От революции к монархизму

Рецензия на книгу «Две жизни Льва Тихомирова»

Репников А.В., Милевский О.А. Две жизни Льва Тихомирова. Монография. М.: Academia, 2011. — 560 с.

Среди прочих подарков, положенных под новогоднюю елку, обнаружил там книгу докторов исторических наук, известных историков — Александра Репникова и Олега Милевского «Две жизни Льва Тихомирова» (М., 2011). Фигура главного героя книги меня давно интересовала. Соратник (и без пяти минут жених) Софьи Перовской, друг знаменитого конспиратора А.Д. Михайлова и оппонент Желябова прошел путь до соратника Константина Леонтьева и Петра Столыпина. И вот, наконец, его биография, уложенная в рамки более чем 500 большеформатных страниц, написана.

Первое, что цепляет глаз в книге — иллюстрации. Отложив детальное чтение, рассматриваю портреты. Суровые лица «борцов за народное счастье» сменяются портретами «пламенных охранителей». Вот рисунок Пясецкого — Перовская и ее единственная любовь Андрей Желябов в зале суда. Помните у Блока:

Вот кто-то вспыхнул папироской.
Средь прочих — женщина сидит:
Большой ребячий лоб не скрыт
Простой и скромною прической.

А вот другая женщина — сестра генерала А.А. Киреева, автор монархических газет, корреспондентка Леонтьева, Победоносцева и Тихомирова. Это Ольга Алексеевна Новикова (ранее не приходилось видеть ее фотографии). Фотография революционерки Веры Фигнер, которую товарищи прозвали за строптивый характер «Вера — топни ножкой», сменяется через несколько страниц фотографией благообразного Константина Победоносцева, на коленях которого сидит маленькая приемная дочь обер-прокурора Марфа со смешными бантиками в волосах. Левые сменяются правыми, террористы соседствуют с их жертвами, рисунок развороченной взрывом при покушении на Александра II кареты сменяется рисунком казни первомартовцев.

Иллюстративный ряд книги очень силен. Это не просто сопровождение к тексту. Это словно сама эпоха от 1852 (год рождения Тихомирова) до 1923 (год его смерти). Из минусов издательской работы издательства «Academia» — странная верстка, при которой некоторые из глав заканчиваются пустой страницей. Не потому, что цензура вырезала, а потому, что так сверстали.

Множество сюжетов затронутых в книге заставляют серьезно задуматься не только о прошлой истории, но и о дне сегодняшнем. Вот, например, цитата из Тихомирова: «Молодежь того времени, вообще, отличалась весьма невысоким уровнем развития. Это не подлежит никакому сомнению. Она, несомненно, страдала огромною душевною пустотою. За исключением слоя, который, вероятно, целиком скоро пошел в революцию… Ни высшие вопросы религии, философии, науки, в тех пунктах, где они соприкасаются с философией, ни вопросы нравственности, ни широкие общественные вопросы, — ничего этого не затрагивалось около меня в течение двух лет. Мы ходили на лекции, спорили о частных вопросах той или иной науки, — но это все». А вот развлечения молодежи: «Либеральные разговоры, „женские права“, отсутствие стеснения с молодыми людьми. Показывали мне карточки здешних барышень, снятых в мужском костюме. На вечеринках барышни пили вместе со студентами, чокались, целовались, напивались и допьяна». Итог таков: все официозное, по мнению «передовой молодежи», плохо, а все кто власть ругает — молодцы! Правда, как показывают авторы, немало усилий для собственной дискредитации приложила и сама власть.

Теоретический вакуум в головах молодого поколения искал заполнения. Кто-то делал карьеру, а кто-то избирал путь революционера и гибель (или тюрьму, каторгу и т. п.) Сильное впечатление производят страницы, посвященные пребыванию Тихомирова за решеткой. В ночь с 11 на 12 ноября 1873 г. полицейские нагрянули на квартиру за Невской заставой, нанимаемую семейством революционеров Синегубов и Тихомировым. Устроили обыск, нашли революционные стихи и понеслось.

Лев Александрович Тихомиров

Жандармские чины на всех уровнях не желали считаться с тем, что перед ними оказались молодые люди, у многих из которых, по меткому наблюдению Тихомирова, над личным опытом преобладали книжные, теоретические представления о жизни, когда «молодой человек невольно более играет ту или иную роль, нежели действительно живет. Я искренно воображал себя революционером и старался держать себя именно так, как подобает в звании врага существующего строя. Но в действительности — я тогда еще вовсе не имел сам по себе, в чувстве, ненависти к этому строю… Мое отрицание было чисто идейное, и направлялось не против действительности существующего строя, которой я и не знал, а против идеи его. Если бы что-либо в это время повлияло на мои идеи, показало бы ошибочность их, — существующий строй не нашел бы в себе вражды в моем чувстве. Напротив, тут нашлись бы все задатки духовной близости к нему. Первый действительный удар им нанесла тюрьма, и даже не столько сама тюрьма, как отношения, сложившиеся у меня с реальными представителями этого существующего строя. Как это подобало роли революционера, я рассудил, что нахожусь „в плену“ „у неприятеля“. С другой стороны, как было совершенно натурально по самому чувству порядочности, я не хотел кого-либо выдать. Поэтому я поставил себя в положение холодной и осторожной сдержанности в показаниях».

На Тихомирова обрушилась репрессивная машина государства, и он оказался в одиночке, но характерно, да он и сам проговаривался, что тюрьма не только не «исправила» его, а наоборот, ожесточила в отношении самодержавия.

В книге приводятся интересные фрагменты из воспоминаний Тихомирова. Когда он еще только осваивал тюремные премудрости, ему пришла в голову идея: «Летом через форточку в мою камеру прилетело много мух. Мне пришла мысль утилизировать их в качестве почтальонов; я приготовил несколько записок на папиросной бумаге, поймал соответственное количество мух, привязал записочки к их лапкам и пустил их. После я спрашивал товарищей об этих мухах-почтальонах, но оказалось, что все усилия мои были напрасны: никто решительно не получал моей корреспонденции». Особенно угнетала невозможность общения, ограниченное пространство, сводящая с ума тоска, постоянное подглядывание за арестантом в глазок. Тихомиров вспоминал, что «вздумал смастерить себе карты — не для игры, конечно, а чтобы раскладывать пасьянс. Долго собирал я гильзы от папирос. Потом наготовил нечто вроде туши, из хлеба, смешанного с копотью от керосинки. Наконец, я разрисовал свои двойки и тузы». Но, когда Тихомиров был на прогулке, его колоду нашли и изъяли. Тогда он «начал собирать разноцветные клочки, красные, зеленые, желтые, которыми заклеены резинки в книжках папиросной бумаги, и раскладывать их так, чтобы они все освещались лучом солнца. Я наслаждался видом этих ярких разноцветных точек. Но присяжному мое занятие показалось странным. и он унес мои бумажки с видимым убеждением, что я затевал нечто весьма подозрительное. Но у меня оставалось мыло. Я делал мыльные пузыри и подставлял под свой луч солнца, любуясь их перламутровыми переливами». Тоска по ярким краскам и большому пространству, которую испытывал в камере Тихомиров, хорошо передана в одной из книг Эдуарда Лимонова, вспоминавшего, как он листал в камере альбом с фотографиями городов и пейзажей, наслаждаясь изображенным на них безграничным пространством.

На волю Тихомиров вышел борцом с системой, к которой теперь имел и личные счеты: «Дверь открылась; холодный ветер зимней ночи охватил мое пылающее лицо. Свободные звезды блистали над моей головой. Я провел в тюрьме 4 года три месяца и шесть дней».

Но в 1888 году Тихомиров публично и демонстративно порвал с прошлой жизнью. Вот только дало ли ему это душевное спокойствие? Судя по многочисленным цитатам из личных писем Тихомирова (не предназначенных для посторонних глаз), он не был доволен. Даже получив, ставши монархистом, должность, славу, почет и деньги он не смог вздохнуть свободно. Хотя все это щекотало тщеславие: став статским советником, и обрядившись в мундир, он записывал в дневник: «Ужасное множество людей, золота, лент, орденов. Однако я был „золотее“ многих. Ожидал приема три с половиной часа, весь изнемог. Столыпин был весел, любезен донельзя, радовался, что устроил меня», но доволен не был.

К чести Льва Александровича он никого не предал, хотя «заказные статьи», против революционеров писал (от души, или дабы засвидетельствовать свою благонадежность — кто теперь разберет). Вместе с тем, Тихомиров пророчил и новую революцию, ругал царских чиновников (не публично, конечно, а в личном дневнике): «И глупы, и подло трусливы, и ни искры чувства долга. Я уверен, что большинство этой сволочи раболепно служило бы и туркам, и японцам, если бы они завоевали Россию (выделено мной — П.Т.). Часть из них — принципиальные враги самодержавия и желают конституции. Но и среди этих — мечтают о карьере и выгоде, а помогают „революции“ потому, что это совершенно безопасно. Это мало сказать — безопасно — это менее опасно, чем мешать „революции“».

В итоге революция пришла. Сначала Февральская, потом — Октябрьская. Тихомиров, сидя в своем доме в Посаде, неподалеку от стен лавры, штудировал религиозные тексты, создавая труд про «последние времена». С.И. Фудель хорошо описал атмосферу, которая царила в доме во время чтения тихомировской повести о борьбе с антихристом «Мы сидели в столовой, угощением были какие-то не очень съедобные лепешки и суррогатный чай без сахара. Лев Александрович почему-то пил его с солью. Керосина тоже не было (это был 1918 год), и горели две маленькие самодельные коптилки, освещая на столе больше всего рукопись. Апокалипсис был не только в повести. но уже и в комнате».

Завершая чтение книги, останавливаешься на эпиграфе к заключению (цитата из Василия Шульгина): «Молиться надо не только за царские „грехи, за темные деянья“, но и за всех погибших в поисках правды для земли Русской. Молиться надо и за нас, сугубо грешных, бессильных, безвольных и безнадежных путаников. Не оправданием, а лишь смягчением нашей вины может быть то обстоятельство, что мы запутались в паутине, сотканной из трагических противоречий нашего века». Лучше не скажешь. И те, кто искренне «ходил в народ» и те, кто старательно вылавливал всевозможных смутьянов-агитаторов, в конечном счете — проиграли. При Сталине история «Народной воли» оказалась в загоне. В книге приводится фрагмент из письма Прибылевой-Корбы от 5 января 1927 года к Вере Фигнер. Она возмущалась публикацией о Народной воле в журнале «Каторга и ссылка» за 1926 год: «Нельзя так искажать историческую перспективу. Хорошо! Мы знаем историю, ну, а молодежь, что она должна думать? Для нее при таких жалких приемах все иксы и игреки будут равны! Правильно ли это будет?» В итоге, изучение народничества прикрыли на долгое время.

Актуальность книги о Тихомирове еще и в том, что для мыслящих «левых» она не менее интересна, чем для мыслящих «правых». А вот тем, кто привык мыслить догматически, она не понравится. Характерно заглавие статьи о Тихомирове, данное одним из тех, кто уже давно и упорно идеализирует Льва Александровича — «От Бога все его труды». Коли уж так, то и все антимонархические брошюры молодого Тихомирова тоже «от Бога». Симптоматичны в этой связи и приводимые Тихомировым слова одного из жандармов, который увещевал революционеров, что те, мол, до революции (которая обязательно рано или поздно произойдет) не доживут, а значит и бороться нет смысла. В устах «человека системы» слова о неизбежности революции звучали весьма многозначительно (впрочем, сам Победоносцев тоже уверял соратников в неизбежности «революционного урагана»).

Полагаю, что вышедшая книга не залежится на прилавках магазинов и, завершая рецензию, могу только попенять на мизерный тираж в 800 экземпляров, впрочем, монография написана для думающего читателя, а таковых, увы, у нас не так уж и много.

Впервые опубликовано:
http://pravkniga.ru/pravkniga/review/454.htm