«Царская памятка», «завещание Императора» или «прощальный приказ»

Представляемые читателям «Белых воинов» и «Русской линии» документальные свидетельства, посвящены одной из самых трагических страниц в истории нашего Отечества — событиям Февральской революции 1917 года. Наряду с документальными свидетельствами, отражающими разнообразные грани событий тех дней, немаловажное значение сохраняют документы, отражающие отношение Русской армии к отречению Государя Императора от Престола, показывающие настроения среди строевых и запасных частей, фронтового офицерства и высшего военного командования. Довольно заметное место в истории тех дней занимает тема так называемого «прощального приказа», акта обращенного Государем к армии, к сражающимся на фронте воинским частям. Следует отметить, что это единственное на сегодняшний день официальное обращение Николая II, в котором не просто говорится о решении отречься, но и содержится призыв к армии подчиниться Временному правительству, ради продолжения войны до победы. Но, нужно учитывать, что при анализе данного обращения-приказа могут возникнуть сомнения в аутентичности всего текста или отдельных его частей. Это является предметом тщательного источниковедческого анализа.

Тем не менее, для истории «второй русской смуты» важно не только решение вопроса о подлинности «прощального приказа». Не менее важное значение приобретает проблема отношения армии к происходящим событиям. Ведь вне зависимости от того был ли приказ правилен по форме, суть его совершенно очевидна — завет продолжения войны до победного конца. Несмотря на смену власти, Государь сохранял верность тем убеждениям, обещаниям и обязательствам, следуя которым Россия вступила в войну в августе 1914-го. Для Него, может быть, как ни для кого другого, была очевидна та ответственность перед миллионами погибших в этой войне, перед теми, кто уже положил свои жизни на Алтарь Отечества, теми, кто, как и Он, верил в близкую победу.

Почему же новая власть поспешила отречься от «прощального приказа»? Почему приказ, который мог усилить «политический статус» Временного правительства, оттенить его «правопреемственность», оказался скрыт от армии и народа?

Довольно четкий ответ на это был дан в воспоминаниях генерала В.И. Назанского «Крушение Великой России и Дома Романовых», изданных в 1930 году в Париже. В этой же главе дается примечательная политико-правовая характеристика последствий решений Государя и акта Великого князя Михаила Александровича.

Ценные свидетельства о самой процедуре составления «прощального приказа» содержат воспоминания одного из ближайших помощников генерала М.В. Алексеева генерала В. Борисова, опубликованные на страницах белградского «Военного сборника Общества ревнителей военных знаний». Показательно, что и здесь необходимость издания «прощального приказа» к армии объясняется интересами России, ожиданиями тех, кто сражался с врагом и был чужд каким-либо политическим расчетам и планам. Следует отметить, что в частной переписке бывшего главнокомандующего Вооруженными силами Юга России генерал-лейтенанта А.И. Деникина с начальником Особого совещания генерал-лейтенантом А.С. Лукомским (им впервые, в 1921 г. были опубликованы документы, отражающие события февраля-марта 1917 г.) отмечалось, что о «прощальном приказе» Деникину (в феврале 1917 г. — командир 8-го армейского корпуса) было неизвестно.

Примечательная характеристика настроений марта 1917-го в одном из старейших полков Императорской Гвардии — Измайловском, в запасных частях Гвардии, дана в воспоминаниях бывшего командира полка — генерал-лейтенанта Н.Н. Шиллинга. В годы Гражданской войны, убежденный монархист генерал Шиллинг командовал «гвардейской дивизией», составленной из кадров гвардейских полков, был назначен на должность Главноначальствующего Новороссийской области. В годы Великой Отечественной войны Шиллинг жил в Чехословакии. Как и другой известный участник Белого движения генерал-лейтенант С.Н. Войцеховский, Шиллинг отказался от сотрудничества с нацистами и приветствовал советские войска. Ему принадлежали известные слова: «Увидел офицеров в погонах. Понял — жива Россия».

Предлагаемые читателям фрагменты приведены из воспоминаний прежде не публиковавшихся (Н.Н. Шиллинг), или не переиздававшихся в России (В.И. Назанский и В. Борисов).

Публикация и предисловие Василия Цветкова.

В.И. Назанский
Из главы «Император Николай II и Его армия»

Имперетор Николай II

(..) Напряженная работа Августейшего Верховного Вождя и Его помощника генерала Алексеева продолжалась целых полтора года. Твердо и с каждым днем все грознее врагу, неодолимый, как стена гранитная, стоял весь сухопутный фронт и все более развивал свои успехи Императорский Флот под Верховным Главнокомандованием Государя.

И несмотря на все усилия тыловых угашателей духа народного, на бездарность многих патентованных генштабистов, на безнаказанность штатских и военных ненавистников царской власти, особенно интриговавших в высших штабах — Императорская Русская Армия, в феврале 1917 года, вполне была готова к нанесению, зарвавшимся австро-германцам, окончательного сокрушительного удара.

Все теперь это знают! Так было до последнего дня, когда армия и Россия лишились своего Верховного Вождя — Помазанника Божия, когда Государь следующими словами, лично составленной Им телеграммы, председателю Государственной Думы выразил готовность принести Себя в жертву для блага Русского народа: Нет той жертвы, которую Я не принес бы во имя действительного блага и для спасения родимой Матушки-России.

8 марта 1917 года Государь собственноручно написал Свой прощальный приказ Армии и Флоту.

Трудно найти более сердечное, задушевное и благородное слово, как это последнее обращение нашего Императора к войскам.

В этом Его приказе сказался весь облик Русского Царя Николая Александровича: чрезвычайная простота и искренность, глубокая душевность, полное забвение Своих личных интересов и горячая забота только о России и русском народе. Царь верил в силу народа, в Свою, при Нем, победоносную армию и Он, забыв Себя указывал на необходимость «повиновения Временному Правительству. слушаться начальников..»

В ночь на 8 марта, по приказанию генерала Алексеева был передан по телеграфу в Армию прощальный приказ императора, лично написанный Государем поздно вечером 7 марта.

Вот этот документ, полный исторической красоты и благородства:

«В последний раз обращаюсь к Вам», — писал Государь, «горячо любимые мною войска. После отречения мною за себя и за сына моего от Престола Российского, власть передана Временному правительству, по почину Государственной Думы возникшему Да поможет ему Бог вести Россию по пути славы и благоденствия. Да поможет Бог и Вам, доблестные войска, отстоять нашу Родину от злого врага. В продолжение двух с половиной лет вы несли ежечасно тяжелую боевую службу, много пролито крови, много сделано усилий и уже близок час, когда Россия, связанная со своими доблестными союзниками, одним общим стремлением к победе, сломить последнее усилие противника. Эта небывалая война должна быть доведена до полной победы.

Кто думает теперь о мире, кто желает его, тот — изменник Отечества, его предатель. Знаю, что каждый честный воин так мыслит.

Исполняйте же ваш долг, защищайте доблестно нашу Великую Родину, повинуйтесь Временному правительству, слушайтесь Ваших начальников, помните, что всякое ослабление порядка службы только на руку врагу.

Твердо верю, что не угасла в ваших сердцах беспредельная любовь к нашей Великой Родине.

Да благословит Вас Господь Бог и да ведет Вас к победе Святой Великомученик и Победоносец Георгий.

Николай».

И эти великие слова Императора Николая II к Его Армии деятелями революции, свергнувшими своего Царя, не были допущены к войскам. Генерал Алексеев, не подчиненный вообще Военному Министру, счел однако необходимым телеграфировать новому «главе военного ведомства» А. Гучкову, что Государем написано прощальное слово к войскам и в ответ получил из Петрограда спешное распоряжение, воспрещающее печатать и распространять прощальный приказ Царя.

Давний упорный враг Государя, один из главнейших деятелей революции и сам впоследствии признававшийся в существовании заговора, А. Гучков, с первых же часов своей «деятельности» совершает гнусный поступок, не допуская прощального слова Царя до рядов русских солдат. Как они боялись, что слово Царя западет в душу солдата, произведет смущение и вызовет негодование, ропот и контрреволюционное возмущение на фронте! Они опасались, что армия не с изменниками — и совершенно справедливо: тогда армия с изменниками еще не была и в первые дни русские войска с фронта могли очень круто, «по-военному» расправиться со всеми изменниками, отнявшими у Императорской Армии ее Верховного Вождя. Сравнивая слова Государева приказа, которые дышат такой заботой о Родине, о «неослаблении порядка службы», с этими торопливыми распоряжениями Гучкова и Ко, (в то же самое время не воспрепятствовавшими опубликованию, разрушавшего весь служебный строй, «приказа N 1 от 5 марта») с полной ясностью представляется, к каким недостойным, мелким людям перешла власть в решительный момент еще не законченной величайшей нашей войны. Совершенно естественно, что подобные личности не могли захваченную ими власть удержать хотя бы в одном Петрограде! Стоявшее еще под императорскими знаменами многомиллионное русское воинство, оставившее семьи и домашний очаг по призыву Государя и на 3.000 верстном фронте грудью отстаивавшее Родную Землю, жертвуя жизнью за Веру, Царя и Отечество, — очутившись без законного своего Царя, весь этот вооруженный русский народ новой самозваной власти повиноваться не захотел.

Солдаты Императорской Русской Армии — ни понять, ни признать Временного правительства, из каких-то случайных людей, не могли.

Лишенное своего единственного природного Вождя, Императора и Самодержца Всероссийского — все это собранное на фронте, с 1/6 части света, разноплеменное российское воинство, у которого отняли его «Святая Святых», оплевали и опозорили красными тряпками священные полковые знамена со Святым Крестом, со Святыми иконами, с Именем Государя, которое освободили от всех клятвенных обещаний во Имя Божие, Царю и Отечеству, все эти, еще накануне грозные врагу воинские части немедленно превратились в жалкие сборища морально разбитых, не сознающих более ни цели, ни смыслатребуемого от них какими-то случайными «временными министрами» жертвенного подвига для непонятного простым людям «доведения войны до конца».

Императорская Русская Армия без Государя Императора существовать больше не могла и не только не захотела повиноваться захватчикам власти, но вскоре же вооруженные толпы бывших солдат сами стали диктовать свою волю самонадеянным авантюристам и политиканам «правительства» безвременья 1917 года.

«Кто посеет ветер — пожинает бурю»: всем идеологам «народоправства» этою анархической толпой самовольно демобилизовавшегося народа — преподан был предметный урок «захватного права» и «достижений в революционном порядке», а весьма многим деятелям и мечтателям революции пришлось на себе испытать — что такое в действительности «народовластие», не подпольное, а настоящее «народовольство».

Между тем, если бы был опубликован прощальный приказ — завещание последнего Русского Царя Его армии, а с ней и всему народу, если бы каждому солдату была прочитана и роздана эта «царская памятка» — то многие совсем иначе повели бы себя не только на фронте, но и в тылу.

Государственная работа Временного Правительства тогда во многом бы облегчилась, армию еще можно было бы предохранить от стихийного развала, большевистская пропаганда была бы затруднена.

Но кого Господь наказывает, то прежде всего отнимает разум.

Обезумевшие от революционного угара, захватчики власти, в большинстве и вовсе лишенные государственного ума, избрали совершенно иную линию поведения, они стремились во что бы то ни стало сыграть роль и пожать лавры настоящего революционного правительства. Об этом с горечью вспоминает близко стоявший к Временному Правительству В.А. Маклаков, изобличающий ныне его членов в преступно-ошибочном нежелании идти легальным путем преемственности власти, переданный им отрекшимся Императором 2 марта, причем Государь, именно для укрепления новой власти, сам позаботился назначить особым указом (помеченным на 3 часа ранее отречения) Председателем дарованного Им ответственного министерства князя Г. Львова — известного Ему кандидата «общественности». Призывая всех деятелей и участников «освободительного движения» 1905−17 гг. «отказаться от претензий на непогрешимость и самим искать своих ошибок, как ищут их при анализе проигранной шахматной партии», В.А. Маклаков подробно разъясняет, как недальновидно и антигосударственно поступали партийные политиканы «Думского Комитета». Составившие революционное Временное Правительство, решившееся присвоить себе неограниченную самодержавную власть и объяснявшее в своей декларации, будто «доверие страны» к людям, в него вошедшим, «обеспечено их прошлой общественной и политической деятельностью».

Николай II незадолго до отречения

Отвергнув так мудро и заботливо предуказанный Государем путь законного принятия власти, они загипнотизировали себя своей собственной прессой, своими почитателями, друзьями, подстрекаемые, как сознательными революционерами-утопистами, так и более всего — революционерами профессиональными, главным «пушечным мясом» всех революций — озлобленными и желчными неудачниками, которые рады любому перевороту. Решившие в этот момент дальнейшую судьбу всего русского народа — «назначенный Высочайшим Указом Правительствующему Сенату, Председателем Совета Министров ответственного перед народными представителями министерства» князь Г. Е. Львов и члены этого министерства: Керенский-Милюков, Коновалов, Гучков и Ко, — преступно легкомысленно предпочли стать на чисто революционный путь захвата власти.

Исключительно осведомленный талантливый юрист, сам причастный к «освободительному движению», но и большой русский патриот, многое и многих знающий и наблюдавший, В.А. Маклаков весьма убедительно доказывает, что вопреки распространенной «терминологии» — в действительности в России не было революции не только в 1905 году, когда была лишь проведена эволюционно большая реформа, совершенная законной русской властью, — но «не было революции и в день отречения Государя 2 марта 1917 года.

«Когда Император Николай II отрекся от Престола за себя и за сына и передал трон Великому Князю Михаилу Александровичу, когда Он этим же актом отречения установил ответственное министерство и назначил князя Львова Председателем Совета Министров по желанию Думы, то как бы ни была колоссальна реформа, внесенная этим в русскую жизнь, она была бы опять таки эволюцией, как и в 1905 г., а не революцией».

«Революция произошла на другой день после отречения Государя в тот роковой для России день — 3 марта, когда Великий Князь Михаил Александрович, по совету Комитета Государственной Думы не принял Престола, объявил трон вакантным и когда назначенный Государем Председатель Совета Министров пренебрег таким назначением, не захотел быть законной властью, а предпочел свое происхождение вести от «победы над старым порядком» от самозваных органов революции — от Временного Комитета Государственной Думы и даже Совета Рабочих Депутатов».

«Появление такого правительства было уже подлинной революцией».

«Это показывает насколько французские революционеры 18 века были умереннее нас русских. Там королевская власть, после созыва ею в 1789 г. Генеральных штатов, держалась три года. Ей прощались и ее бессилие, и ее ошибки, и конфликты с Законодательным корпусом на самых острых вопросах и даже такие безумные жесты, как бегство королевской семьи в Варенн. Нужны были преступные сношения короля с внешним врагом, во время войны, нужна была формальная измена, чтобы Королевская власть была упразднена и Королевская семья взята под стражу».

«Наши же монархисты, ибо члены Временного Правительства, кроме А.Ф. Керенского, были все монархистами, — свой приход к власти с этого начали..», хотя никакой измены вовсе не было и вообще положительно никаких действий или поступков предосудительного характера со стороны Государя и Императрицы — самое придирчивое расследование революционного правительства не обнаружило, — добавим мы от себя к подчеркнутым словам В.А. Маклакова.

Решив инсценировать революцию возглавлением петроградского бунта и захватом власти, это, по выражению Маклакова, самодержавное революционное «Временное Правительство», т. е. в сущности коллегиальная диктатура одиннадцати «самодержцев» — захватчиков власти, самоизбранных «представителей» либеральной и радикальной общественности из пресловутого «прогрессивного блока», — вполне естественно могло только самонадеянно пренебречь той моральной поддержкой, которую оказывал новой власти прощальный приказ Государя от 8 марта.

В действительности эти горе-министры так и поступили: грубо, непродуманно и негосударственно. Возомнив себя революционерами — «победителями» г. г. безответственные «правители», этот более всего в государственных интересах написанный, замечательный прощальный приказ отрекшегося Императора — признали контрреволюционным актом, опаснейшим для углубляемой ими Революции.

Между тем, принося себя в жертву добровольным оставлением трона, озабоченный до последнего часа судьбой родного Ему Русского народа и всей Державы Российской, а ближе всего принимая к сердцу интересы своей армии и флота, Государь стремился сделать все возможное — для безболезненного перехода к новому государственному строю, к восстановлению и поддержанию должного порядка, к обеспечению законности перехода власти к новому, Им назначенному Совету министров (Временному правительству) и к сохранению дисциплины и боевой силы Армии. Вот какими высокими побуждениями руководился беззаветно преданный России Царь. Когда писал свое прощальное обращение к любимым им войскам.

Государь сознавал, что без Царя Императорская русская армия существовать не может, и от своего имени просил горячо любимые им войска довести войну до победного конца, требовал от них повиновения Временному правительству исполнения долга и порядка службы. Это было последнее Царское наставление — завещание Императора, навеки покидающего преданных Ему и всегда готовых за Него умереть русских людей — солдат Императорской Армии.

В первый же день после отречения произошло событие, Государем непредвиденное и глубоко его потрясшее. Актом добровольного своего отречения 2 марта Государь передал свою Власть не каким-нибудь «диктаторам» Временного правительства, а своему законному правопреемнику новому Императору Михаилу Александровичу. Но не успел он доехать до Могилева, как неожиданный отказ Великого Князя и захват власти «министрами» переименовавшими «Комитет Государственной Думы» во «Временное правительство» с упразднением не только Монарха, но и парламента, — все круто изменилось. Парламентарная монархия превращается в какую-то революционную республику и права Верховного Вождя Армии и Флота переходят не к Монарху, а к Временному республиканскому правительству, в сущности же к «военно-морскому министру» из неторгующего купечества — А. Гучкову.

Император Николай II не мог не видеть гибельных последствий этого обманного захвата власти и прежде всего — предательства революционерами, лишенной Вождя Русской армии — подстерегающему каждое ее ослабление по всему фронту опаснейшему врагу.

8 марта Государь делает последние усилия, чтобы спасти хотя бы Русскую Армию от развала, поражения и неминуемого тогда позора сепаратного мира, в мнимом стремлении к которому так клеветнически подло обвиняли Царя думские, штабные и все прочие тыловые заговорщики, сознательно распространявшие эту величайшую ложь с изменническими революционными целями.

Передав забвению измену 1−2 марта, Государь всеми помыслами, всей душою, всем сердцем сосредоточиваться на одном: как бы сохранить и укрепить Армию от начинающегося развала. Авторитетом Своего, так свято воспринимающегося солдатами и еще ценимого Армией, Царского слова, Государь призывает Армию, народ и само революционное правительство — свято исполнить главнейшие лежащие теперь на них самих ответственные обязанности и с Божией помощью совместно вести Россию по пути к славе и благоденствию.

Одержимые тем же «пафосом» революции наши «временные правители» — жалкая помесь французского Конвента (1792 г.), — с русским «совдепом», поспешили «выявить» свою власть и первым «достижением» князя Львова с «товарищами» — «выдвиженцами» Государственной Думы было распоряжение о недопущении в войска прощального слова Императора Николая II. Опубликование этого обращения к Армии и Флоту Государя, «сложившего Верховную власть в согласии с Государственной Думой», не только противоречило амбициозным настроениям военно-морского «министра» Гучкова и не соответствовало его соперничеству на первенство в революционном балагане «временного правительства» с «иностранным министром» Милюковым — не менее упрямым государственным клеветником, заведомо ложно обвинявшем Государя и Императрицу в «желании сепаратного мира».

Как школьники, повторяющие «зады» бессмысленной зубрежки по плохому «учебнику революции» (разумеется — «великой», французской!), все эти ненавистники русской монархической государственности — неистово подражали все тем же французским революционером, доведшим французов до зверской расправы с «лучшим из королей», как во Франции, в народе и в печати, называли с 1789 по 1792 г. Луи XVI-го, что не помешало «республиканским диктаторам» казнить короля и королеву отрубанием головы, обвинив их в измене!

Прощальный приказ Государя своим словом истины открывал глаза всем ослепленным и сбитым с толку миллионам русских людей: каждый солдат и матрос прочитал бы, услышал бы в этих словах — Царскую правду, самое ясное и решительное опровержение наиболее злостных клеветнических измышлений революционеров!

Это было бы всенародное изобличение всех, подававших сигнал «к штурму власти» г. г. Милюковых Государственной Думы, уличаемых не в глупости, а в измене, в явной клевете на Царя и Царицу!

Это было бы раскрытие исторической правды, сокрушающей весь «престиж» «завоеваний» революции, это было бы опровержение жалких самооправданий делателей русской смуты во время войны — перед союзными правительствами, перед общественным мнением Англии, Франции, Италии — перед всем миром, потрясенным зрелищем крушения величайшей Империи.

Прощальный приказ Государя дошел случайно только до штабов армий и кое-где, на Румынском фронте — до штабов корпусов и дивизий. Оказалось, что получив сообщение генерала Алексеева с копией приказа, вошедший уже в долгожданную им роль «военного министра» Гучков экстренной телеграммой в штабы фронтов, помимо Ставки, воспретил дальнейшую передачу приказа в войска. Армия так и не услышала прощального слова Императора, Его последнего привета.

Этот дивный, Святой приказ Русского Императора Николая Александровича к своим войскам, а через них и ко всей Великой России, не по вине Государя недошедший до нее, запечатлен теперь праведной кровью Царя-Мученика, принявшего смерть, но не ставшего изменником своего Отечества и сохранившего до могилы непоколебимую верность своим союзникам (..)

Опубликовано: Назанский В.И. Последний помощник Московского Градоначальника, полковник Конной Артиллерии Императорской Русской Армии. Крушение Великой России и Дома Романовых, Париж, 1930. С. 519−527.

В. Борисов
Из воспоминаний о генерале М.В. Алексееве

Генерал М.В. Алексеев

(..) Алексеев думал, что новые государственные деятели не коснутся воинской дисциплины. К сожалению, первые шаги военного министра Гучкова были сделаны именно в этом направлении. Первый момент революции был как бы благоприятен. Николай II отрекался от трона, Алексей вступал на Престол. Михаил делался регентом. Россия становилась конституционной монархией. Дума получала полную свободу выполнять свою государственную задачу по продолжению войны.

Алексеев вошел ко мне в комнату и сказал: «Поздравляю вас с конституционной монархией». Он был доволен и спокоен за будущее войны, а с нею и России. Я спросил: «Отчего не с республикой?» Алексеев ответил: «Для республики у нас нет готовых людей». Этот ответ Алексеева показывает глубину его государственного взгляда. Но кругом уже все шло, видимо, к республике.

С каждым днем становилось яснее, что Россия, перестав быть самодержавной монархией, не делалась ни конституционной империей, ни республикой. Состояние государства, участвующего в мировой войне, требовало прочного правительства со строго точным взглядом. Между тем образовалось «временное» правительство без авторитетного имени во главе и с надеждами на какое-то учредительное собрание в будущем. Почти с первых дней власти этого «временного» правительства у Алексеева начались с ним недоразумения. Сознавая, насколько отречение Царя может тяжело повлиять на армию, Алексеев стремился, чтобы Николай II, перестав быть Царем, все же некоторое время оставался бы Верховным Главнокомандующим и этим как бы примирил раздоры в армии.

Тотчас же по возвращении Государя из Пскова в Могилев, Алексеев имел с ним разговор на эту тему. Потом Алексеев мне сказал: «Очень было мне тяжело, но Он меня понял и ответил: «Я готов все сделать для блага армии». По плану Алексеева, через некоторое время Государя должен был сменить прибывший с Кавказа Великий Князь Николай Николаевич. Но в этом, существенном для сохранения в армии воинской дисциплины, вопросе, а именно, чтобы перемена командной власти в армии совершилась без скачков, временное правительство не выдержало характера и потребовало удаления Великого Князя. Также не был выдержан характер и относительно прощального приказа Царя. Приказ был составлен по вышеуказанной теме, обусловленной благом армии. (Примечание редакции «Военного сборника Общества ревнителей военных знаний» — Приказ был лично вручен Императором генералу Алексееву вечером 7 марта, после чего немедленно секретарь генерала Алексеева А.А. Голембиовский, размноживши на машинке, лично сдал приказ на телеграф для передачи в Штабы фронтов и Военному министру. В тот же вечер была получена генералом Алексеевым телеграмма от Н.И. Гучкова не распубликовывать приказа, на что генерал Алексеев ответил, что таковой уже передан по телеграфу в армию. Тогда последовало непосредственное распоряжение Военного министра Гучкова помимо Ставки, остановить дальнейшее распространение приказа. Последний к этому моменту уже достиг Штабов Армий и дальнейшего движения не получил).

(..) Читать в «Русской Летописи» слова «Очевидца» про измену Алексеева Царю просто смешно уже потому, что «Очевидец» слишком примитивно смотрит на «верность Царю» и на «верность Родине», Отечеству, России, русскому народу.

Сам Император Николай II был самоотверженнее «Очевидца» в этом вопросе. В один из моих разговоров с Царем, когда Государь сказал мне фразу: «Мне и России», я ответил: «России и Вам». Государь посмотрел на меня и проговорил вполголоса: «Вы правы». Отсюда ясно, что этот, в глубине своей души великий, но несчастный Царь допускал разделение понятия «измена» на «измену Царю» и на «измену России», и очевидно склонялся «измену России» считать преступнее «измены Царю». Великодушный Царь избавил своих верноподданных от всякого подозрения в «измене Царю» тем, что поспешил отречься от Престола и тем освободил их от данной ими присяги. Последний приказ Царя по армии 8 марта 1917 года доказывает, что Царь считал себя слугой России и отнюдь не видел в Алексееве изменника Царю.

Судить людей по критерию, созданному после событий, дело очень нетрудное («после события каждый умен») и не приводящее к практическому результату, т. е. поучению для будущего. Алексеев был крупный военный талант, а всякий талант и даже гений, по словам великого полководца Тюреня, отличается от обыкновенных людей тем лишь, что делает менее ошибок, чем они (..).

Опубликовано: Борисов В.Генерал М.В. Алексеев (Из воспоминаний) // Военный сборник Общества ревнителей военных знаний. Кн. 2. Белград, 1922. С. 17−18. 21.

Н.Н. Шиллинг
Об отношении Гвардии к отречению Государя от Престола и присяге Временному правительству

В моих воспоминаниях я хочу изложить все события происшедшие с 3 марта 1917 года, т есть с того дня, когда стало нас на фронте, об отречении от Престола Государя Императора Николая II, свидетеля которым я, лично, был.

3-го марта 1917 года Лейб-Гвардии Измайловский полк, которым я, в то время, командовал — стоял в дивизионном резерве 1-й Гвардейской пехотной дивизии, занимавшей позицию в районе деревни Шельвово (Волынской губернии). В 12 часов дня, того же 3 марта, я поехал в штаб 1-й Гвардейской пехотной дивизии, чтобы справиться: нет ли каких-либо новых известий, относительно дошедших до нас слухов о беспорядках в Петрограде. К завтраку собрались все чины штаба с Начальником вышеуказанной дивизии генерал-лейтенантом фон Нотбек. Во время завтрака было получено сообщение об отречении Государя Императора за себя и за Наследника Цесаревича и отказ Великого Князя Михаила Александровича, до созыва Учредительного Собрания, вступить на Всероссийский Престол.

Это известие нас, всех, положительно ошеломило. Все, как-то, растерялись, упали духом, и, видимо, у всех промелькнула мысль: что же будет дальше? Находившийся за завтраком, командир 2-й бригады 1-й Гвардейской пехотной дивизии генерал-майор Кругловский, Георгиевский кавалер, в начале Великой войны, будучи командиром Лейб-Гвардии Измайловского полка, тяжело раненый в руку, которую пришлось ампутировать и зверски расстрелянный в Петрограде большевиками, если не ошибаюсь, в конце 1917 года, — разрыдался и, когда его стали успокаивать, то он, сквозь рыдания сказал: «Теперь все пропало: нет Царя — не будет и Великой России! Вот помяните мое слово: все рухнет. Все, что веками создавалось при Русских Царях рухнет, в несколько месяцев, при управлении нашей революционной интеллигенции». И как был прав, покойный? Тогда все стали обсуждать, кто мог бы стать во главе Военного министерства и, хотя нам, военным, было дико представить себе во главе Военного ведомства штатского человека, все же предполагали, что на этом месте окажется А.И. Гучков, так как ни для кого не была секретом та политическая игра, ведшаяся г-ном Гучковым при содействии генерала Поливанова, ясно выражавшая желание А.И. Гучкова стать Военным министром. К сожалению так потом оно и оказалось.

Приехав из штаба дивизии, я, сейчас же, собрал офицеров моего полка и объявил им о постигшей нас катастрофе, так как иначе то, что произошло и назвать было нельзя. У всех нас, строевых офицеров, находящихся на фронте, руки были связаны присутствием перед нами врага; не будь этого, конечно, все строевое офицерство исполнило бы свой долг так же, как оно это сделало в 1905 году, когда вся Россия благодаря агитации революционных элементов волновалась, а не один только Петроград, как это было в 1917 году. Вся наша душа стремилась на помощь Царю и Престолу, но удерживало только сознание, что перед нами еще сильный и несломленный враг. Поверни мы наши штыки в тыл, был бы открыт фронт, а это доставило бы двойное торжество нашему врагу. Многие, быть может, скажут, что из этого вряд ли что-нибудь могло выйти, но я, и не только я, большая часть строевых начальников, близко стоявших к своим офицерам и солдатам, скажут, что если бы была возможность взять приблизительно хотя бы дивизию верных людей с фронта — с беспорядками в Петрограде все было бы кончено. Ибо все те подпольные деятели, подтачивавшие Русскую государственность и расшатывавшие Русский Трон, были народец способный быть храбрыми до первого приближения верных, готовых отдать жизнь за Родину и до последнего издыхания защищать своего Царя, людей. Так оно впоследствии и случилось: когда Временному правительству, творцу нашей смуты, стала угрожать опасность даже от большевиков, оно позорно бежало, сдав все свои позиции без боя. Известно также, что некоторые лица из высшего командного состава принимали деятельное участие в произошедшей трагедии и, не спросив согласия даже командного состава, а не только рядового офицерства, самочинно дали согласие как бы от лица всех войск, на свержение с Престола Государя Императора. Это согласие от лица всех войск — наглая ложь. Большой грех на их душе за это. Но. Бог им Судия, так как большая часть из них уже предстала перед Этим Судией. Быть может некоторые из этих, да простят они мне, — изменников, оставшихся в живых, оглянувшись на прошлое, поймут сколько зла и горя принесли они России и, раскаявшись, за те годы, которые им еще остались для жизни, постараются загладить все содеянное, а, если нет, — то опять же — Бог им Судия.

Когда я сообщил моим Измайловцам печальную новость об отречении Государя, то увидел, какое гнетущее впечатление она произвела на офицеров полка: появилась какая-то безнадежность, упадок энергии, так как каждый сознавал, сколько горя несет для России эта перемена, особенно тогда, когда все надежные войска находились на фронте. Этой перемены могли желать только враги Родины или слепые фанатики.

Через несколько дней пришли манифесты Государя Императора и Великого Князя Михаила Александровича; я, пользуясь тем, что полк еще находился в резерве, приказал собрать весь полк со всеми командами, дабы лично объявить им Высочайшие Манифесты. Когда полк постарался и мне было об этом доложено, я вышел к полку, обошел, здороваясь, все батальоны и команды, а, затем, приказав подвести ближе ко мне всех солдат, — лично прочел манифесты и разъяснил им наш общий долг перед Родиной, сказав, что как в каждой семье есть отец и мать, так и у нас были Царь-отец и Родина-мать. Как, иногда, семья теряет отца, оставаясь лишь с матерью, так и у нас сейчас: отец наш. Царь — ушел и осталась наша мать — Родина и наш святой долг еще крепче сплотиться вокруг нашей осиротелой Родины, хранить и защищать ее до последней капли крови. Затем разъяснил солдатам, что Великий Князь Михаил Александрович до созыва и решения Учредительного Собрания не хочет принять Царский Престол; а, потому: «Братцы», обращаясь к солдатам сказал я, — «Наш долг, когда придет время созыва Учредительного Собрания, всем писать домой, чтобы все наши подавали голоса за Великого Князя Михаила Александровича. А теперь, всем нам остается одно: «снял папаху и, осенив себя крестным знамением сказал: «Господи, сохрани нам законного Царя Михаила!» И весь полк, как один человек, снял папахи и осенил себя крестным знамением.

Вот яркая картина того настроения, которое царило в то время на фронте почти во всех строевых частях. Я подчеркиваю — в строевых частях на фронте, так как-то, что творилось в тылу и, в особенности, в запасных частях Петроградского гарнизона, распропагандированного революционными агитаторами, не может служить доказательством, что армия была революционно настроена. Неправы те лица говорившие в своих воспоминаниях о «тыловом бунте» в последних числах Февраля 1917 года, в Петрограде, называя его «революцией» и, указывая что-то такой, то другой гвардейский полк присоединился к восставшим и принимал участие в революции. Это неверно уже потому, что все настоящие Гвардейские полки, в это время были на фронте а, в Петрограде были лишь запасные батальоны Гвардейских полков, причем, чья то невидимая, но сильная и вредная рука, совершенно изъяла эти батальоны из подчинения командирам полков, бывшим, в то время, на фронте и, вместо того, чтобы командир полка являлся полным хозяином запасного батальона, как неотъемлемой части полка, батальоны эти и полки не имели между собой настоящей, твердой связи, а являлись как бы отдельными, самостоятельными единицами, что очень вредно отражалось в моральном отношении в смысле понимания подчиненности, как в составе офицеров, так и нижних чинов. Только лишь недели за две до переворота, с большим трудом, удалось добиться права, для командиров полков, потребовать из своих запасных батальонов тех людей, которые, по их мнению, были нужны им на фронте. Состав запасного батальона был несоразмерно велик и, численностью, был больше, чем полк военного состава, что было полным абсурдом и, кроме того, эта перегруженность только вредна делу и широко поощряла укрывательство от посылки на фронт, тем более, что все пополнения из запасных батальонов по прибытии на фронт, не ставились сразу в строй, а для них в тылу, при обозе 2-го разряда, был особый батальон пополнения, где производилось дообучение слабо и неумело подготовленных прибывших пополнений и, только месяца через два, прибывших запасных распределяли по ротам на фронте. Не мало солдат запасных батальонов Гвардейских полков, были из тех, что, почти с первого года войны, сидели в этих батальонах и, всеми правдами и неправдами, старались ускользнуть от командирования на фронт и, эти-то укрывавшиеся сыграли немалую роль при перевороте 1917 года, так как для них, подпольных деятелей, привыкших действовать из угла трусов — посылка на фронт казалась чем-то ужасным.

К несчастью во главе запасных гвардейских батальонов не стояло человека боевого с независимой, твердой волей, который знал бы что и как надо требовать от офицера и солдата; во главе Петроградского военного округа стоял Генерального штаба генерал-лейтенант Хабалов, который никем, ничем и никогда не командовал и совершенно не знал строевого солдата. Все это, вместе взятое, и имело такие печальные последствия при подавлении Февральского бунта. Все эти начальники растерялись, отдавали ни к чему не ведущие распоряжения и, в довершение всех несчастий самого Начальника всех запасных частей генерал-лейтенанта Чебыкина, в это время в Петрограде не было, а его заместитель Лейб Гвардии Преображенского полка полковник Павленков был человек слабого здоровья и, вообще, совершенно не подходил к своей ответственной роли. Ну и результат получился именно такой, который мог обрадовать лишь наших недальновидных политиканов, стремящихся к власти, уверенных, что властвовать и управлять таким огромным и сложным аппаратом, как Государство, так легко и вообразивших, чт о каждый из них явится выдающимся министром. Последствия налицо: что сталось с Великодержавной, Могучей Россией, слово которой, когда-то было законом чуть не для всей Европы.

После оглашения Высочайших Манифестов, мой полк, на другой же день заступил на позицию; вся окопная служба начала протекать так же, как и раньше; солдаты несли свои обязанности по-прежнему отлично: никакого своеволия или неисполнения приказаний совершенно не замечалось. Офицеры, по-прежнему стояли к солдату близко, а солдат, в большинстве, относился к офицеру тепло и душевно. Все, как офицеры так и солдаты, часто собравшись вместе в окопах обсуждали: что-то будет дальше? Солдат очень смущало, да и подтрунивали они частенько, что у них Военный министр, как они говорили — штафирка, просто «господин» Гучков, да и как же это, недоумевали они, он, господин Гучков, будет бывать среди войск, а форма будет у него, что ни на есть, штатская; чудеса, говорили они, у нас творятся. Подождем, мол, что будет дальше.

Через некоторое время, от Военного министра господина Гучкова были получен воинские уставы со многими, по его желанию и усмотрению, сделанными изменениями и от всех командиров полков были истребованы собственноручные заключения относительно тех изменений в уставах, которые желательны были и полезны по мнению господина Гучкова. Все командиры полков 1-й Гвардейской пехотной дивизии, собравшись вместе и, обсудив всесторонне этот вопрос, дали следующие заключения: 1) согласны с отменой отдачи чести во фронт, но, оставив таковую, становясь во фронт перед знаменами, штандартами и погребальными процессиями, которые сопровождаются военной командой; 2) отдание чести, прикладывая руку к головному убору оставить обязательно; 3) полностью оставить всю дисциплинарную власть начальников, за исключением усиленного ареста, то есть — отмена темного карцера; 4) полковые суды оставить без изменения; 5) разрешить нижним чинам курение табаку на улицах, но, при отдании чести, папиросу брать в левую руку, как это принято в иностранных войсках; 6) разрешить нижним чинам свободный вход в ресторан и буфеты, при соблюдении воинского чинопочитания; 7) разрешить нижним чинам, на железных дорогах, проезд в вагонах 1 и 2 классов, за нормальную плату; 8) разрешить проезд в трамваях внутри вагона, при соблюдении воинского чинопочитания и 9) допустить учреждение комитетов, при том лишь условии, — чтобы деятельность этих комитетов была чисто хозяйственной: следить за довольствием солдат и правильностью распределения продуктов. Вот, кажется, и все, что мы, как командиры полков, нашли возможным изменить в уставах. А разве этого было мало?! Не даром говорят: «Лиха беда начать..»

Император Николай II после отречения

Боевая жизнь у нас по позициям, протекала как и раньше: службу солдаты несли исправно, помня дисциплину и свои обязанности. В настоящее время, не помню точно числа, когда, в марте месяце, приказано было привести войска к присяге на верность Временному правительству. Прислали и текст присяги. Как только полк сменился с позиций и отошел в резерв, — я приказал, чтобы, после двух дней отдыха, полк собрался к 11 часам утра в деревню, к штабу полка, для приведения к присяге. Около 10? часов утра ко мне вошел, очень взволнованный, командир 4-го батальона полковник Квитницкий (расстрелян большевиками в Москве, в конце 1917 года) и доложил, что солдаты его батальона одели красные банты и, в таком виде, желают идти на сборное место полка для принятия присяги. Я приказал полковнику Квитницкому ничего не предпринимать до тех пор, пока я не выйду к полку, где и сделаю что найду нужным. Ровно в 11 часов утра мне, дежурный по полку офицер доложил, что полк построился для принятия присяги. Выйдя к полку я начал обходить фронт, здороваясь отдельно с каждым батальоном. Поровнявшись с 4-м батальоном и поздоровавшись с солдатами, я спросил командира батальона Полковника Квитницкого, почему у него батальон одет не по форме и, с его ли разрешения, солдаты нацепили красные банты. Как и следовало ожидать, получил в ответ что командир батальона на красные банты своего разрешения не давал. После этого, обращаясь ко всему полку сказал: «Все в строю, как офицеры, так и солдаты, всегда должны быть одеты по форме; форму одежды пока еще никто не изменял, а, потому никаких отступлений от формы одежды я не допускаю; строй — есть святое место, все распоряжения исходят от меня, как командира полка, а я не отдавал распоряжения, чтобы в строй выходили с красными бантами. 4-й батальон нарушил устав, чего я никак не мог ожидать от батальона, которым можно гордиться». Только что я это сказал, как, смотрю, все солдаты 4-го батальона постепенно начали снимать красные банты и прятать в карманы. Заметив, что я еще прибавил, обращаясь к полку, что существует раз навсегда установленная форма в строю и что это надо всем неукоснительно помнить, ну, а если, последует какое-либо изменение, то об этом будет отдано в приказе по полку и доведено до всеобщего сведения, а выдумывать самовольно разные украшения к раз установленной форме никто не имеет права. Затем роты разошлись по своим квартирам и все зажило нормальной жизнью полка, стоящего в резерве.

ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 745. Лл. 1−5.