Невольник чести

15 октября исполнилось 195 лет со дня рождения М.Ю. Лермонтова

«Пробили зорю барабаны, восток туманный побелел..»

М.Ю. Лермонтов

В традиционном лермонтоведении принято считать, что этот выбор Михаил Юрьевич сделал спонтанно, от противного. Покинув стены Московского университета, он хотел поступить в университет Санкт-Петербургский. Но студенту Лермонтову предложили сдать вступительный экзамен на общих основаниях, что он совершенно справедливо посчитал за оскорбление достоинства и отказался. Все так. Но стоит ли сбрасывать со счетов генетический код древнего лермонтовского рода, содержащий в себе доминирующие молекулы воинского призвания?

Фамилия Лермонт известна с 1057 года. Сомнительно, что историческая память шотландцев сохранила бы информацию о семье, занимавшейся каким-либо тихим и мирным делом и занимавшей скромное место в национальной иерархии. В средние века запоминались преимущественно воины, прелаты и властители.

В любом случае в 1613 году в Россию прибыл Георг Лермонт в качестве офицера-наемника, начальствующего над «шкотской ротой», воюющей за Речь Посполитую. Едва на Москве появился царь Михаил Романов, как славный шотландец перешел к нему на службу, получив чин прапорщика, а позже — ротмистра и к нему — деревни и земли в Галичском уезде Костромской губернии. Сам Георг, он же — Юрий, погиб в бою за Россию в 1634 году под Смоленском. Но род продолжился.

В общей сложности на военной службе в Русской Императорской армии и Флоте отмечены 116 мужчин, носивших либо фамилию Лермонтов, либо лермонтовскую кровь в венах, продолжая уже дворянские рода Свиньиных, Катениных, Купреяновых, Рузских, Вербицких, Сальковых, Буйницких, Шкотов. Были среди них почтенные генералы, погибшие молодые офицеры, сподвижники Сенявина, адъютанты Нахимова и Скобелева, директора кадетских корпусов, участники декабрьских событий на Сенатской площади Петербурга в 1825 году.

Лермонтовы сражались в Гражданскую войну, по обе стороны фронта. И в Великую Отечественную — против гитлеровцев.

По всему поэтому мне кажется излишне прямолинейным утверждение, будто Михаил Юрьевич принял решение поступить в военную службу исключительно «из вредности характера», которую ему довольно безосновательно любят приписывать. Тем более что сохранились его собственные признания по этому поводу. И в частной переписке, и в стихах. Лермонтов писал в Москву Марии Лопухиной о пребывании в летних лагерях под Петергофом: «Из-за бесконечного дождя мы, бывало, по два дня сряду не могли просушить свое платье. Тем не менее, эта жизнь мне до некоторой степени нравилась». Юнкерские поэмы Лермонтова, и, прежде всего, «Гошпиталь» и «Уланша», которые сегодня можно прочитать без цензурных белил, конечно, попадают под гриф «до шестандцати». Но в то же время живо показывают, что поэт в Школе гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров не был закомплексованным «кисейным юношей». Знание предмета в этих поэмах говорит о том, что в Школе он жил ярко и сравнительно беззаботно.

Противники этой точки зрения тут же приведут строфу Лермонтова из широко известной шуточной «Молитвы» — «Царю небесный, спаси меня от куртки тесной, как от огня!». Правильно, просил, но тут речь идет о желании поскорее выйти в офицеры. Из элитной Школы, впоследствии превратившейся в самое престижное кавалерийское училище Империи — Николаевское, выходили в лучшие гвардейские полки, стоявшие в Петербурге. И молодой Лермонтов мечтал об этом. Он писал той же Лопухиной: «Единственное, что придает мне сил — это мысль, что через год я офицер. И тогда, тогда. Господи! Если б только вы знали, что за жизнь я собираюсь вести. О, это будет чудесно!». И где, спрашивается, приписываемая Лермонтову с младых ногтей вечная меланхолия, беспричинно переходящая в злое раздражение?

Не вяжется с обликом скептически настроенного к военной службе юноши и юнкерские увлечения Лермонтова в фехтовальном зале, на стрелковых рубежах и, особенно, в конном манеже. Общеизвестно, что, пойдя в поводу у собственного взрывного и отважного характера, юнкер взялся обуздать необъезженную лошадь, а та в пылу выяснения отношений взбунтовала других лошадей, одна из которых сильно повредила ему ногу. Лечился Лермонтов более двух месяцев, но хромота была заметна всю его недолгую жизнь. Куда меньше знают о физической силе Михаила Юрьевича, тренировавшего руки простым, но эффективным способом. Завязывал на спор с другим юнкером — силачом Карачинским — в узел металлический шомпол для чистки кавалерийских карабинов. А, завязав — развязывал.

Если говорить собственно об учебном процессе, то назвать его «тупой армейской муштрой» язык не поворачивается. Помимо военных дисциплин: воинского устава, тактики, топографии, фортификации и артиллерийского дела, изучались также математика, география, юриспруденция, русская и западноевропейская история, русская словесность и французский. Лекции по теории русского языка читал словесник Плаксин, и по воспоминаниям многих сослуживцев по Школе, эти занятия Михаил Юрьевич конспектировал особенно тщательно. Сохранились конспекты Лермонтова по истории российского законодательства.

Опять-таки хочется поспорить на тему вредного влияния учебы в Школе на творческий процесс. За эти два года поэт написал несколько поэм, в том числе, «Измаил-Бей», продолжил работу над «Демоном», начал роман «Вадим», завершил «Хаджи Абрека». А стихи? Теперь самое время вспомнить, что Лермонтову было всего-то — 18−20 лет! Юноша, живущий в блестящем, наполненном развлечениями и страстями Петербурге. Сомнительно, что учись будущий гусар в столичном университете, он был бы чужд естественным потребностям возраста и любознательности его пылкой души.

Да, Лермонтов переживал последствия безответной любви. Да, он мучился от столь свойственного молодости неприятия любых ограничений личной свободы, неизбежных в юнкерской школе. Но ведь обманутая любовь приносит страдания любому, независимо от того, бьется сердце под форменной юнкерской курткой или блузой свободного художника. Но ведь и Царскосельский лицей требовал от своих учеников суровой дисциплины.

Впоследствии Лермонтов стихами и прозой доказал удивительно глубокое понимание трагедии войны и одновременно обязательности исполнения долга перед Родиной на поле брани. Без всякого преувеличения, юнкерский, офицерский и боевой опыт подарил России в лице Лермонтова основателя русской батальной литературной школы.

Осенью 1834 года Михайло Лермонтов высочайшим указом был выпущен в корнеты гвардии, в 7-й эскадрон лейб-гвардии Гусарского полка.

«Гусар, ты весел и беспечен, надев свой красный доломан..»

Гусары Его величества традиционно отличались роскошной формой, цвет которой менялся неоднократно. Но наиболее известный вариант — красный с золотом. В эскадронах полка, исключая 2-й и 4-й, лошади подбирались в серую масть.

В свое время царскосельские гусары повоевали вдоволь. В лермонтовские времена, а Михаил Юрьевич числился в полку в общей сложности примерно пять лет, полк жил жизнью мирной и избалованной вниманием света и двора.

Лермонтов не стал томить себя искусственными запретами. Он блестящий офицер! В полку его приняли тепло, что было в традициях офицерских полковых семей. От людей, изначально несимпатичных полковому собранию, старались избавиться в превентивном порядке.

Блеск поэтической славы Лермонтова в те годы весьма сильно уступал блеску его шнуров из золотых нитей на красном доломане. Но не знать об очевидных дарованиях корнета в полку не могли. Сыграли свою роль и юнкерские поэмы, и рассказы товарищей по Школе, и рисунки, сделанные Лермонтовым с натуры во время лекций у Синего моста, и профессиональные навыки музыканта. А кто все это узнал первым? Видимо, отцы-командиры. И прежде прочих, командир 7-го эскадрона лейб-гвардии полковник Николай Бухаров, известный приятельскими отношениями с Пушкиным и служившим некогда в лейб-гусарах Чаадаевым. Вскоре Лермонтов обессмертит его в строчках: «гусар прославленных потомок, пиров и битвы гражданин».

Если вчитаться в прозу 30-х годов 19 века, описывающую жизнь петербургского высшего общества, неизбежно сложится впечатление, будто люди только и делали, что ходили на балы, играли в карты, волочились, мотались к цыганам в Павловск. И это вовсе не преувеличение. Узкая прослойка аристократии, разбавленная гвардейской молодежью, жила именно так. И средства позволяли, и служба. Точнее, именно наличие средств и давало возможность так служить.

У Лермонтова средства были. Их предоставляла ему его бабушка, Елизавета Алексеевна Арсеньева, урожденная Столыпина, посвятившая внуку всю жизнь. Известно, что по приходе в полк Михаил Юрьевич позволил себе приобрести у собственного эскадронного командира породистого рысака Парадера за 1580 рублей — жалование корнета за несколько лет. В полку он не столовался, если не считать обязательных ужинов в офицерском собрании и дружеских попоек. На квартире в Царском Лермонтова всегда ожидали слуги и повар. В общей сложности гвардейская жизнь внука обходилась Елизавете Алексеевне в 10 000 годовых ассигнациями.

Сослуживец Лермонтова граф Васильев писал: «Служба в полку была не тяжелая, кроме лагерного времени и летних кампанентов по деревням, когда ученье проводилось каждый день. На ученьях, смотрах и маневрах должны были находиться все числящиеся налицо офицеры. В остальное время служба обер-офицеров, не командовавших частями (корнет Лермонтов относился к их числу — прим. авт.), ограничивалась караулом во дворце, дежурством в полку да случайными какими-либо нарядами. Поэтому большинство офицеров, не занятых службою, уезжали в С.-Петербург и оставались там до наряда на службу. В Гусарском полку было много любителей большой карточной игры и гомерических попоек с оргиями, музыкой, женщинами и плясками. Лермонтов бывал везде, и везде принимал участие, но сердце его не лежало ни к тому, ни к другому. Он приходил, ставил несколько карт, брал или давал, смеялся и снова уходил. О женщинах, приезжавших на кутежи из С.-Петербурга, он говаривал: „Бедные, их нужда к нам загоняет“ или „На что они нам? У нас так много достойных любви женщин“. Из всех шальных удовольствий поэт более всего любил цыган».

Столь подробно остановился на повседневной стороне жизни Лермонтова в лейб-гусарах, чтобы в очередной раз оспорить образ поэта, созданный советскими учебниками литературы. Лермонтов вовсе не был убежденным революционером, безаппеляционным сторонником дела декабристов, врагом «света» и режима. Он пользовался всеми благами, доставшимися ему в силу происхождения. Он в принципе плохо себе представлял, откуда берутся деньги, и какова их цена. Отправляясь во вторую ссылку на Кавказ, он заехал в бабушкино имение Тарханы. Из любопытства, а также лелея уже мечту об оставке, попросил разрешения заняться немного хозяйством. Услышав жалобы крестьян, постановил их немедленно удовлетворить, что позволило Елизавете Алексеевне вынести сообразный вердикт: такое управление внука приведет к быстрому разорению.

Лермонтов принял присягу и служил Отечеству так, как и большинство его товарищей по сословию. О чем и сказал как-то: «Если будет война, клянусь Богом, буду всегда впереди». Стоит заметить, что поэт не считает необходимым уточнять, в какой именно войне он готов быть впереди. Долг и присяга обязали его сознание воспринимать любую войну против России, как требование встать в ряды воинов.

Разумеется, Лермонтов видел несправедливости мира и искал ответы на тревожащие его вопросы. И, конечно же, он работал. Не в офицерском качестве — как поэт. Его литературные поиски не замыкались в кругу личностных переживаний, столь свойственных молодым авторам. Но в этот мир Лермонтов сослуживцев не пускал.

«Приедается все» — писал другой поэт уже в ХХ веке. Первый бал Лермонтова в лейб-гусарском мундире состоялся 4 декабря 1834 года. До дуэли Пушкина с Дантесом оставалось два с небольшим года.

«Когда ты, ментиком блистая, торопишь серого коня»

Лейб-гвардии Гродненский гусарский полк. Образован в 1824 году в местечке Седлеце под Варшавой из поляков, служивших в армейских гусарских и уланских полках. Полковой праздник — 24 июля, день Благоверной княгини Ольги. В 1831 году полк за отличие в Польском походе получил права Старой гвардии и был переведен в Селищевские казармы под Великим Новгородом. В 1864 году возвращен в Варшаву. Традиционный полковой цвет — зеленый с серебром, лошади в эскадронах — караковые. Следует отметить, что с 1806 года в Русской армии существовал Гродненский гусарский полк, командиром которого был знаменитый генерал Кульнев, погибший в 1812 году в бою под Клястицами. В память об этом полк в 1824 году был переименован в Клястицкий гусарский.

Пушкин умер 29 января 1837 года. 7 февраля Лермонтов пишет последние 16 строк к уже разошедшемуся в списках стихотворению «Смерть поэта». 18-го он арестован. А уже 25-го военный министр граф Чернышев объявил решение государя, по которому корнет лейб-гвардии Гусарского полка Лермонтов переводится тем же чином на Кавказ, в Нижегородский драгунский полк.

Надо признать, насколько Лермонтову не везло в любви, настолько ему благоволила судьба в части сослуживцев и друзей. В первую ссылку поэту довелось представиться самому генералу Ермолову. Помог случай — бывший адъютант бывшего кавказского наместника передал через Лермонтова своему патрону письмо. Короткой встречи с опальным генералом оказалось достаточно, чтобы Алексей Петрович, умудренный жизненным и боевым опытом, летом 1841 года, получив весть о гибели Лермонтова, сказал: «Можно позволить убить всякого другого человека, будь он вельможа или знатный: таких завтра будет много, а этих людей не скоро дождешься!»

Следуя по Кавказу, Лермонтов познакомился с разжалованным офицером-декабристом Александром Бестужевым, более известным современникам в качестве писателя Марлинского, чьи «бестселлеры» расходились в книжных лавках в считанные дни. Подружился с разжалованным офицером за «события 14 декабря» князем Александром Одоевским, вскоре сгоревшим от кавказской лихорадки в Туапсе. Но войны Лермонтов в этот раз так и не увидел. Единственное, что рассказывал по этому поводу по возвращении в Петербург, так это историю, когда по неосторожности нарвался на трех черкесов, бросившихся преследовать его в районе Георгиевского укрепления. Но помог уйти хороший карабахский конь.

Лермонтова уберег от передовой начальник штаба Кавказского корпуса генерал-майор Владимир Вольховский, однокашник Пушкина по Лицею, получивший нужные письма из столицы. Хоть на словах он и говорил о том, что надобно отправить бывшего гвардейца в экспедицию против горцев, на деле все лето позволил ему провести в Пятигорске на излечении от простуды. Поначалу Лермонтов и в самом деле чувствовал себя прескверно — «весь в радикулитах». Но потом он сам пишет в письмах о том, как славно проводит время в окрестностях Пятигорска. Осенью боевые действия окончились, и Лермонтов потерял возможность «искупить в бою».

Однако, помог случай. В это время на Кавказ с государственным визитом прибыл сам император. На первый смотр в Геленджике Лермонтов, похоже, не успел прибыть. Что, вероятно, и к лучшему. Из-за непогоды смотр оказался сорван, и Николай Павлович сильно гневался. Зато 10 октября в Тифлисе смотр удался на славу. Больше других порадовали императора драгуны-нижегородцы. Уже на следующий день Николай, хорошо помня о многочисленных заступничествах, в частности, Василия Жуковского, наставника Цесаревича, и Александра Бенкендорфа, начальника Тайной канцелярии, приказал вернуть прапорщика Лермонтова в лейб-гвардии Гродненский полк, корнетом. Пока бумаги ходили в Петербург, потом возвращались в штаб Кавказского корпуса, поэт жил в Кахетии, где в ущелье Карагач стоял Нижегородский драгунский.

Помимо вспыхнувшей любви к Грузии Михаил Юрьевич вынес из непродолжительной службы в Нижегородских драгунах, чувство глубокого уважения к семье старого командира полка князя Александра Чавчавадзе, известного также за талантливого сочинителя и мецената. И не менее глубокое сочувствие к его старшей дочери Нино, вдове Александра Грибоедова. Лермонтов стал своим в их доме в Кахетии.

Какой же нелепой представлялась теперь почти годичной давности шутка с маскарадом, которую устроил всеобщий товарищ и гуляка преображенский прапорщик Костя Булгаков незадолго до отъезда Лермонтова в ссылку. Придя домой к поэту и не застав того, Булгаков увидел принесенный от портного новый мундир, в котором отныне Лермонтову предстояло существовать. Мундир для Петербурга не только диковинный, но совершенно смешной: шаровары, барашковая шапка, к ним — азиятская шашка. По уставу офицер тех лет не мог появиться в обществе в цивильном платье. Булгаков мысленно посочувствовал вчерашнему лейб-гусару, но скорый на выдумку быстро повеселел. А потом — переоделся в нижегородское и отправился фланировать по городу. Откуда ж было знать шутнику, что за несколько минут до его выхода на улицу великий князь Михаил Павлович наткнулся на разгуливающего по Петербургу Лермонтова в гусарской форме. Гнев командующего Гвардией не знал границ. Лермонтову грозило строгое наказание, так как великий князь крайне ревниво относился ко всему, что связано с военным этикетом. Не помогли бы и ссылки на бездельника-портного, затянувшего с работой. Но. проехал Михаил Павлович несколько сот метров, как увидел невысокую фигуру офицера в форме нижегородского драгуна, мелькнувшую впереди. Офицеры этого полка не баловали столицу визитами, и великий князь довольно хмыкнул оборотистости Лермонтова, успевшего так быстро привести себя в должный вид. «Молодец!» — подумал брат царя и простил. Что б он сказал, если б разглядел в том офицере Костю Булгакова? Теперь, после Кавказа, Лермонтову и в голову бы не пришло смеяться над особенностями драгунской формы. Он ехал на север из боевого полка.

Впрочем, Гродненских гусар в пристрастии к столичным бальным паркетам обвинить тоже было нельзя. Полк занимал казармы под Новгородом и являл собой один из немногих усешных примеров программы военных поселений, затеянных генералом Аракчеевым еще при прежнем императоре. И пусть поэт пробыл в гродненцах не более двух месяцев, он не мог не заметить особый стиль, присущий этому полку.

Лермонтов поселился в двухэтажном домике, где селились все холостые офицеры полка, получившим в обиходе прозвание «Сумасшедший дом». Комнату он разделил с корнетом Краснокутским, также склонным к словесности. Правда, его любовь выражалась иначе, чем у Лермонтова. Краснокутский знал десять языков. И один из шуточных стихов Михаила Юрьевича, адресованный сослуживцу из 4-го эскадрона Михаилу Цейдлеру, является вольным переводом из Мицкевича, а подстрочник делал как раз Краснокутский.

Говорят, в их комнату офицеры ходили, как на экскурсию. Все стены были изрисованы и исписаны стихами. К сожалению, позже дом ремонтировали и стены закрасили. Оставалось одно напоминание — фамилия Лермонтова, вырезанная ножом. В Селищевских казармах поэт рисовал не только на стенах. Сохранились две его живописные работы маслом — «Воспоминание о Кавказе» и «Черкес», а также его собственный портрет, исполненный кем-то из господ офицеров.

Интеллектуальная жизнь разбавлялась обычными офицерскими буднями в глубинке. Охотились, много и вкусно ели — природа баловала дарами, ездили верхом. Также, а Гродненском гусарском любили играть по-крупному. Устав запрещал офицерам азартные игры в полку, но в отдалении от петербургского глаза нарушали охотно. Лермонтов это почувствовал буквально в первый же день появления в полку. Он прибыл 26 февраля, явился к командиру полка князю Багратиону-Имеретинскому, получил назначение в 4-й эскадрон, пообедал, а после проиграл офицеру Арнольди..800 рублей. Кстати, Арнольди оставил о Лермонтове очень «теплые» воспоминания. А именно: Я не понимаю, что о Лермонтове так много говорят. В сущности, он был препустой малый, плохой офицер и поэт неважный. В то время мы все писали такие стихи". Александр Иванович Арнольди впоследствии дослужился до генерала.

В апреле 1838 года в полк пришел приказ о переводе Лермонтова в лейб-гусары.

«Чу, дельный выстрел! Прожужжала шальная пуля. Славный звук»

Об этом подвиге не мог не знать Лермонтов, переведенный в Тенгинский пехотный полк спустя считанные месяцы. Но прежде — о последнем петербургском периоде службы в лейб-гусарах.

За годичное отсутствие Лермонтова жизнь в Софийских казармах Царского села не слишком изменилась. Служба!

Летом 1839 года корнет удостоился получить в числе прочих офицеров высочайшие благоволения, объявленные в приказах за «бывшие в высочайшем присутствии смотры, парады, маневры и ученья» от 23 июня, 14, 15, 26, 27, 39, 31 июля, 2 и 7 августа. 6 декабря Лермонтов произведен в поручики. Это сейчас не слишком понятно, что особенного в чине лейтенанта. А в то время гвардии поручик — это армейский капитан. Лермонтову едва исполнилось 25.

Казалось бы, карьера налаживается.

Лермонтов всю жизнь вольно или невольно «чистил себя под Пушкиным». Отсюда и так много связывающих двух поэтов духовных нитей, так много странных совпадений в их судьбах. 16 февраля 1940 года на балу у графини Лаваль между лейб-гвардии гусарским поручиком и сыном французского посла де Барантом состоялся прескверный разговор. Причину недоброжелательных отношений объясняют как соперничеством в ухаживании за княгиней Щербатовой, так и странными претензиями де Баранта в связи со строками Лермонтова из стихотворения «Смерть поэта», в которых якобы нанесено оскорбление всей французской нации.

История сохранила диалог в подробностях, и совершенно очевидно, что де Барант, как сказали бы сейчас, нарывался. И — нарвался.

Дуэль состоялась через два дня. При поединке на шпагах оружие Лермонтова сломалось при выпаде. Перешли на пистолеты. Барант дал промах. Лермонтов выстрелил в сторону. Военные власти узнали о дуэли со значительным опозданием. Лермонтова арестовали только 11 марта. Он дал показания, и военно-судная комиссия признала, что поручик, прежде всего, защищал честь русского офицера. Но де Барант не успокоился. Он стал распространять в свете слухи, будто Лермонтов лжет, и выстрела в сторону не было. Лермонтов в свою очередь узнал об этом и пригласил француза посетить его в заключении. Разговор кончился повторным вызовом. И вот тут военно-судебная машина заработала на полную мощь. С формальной точки зрения русский офицер совершил целый ряд серьезных проступков: не донес о свершившейся дуэли, предложил стреляться вторично, тайно принимал человека, находясь под арестом. С неформальной — скандал приобретал международный резонанс.

Стоит заметить, что еще со времен Петра Первого дуэли в России были запрещены, и участие в них, даже намерение участвовать требовало жестокого наказания вплоть до лишения жизни. На практике таких случаев не зафиксировано, но наказывать — наказывали. Причем, амплитуда наказаний громадна. От трехдневного ареста до лишения чинов и дворянства вкупе с каторгой.

С Лермонтовым решили поступить строго. От весьма жесткого приговора его спас человек, который, узнав о гибели поэта уже на другой дуэли, бросил: «Туда ему и дорога». Имя этого противоречивого человека — император Николай Первый.

В решении суда значилось: содержать в гауптвахте три месяца, затем лишить чинов и дворянства и сослать рядовым на Кавказ в действующую армию. Николай ограничился рескриптом: тем же чином в Тенгинский пехотный полк. Немедленно.

13 апреля Лермонтов отбыл из Петербурга. Символично, что на прощальном вечере у Карамзиных в путь его провожала вдова Пушкина Наталья Николаевна.

Были, видимо, причины, по которым император хотел удалить Лермонтова из Петербурга надолго. Сегодня мы сильны лишь гипотезами. Одну из них высказал биограф и исследователь Лермонтова Юрий Беличенко: искать ответ стоит в биографии императрицы Александры Федоровны, супруги Николая Павловича. Неслучайно ведь вслед ссыльному понеслась на Кавказ депеша: поручика Лермонтова ни под каким видом не удалять из фронта полка. В переводе это означает, что поэта не следовало использовать в боевых операциях, что автоматически лишало его возможности отличиться и получить право на реабилитацию.

Однако на Кавказе генералы подобрались боевые во всех отношениях. Командующий войсками на Кавказской линии генерал Павел Граббе, тот самый, что был когда-то адъютантом у Ермолова, отправил Лермонтова не в Анапу, где ждал его в качестве командира роты батальонный командир полковник Константин Данзас, секундант на последней дуэли Пушкина. Граббе включил поэта в Чеченский отряд генерала Галафеева, которому предстояло весьма горячее дело.

Отряд выступил из крепости Грозная 6 июля. После ряда мелких стычек и карательных операций у Большого Атагу, Гойтинского леса и села Урус-Мартан отряд вышел к речке Валерик в Гехинском лесу. Боевое крещение Лермонтов получил именно тут — 11 июля 1840 года. Вспоминая сражение, он по горячим следам писал: «У нас убыло 30 офицеров и до 300 рядовых, а их 600 тел осталось на месте — кажется хорошо! — вообрази себе, что в овраге, где была потеха, час после дела пахло кровью».

14 июля отряд вернулся в Грозную, а 17-го вновь выступил из крепости — в сторону Темир-Хан-Шуры в Дагестане. Экспедиция продолжалась три недели.

А в сентябре из штаба в Петербург уходит представление к наградам отличившихся при Валерике. Среди прочих фамилий — Лермонтова. В пояснении говорилось, что «офицер этот, несмотря ни на какие опасности, исполнял возложенное на него поручение с отличным мужеством и хладнокровием и с первыми рядами солдат ворвался в неприятельские завалы. Испрашивается орден св. Владимира 4 степени с бантом». Правда, в штабе для Лермонтова по причине осторожности, испрашивали только орден св. Станислава 3-й степени.

Документ сохранился, причем, с царскими пометками. Фамилии нескольких офицеров, включая Лермонтова, подчеркнуты, а рядом приписка: «Высочайше повелено поручиков, подпоручиков и прапорщиков за сражения удостаивать к монаршему благоволению, а к другим наградам представлять за особенно отличные подвиги». Тем интереснее, ибо находившиеся в том же списке корнет Глебов и поручик Евреинов получили ордена св. Анны 4-й степени.

Бумаги бумагами, а воевать надо. Галафеевский отряд вновь уходит в предгорья. Лермонтов прикомандирован по кавалерии. 29 сентября и 3 октября (в последний день своего рождения! — прим. авт.) поручик отличается в боях. А 10 октября принимает отряд охотников из сорока человек казаков и прочих кавалеристов, коим ранее командовал выбывший по ранению разжалованный некогда Руфин Дорохов. Да-да, Руфин Иванович, ставший позже прототипом одного из толстовских героев «Войны и мира» — Долохова.

Сам Дорохов отличался нечеловеческой храбростью, а по молодости лет — и беспричинной дерзостью. Снискав славу бретера, будучи неоднократно разжалован за дуэли, он вновь обретал офицерский чин на Кавказской войне, партизаня с группой таких же беззаветно смелых и отчаянных ребят. Сменить самого Дорохова на посту командира — уж только для этого поступка нужна была ой какая отвага. Лермонтов рискнул. И не подвел своего предшественника. «Невозможно было сделать выбора удачнее: всюду поручик Лермонтов, везде первый подвергается выстрелам..» — писал в представлении генерал Галафеев. Вскоре отряд Дорохова стали именовать Лермонтовским отрядом.

В боях прошли октябрь и половина ноября. 9 декабря начальник 20-й пехотной дивизии генерал-лейтенант Галафеев пишет рапорт с просьбой перевести Лермонтова назад в гвардию тем же чином. Похоже, бумаги сталкиваются в пути и разбегаются по адресам. Потому как в ответ 11 декабря военный министр Чернышев сообщает о решении государя императора откликнуться на просьбы госпожи Арсеньевой и повелении предоставить поручику Лермонтову двухмесячный отпуск в Петербург.

Эх, подай бабушка Елизавета Алексеевна свое прошение двумя неделями позже! Эх, отправь генерал Галафеев свой рапорт неделей раньше!

Запоздал и рапорт командующего всей кавалерией действующего отряда на левом фланге Кавказской линии полковника князя Голицына о награждении Лермонтова золотым оружием «За храбрость!» — награда аналогичная ордену св. Георгия 4-й степени. Понятно, что царь отказал — ведь наградил уже отпуском!

31 декабря приказом по Тенгинскому пехотному полку 20-й пехотной дивизии поручик Лермонтов зачислен в полковые списки налицо. То есть, впервые оказался, наконец, в лагере собственной части. Чтобы вскоре его покинуть.

Лермонтов прибыл в Петербург в дни масленицы 1941 года. День своего возвращения на фронт он уже определил — 9 марта. Он также понимал, что весенние экспедиции начнутся не позднее середины апреля, а значит, надобно быть там, на передовой. Почему? Расчет прост: либо убьют, либо удастся выслужить отставку. Насмотревшись на реалии войны, Михаил Юрьевич решает для себя, что долг отдан, служба в Петербурге в случае прощения после Кавказа будет в тягость, а главное — литература занимает в его жизни теперь главное место. Не творчество как таковое — оно всегда превалировало в его жизни. Именно литературная работа во всем ее многообразии, включая издание собственного журнала.

Тем удивительнее и необъяснимее поступок, который совершает опытный уже офицер сразу же по приезду в столицу. Он сам пишет об этом с некоторым скепсисом в собственный адрес: «я на другой же день отправился на бал к г-же Воронцовой, и это нашли неприличным, дерзким. Что делать? Кабы знал, где упасть, соломки б подстелил..». Но ведь не мог не знать! Или за месяцы кавказской мясорубки забыл, что прибывающий в столицу офицер обязан согласно уставу первым делом явиться к военному коменданту и зарегистрироваться. А уж потом — балы! Да еще такие, на которых присутствует великий князь Михаил Павлович.

Отпуск был прерван. Лермонтов с новой подорожной выехал на Кавказ. В Тенгинский пехотный полк, в расположение которого так и не прибыл. Но это уже другая — трагическая — история, прямого отношения к военной службе поручика Лермонтова не имеющая. За исключением одного самого важного факта. Отставной майор Мартынов, убивший поэта 15 июля 1841 года, вместе с ним учился военному ремеслу в юнкерской Школе, вместе служил в Гвардейском корпусе в Санкт-Петербурге, только в кавалергардах. Вместе с Лермонтовым воевал осенью 1940 года. Такой вот товарищ по оружию.

Как-то весьма далекий от словесной эквилибристики французский кавалерийский генерал Антуан-Шарль Луи де Лассаль обронил: «Гусар, не убитый до тридцати лет — не гусар!». Сам граф, отчаянный смельчак и рубака, любимец Наполеона погиб в битве при Ваграме в 1809 году от пули, попавшей ему в лоб. Однако было ему тогда уже 34 года.

К великому несчастью граф де Лассаль не всегда ошибался.

Даром что француз.

Опубликовано в журнале «РУССКИЙ МИР.RU» N10, Октябрь 2009.