К тридцатилетию Хабаровского похода

Тридцать лет назад была сделана последняя активная попытка остановить победное шествие большевизма и отстоять хоть маленький клочок Русской земли для Белой власти.

Конечная неудача похода, этой лебединой песни Белой армии, была предрешена — слишком неблагоприятны были те условия, и материальные, и моральные, при которых он зародился и протекал. Самая идея активного отпора большевизму вызвала ожесточеннейшую критику со всех сторон. Армия попала в новое и несколько необычайное для нее положение: нужно было оправдывать ее стремление нанести удар своему смертельному врагу, то есть сделать то, что являлось единственным смыслом и оправданием ее существования. Приходилось доказывать то, что вчера еще было очевидно само собой. К этому времени в широких общественных кругах обнаружились резкие перемены в настроениях и во взглядах на методы борьбы с большевизмом. Отчасти под влиянием первых дней НЭПа, но, главное, вследствие усталости после семи лет непрерывной войны, быстро прививалась идея мирного изжития большевизма. На Дальнем Востоке отрицательную роль сыграл опыт совместной работы с полубольшевиками в Приморье и Дальневосточной республике. Большевизм здесь еще не показал свое истинное лицо: население не испытало ни системы репрессий, ни подавления частной инициативы в промышленности и торговле. В Южном Приморье жила, кроме того, надежда на то, что японская оккупация затянется и большевики не будут допущены к границам Кореи.

Первые неожиданные выстрелы начавшегося наступления взволновали население и вызвали общие протесты. Глухо роптали обыватели, обеспокоенные, что их мнимый покой будет нарушен страшной мобилизацией; негодующе шумели разношерстные политические круги.

Больше того — само правительство оказалось во многих отношениях противником похода. Захватив власть под лозунгом беспощадной борьбы с большевизмом, Приамурское правительство вынуждено было, под давлением общественного мнения, выпустить ряд заявлений о своих мирных устремлениях и недопустимости в дальнейшем гражданской войны. Эти заявления связывали и правительство, и подчиненную ему армию. Однако сама жизнь заставила правительство отказаться от слишком мягких приемов в борьбе с большевизмом.

Большевики, остановленные у Имана японцами, никогда не прекращали борьбы за овладение Южным Приморьем. Организованные ими полурегулярные партизанские отряды были рассеяны повсюду, вне 30-верстной железнодорожной полосы. Занимая прочно район Анучина, окрестности Сучанских копей и Ольги, производя систематические налеты на железную дорогу, партизаны совершенно разрушили мирную работу края. Власть правительства распространялась только на полосу железной дороги, охраняемой японцами. Положение становилось невыносимым; приходилось прибегнуть к вооруженной силе. Но несмотря на частичные успехи, борьба с партизанами не могла дать решительного результата, пока не был нанесен удар по источнику смуты, то есть по Иману и далее на север.

Оставалось устранить главное препятствие — вмешательство японцев. Приамурское правительство, а с ним и армия, унаследовало от старой власти все те ограничения, кои установлены были для большевиков соглашением в 1920 г. Японцы разрешали иметь в городах и 30-верстной полосе жел. дороги только весьма ограниченное число вооруженных милиционеров, оставляли под своей охраной все оружие и огнеприпасы Владивостокской крепости, не допускали пользование для военных целей железной дорогой и не признавали даже самого существования армии. В Приморье были «допущены» безоружные беженцы, а не армия, и притом связанные разного рода обещаниями и ограничениями. Потребовалась упорная и длительная подготовка, чтобы заставить японское командование изменить этот взгляд на армию и признать, хотя [и] неофициально, что армия еще жива. Командному составу армии пришлось пройти через множество унижений, проглатывать оскорбления, не смущаясь неудачами и отказами. Майский переворот (1921 г. — Ред.) и участие в нем армии сломили лед, положение быстро менялось к лучшему. Решающую роль сыграли, однако, события, лежавшие вне воли и влияния армии. Начались непосредственные переговоры между советами и Японией. Военные круги Японии, несогласные с точкой зрения политиков страны, сделали попытку сорвать переговоры, открыв возможность для возрождения гражданской войны на Русском Дальнем Востоке. Однако речь шла отнюдь не о помощи русским белым организациям, а только о некоторых послаблениях. Для армии открывалась возможность выйти из японского кордона с оружием в руках, расширить сферу влияния и добыть у большевиков пушки и пулеметы, столь нужные для дальнейшей борьбы. Таким образом, командование армии было лишено права определить начальный момент операции: время было указано событиями и «дружеским» разрешением иностранцев. Армии оставалось использовать это разрешение, так как вторично подобный случай мог не представиться.

В материальном отношении к Хабаровскому походу армия не была готова совершенно. Полгода пребывания у власти Приамурского правительства не дали армии ровно ничего в смысле подготовки. Власть получила от большевиков пустую казну, и нужные для армии средства накопить не могла или не желала. Армейская смета, составленная с расчетом на минимальные потребности людей и лошадей, фактически никогда не выполнялась: в конце марта 1922 года армия продолжала еще жить по смете прудыдущего года, составленной всего на семь месяцев. Разумеется, в этой смете не было никаких ассигнований на восстановление необходимейшего армейского имущества, в частности, оружия и огнеприпасов. В этом отношении положение осложнилось еще и тем, что даже при наличии денег приобрести оружие и патроны было почти невозможно за отсутствием их на рынке; к тому же ввоз огнеприпасов во Владивостокский порт был запрещен апрельским соглашением. В ноябре 1921 года через общественную организацию было предложено купить 36 тысяч винтовок, с комплектом патронов, и несколько десятков пулеметов, оружие находилось на Филиппинах, но могло быть доставлено в Приморье. Правительство официально согласилось, но затянуло переговоры, видимо, остановленное крупным расходом. Только в апреле 1922, когда армия отошла уже в исходное положение, был комадирован в Манилу один из членов правительства, который, однако, вскоре возвратился, не доехав до Манилы. Оставалась надежда на те запасы Владивостокской крепости, которые после 4 апреля 1920 года находились под охраной японцев. Но и здесь, несмотря на видимую перемену в отношениях, армию ждало разочарование, патроны отпускались только маленькими порциями, сообразно с потребностями «милиции». Фактически вся Хабаровская операция была проведена на эти ничтожные выдачи и, главное, — на военную добычу.

Не лучше обстоял вопрос снабжения войск теплой одеждой, сыгравший столь роковую роль в конечном исходе операции. Все то же отсутствие средств не допустило заблаговременной и планомерной заготовки ее, а когда неожиданный успех похода заставил правительство встрепенуться и шире открыть кредиты, было уже поздно: слишком ограниченный рынок не мог удовлетворить все запросы возросшей к тому времени действующей армии, пришлось брать готовое и часто неудовлетворительное.

То немногое, что могло быть подано армии, доставлялось с большим трудом и запозданием. Железная дорога работала совершенно неудовлетворительно. Не могло быть и речи о заблаговременной подготовке, так как фактическими хозяевами были японцы. Ставились затруднения с пропуском на север от Спасска подвижного состава, так как по соглашению с большевиками на север вагоны пропускались только в обмен на равное количество, что для нас было явно невозможно. Особенно тяжело давалось исправление многочисленных разрушений на пути, так как армейские средства по восстановлению были задержаны на китайской железной дороге. Сказался и здесь общий недостаток денег, а также некоторая обособленность личного персонала дороги.

В итоге полная неподготовленность армии к походу на Хабаровск. Можно, однако, сказать, что большая или меньшая неготовность являлась характернейшей чертой Гражданской войны: мы не были готовы даже в наиболее удачных операциях. Обычные мерки военного искусства не были применимы ко всей Гражданской войне в целом, рожденная из хаоса, она прошла под знаком чистейшей импровизации, не готовы были одинаково обе стороны. В Хабаровском походе, однако, пришлось встретить иного противника, лучше организованного и более уверенного в поддержке всех ресурсов стоявшей за ним огромной страны. Участники похода подчеркивали то необыкновенное впечатление, которое произвели на белых бойцов «богатырки» красных; новый головной убор был принят как символ нормальной организации красных частей, а следовательно и большей их силы.

Совершенно не оправдались наши надежды на местное население. Более чем благоприятная информация о настроении Совроссии, в общем, вполне правдивая, оказалась ложной для района Хабаровской операции: здесь большевизм еще не показал свое истинное лицо. Разумные меры командного состава быстро завоевали видимые симпатии к армии всего населения, однако, активной поддержки не было. Действительность скоро рассеяла всякие иллюзии в этом отношении, и вся тяжесть похода вновь пала на тех же усталых бойцов, которые несли ее в течение всей Гражданской войны.

Печальная развязка становилась неизбежной. Непомерные физические лишения, крупнейшие недочеты в материальной части, лучшая организованность противника, индифферентность населения — все это сломило блестящий порыв армии и вызвало кризис, поведший к отказу от борьбы. Начался отход к исходному положению, а несколько позднее — окончательное оставление родной земли. Владивостокское население встретило большевиков с цветами, как своих избавителей.

Прошло тридцать лет. Время подвело итоги с достаточной ясностью и определенностью. Владивостокские цветы десятки и сотни раз омыты кровавыми слезами. Непримиримые «белоповстанцы», осужденные на долгие скитания в чужих странах, оказались не только лучше, но и дальновиднее и умнее многих мудрецов.

Впервые опубликовано: Русская жизнь, Сан-Франциско. 1951. N 237. 15 декабря. С. 3.

Об авторе: Пучков Федор Абрамович (1886−1953) — Генерального штаба генерал-майор, один из активных участников Белого движения на Восточном фронте Гражданской войны, участник Великого Сибирского («Ледяного») похода. В 1921—1922 гг. — начальник штаба войск Временного Приамурского правительства и Земской рати. В эмиграции в США, с 1946 г. до конца жизни — председатель Общества русских ветеранов Великой войны в Сан-Франциско.