайте, давайте…

+ + +