 |
| ИА «Белые воины» | Петр Дукмасов | 23.04.2009 |
Глава I
 |
| Генерал М.Д. Скобелев |
В Люле-Бургасе Скобелев получил приказание от главнокомандующего — приостановить движете в Чорлу, который в это время был занять уже кавалерией Струкова. Согласно этого приказания, конница наша должна была приостановиться, и в этом пункте проходит демаркационная линия.
В Люле-Бургасе Скобелев со своим штабом уселся на поезд, и мы снова прокатились по турецкой железной дороге до города Чорлу. Здесь опять уселись на коней и рысью доехали до Чаталджи. Путь наш от Чорлу до Чаталджи был чрезвычайно утомителен. Дорога отвратительная, попорченная турками, грязь от продолжительных дождей страшная. Проехав по шоссе от Чорлу по направлению к городу Силиври верст 25−30, мы свернули влево на проселочную дорогу, и на другой день только вечером добрались до Чаталджи. По пути мы обгоняли двигавшиеся войска, которые с величайшими усилиями спешили вперед.
Особенно тяжело было двигаться артиллерии: люди и лошади общими усилиями вытаскивали тяжелые орудия из глубокой грязи, и этим сильно утомлялись. Ночь войска проводили тут же на дороге, в грязи.
Чаталджа — довольно хорошенький городок в чисто восточном вкусе, т — е. с узкими, грязными улицами, но довольно порядочными домами. Скобелеву отвели квартиру в богатом турецком доме с роскошною обстановкой. Мы разместились возле него тоже с некоторым комфортом.
Вскоре к Чаталдже подошла и пехота.
Таким образом, мы очутились всего в расстоянии нескольких десятков верст от Константинополя — сердца империи оттоманов.
В Чаталдже Скобелев объявил всем войскам о перемирии. Назначена была демаркационная линия с тех мест, где находились наши передовые кавалерийские части. Только благодаря энергии Скобелева и его войск мы овладели с поразительною быстротой таким громадным районом неприятельской земли, встречая на каждом шагу препятствия и затруднения.
В Чаталдже нам пришлось пробыть довольно долго. Скобелев получил от главнокомандующего категорическое приказание не двигаться далее, и ни в каком случае не переходить демаркационную линию, которая тянулась от берега Мраморного моря у Беюк-Чекмедже вверх по реке Карасу на деревню Киржалы и озеро Деркос до Черного моря.
Река Карасу представляла для турок естественную оборонительную линию, и действительно, на левом берегу ее ясно обрисовывался целый ряд редутов, воздвигнутых на пути нашего наступления. Впрочем, согласно условиям перемирия, турки обязаны были очистить все эти укрепления и отойти за вторую оборонительную линию — за реку Ташлы-дере, и расположиться между городом Кучук-Чекмеджи (у Мраморного моря) и деревней Акбу-наром (у Черного моря).
Таким образом, полоса земли между реками Карасу и Ташлы-дере должна была оставаться нейтральною. Однако ж, турки не выполняли условия перемирия, и мы ясно видели на неприятельской позиции за рекой Карасу красные фески турецких солдат и выглядывавшие из редутов дула орудий. Скобелева это ужасно бесило, и спустя дня три по приезде в Чаталджу, он решился ехать сам на неприятельскую позицию, и заставить турок убраться назад.
— Господа, будьте готовы — предупредил нас Михаил Дмитриевич, — завтра утром поедем осматривать неприятельские редуты.
И действительно, на следующий день Скобелев, в сопровождении своей свиты, начальника кавалерии отряда, генерала Струкова, и начальника штаба, полковника Гродекова, выехал из Чаталджи по дороге к городу Кучук-Чекмеджи.
Всего нас было с казаками человек пятнадцать.
Проехав по дороге верст пять, Скобелеву вдруг пришла фантазия свернуть вправо, и он напрямик поскакал к большому редуту, расположенному за рекой Карасу, на котором виднелось несколько турецких солдат, а из-за насыпи грозно выглядывали два громадных орудия.
Скоро мы спустились к реке; но переехать через нее оказалось невозможным, так как берег в этом месте был очень болотист.
— Чорт знает что такое! — сказал рассерженный этим генерал. — Господа, отыщите-ка брод, где бы нам удобнее перебраться на ту сторону…
Несколько человек из нас попробовали было переправиться, но лошади наши грузли, проваливались, и мы должны были отказаться от своих попыток.
— Здесь невозможно перебраться, ваше превосходительство, — сказал кто-то из ординарцев. — Надо ехать вверх по реке версты три — там есть мостик.
— Вы бабы какие-то, а не офицеры! — рассердился окончательно генерал, и решительно направил коня прямо в болото. Умная лошадь, чувствуя под ногами нетвердую почву, стала упираться, фыркать и не хотела идти вперед.
Скобелев вспылил, выругался, и сильно вонзил шпоры в бока сопротивлявшегося животного. Последнее рванулось вперед, и в то же мгновение передние ноги его провалились в липкую грязь; не будучи в состоянии вытащить их из этой тины, лошадь медленно повалилась на бок вместе со своим седоком… С трудом вытащили мы сильно сконфуженного и ругавшегося генерала из-под коня. Он в ту же минуту, не дав даже себя обчистить от грязи, снова очутился на лошади, не переставая ругаться…
В это время мы увидели, что сотник Харанов, который тоже отправился отыскивать брод, в некотором расстоянии от нас, спустился к реке и, не смотря на почти обрывистый берег, перебрался благополучно на противоположную сторону.
— Ну вот, видите, Харанов нашел же переправу — сказал Михаил Дмитриевич, и поскакал к этому месту.
С громадными усилиями переправились мы вплавь на противоположный берег, причем Скобелев и Гродеков больше всех, кажется, промокли в воде, и очутились, таким образом, на нейтральной полосе, где ни мы, ни турки не имели, собственно, права находиться.
До большого редута оставалось еще около полторы версты.
Несколько турецких солдат, бывших в редуте, увидя нас, пустились на утек.
— Господа, догоните этих чертей, и воротите — приказал Скобелев, и несколько офицеров с казаками марш-маршем понеслись по турецкой позиции за удиравшими красными фесками. Вскоре мы доехали до редута и туда же привели пойманных и перепуганных османов.
— Скажите им — обратился Скобелев к переводчику Луцканову, который всегда сопровождал генерала, — что они не смеют показываться здесь, на нейтральной полосе. Пусть они передадут своим пашам, что если еще будет нарушено это условие перемирия, то я со своими войсками немедленно же займу все эти редуты.
Переводчик объяснил требование генерала турецким солдатам, и они, отдав честь, обещали все это в точности сообщить своим начальникам.
Затем их отпустили, и мы занялись осмотром турецких укреплений. Редут, на котором мы находились, был расположен на довольно возвышенном и открытом месте, и представлял из себя весьма солидную преграду для атакующего, и вместе сильное прикрытие для обороняющегося.
Два громадных орудия были расположены у исходящих углов, и одно на середине фаса. Замков и колец в них не было — их, очевидно, увезли с собой турки, Вокруг редута были устроены в два ряда траншеи, так что атакующие подвергался трехъярусному убийственному огню.
— А что, господа — обратился к нам Скобелев, осмотрев внимательно эти гигантские сооружения, — не легко, ведь, было бы нам брать эти позиции! Укрепления очень сильные, местность открытая, да, к тому же, перед фронтом река с такими недоступными берегами… Еще хорошо, что мы так близко стоим к этой позиции! В случай неприятельских действий, мы успеем раньше турок захватить эти редуты… Ну, теперь, господа, продолжал он, — поедем к Мраморному морю, к Беюк-Чекмедже. Кстати, осмотрим и остальную часть позиции.
Крупною рысью направились мы на юг, вдоль течения реки Карасу. Через каких-нибудь полчаса мы уже подъезжали к г. Беюк -Чекмедже. Чудная картина Мраморного моря все явственнее, все красивее обрисовывалась перед нашими глазами. Несколько парусных и паровых судов, маленьких лодочек и баркасов белели и чернели на зеркальной поверхности чудного южного моря. Воздух становился все свежее, все легче и свободнее дышалось.
Лошади наши без всяких понуканий сами охотно неслись к этой манящей синей водяной площади.
Вот, наконец, мы подъехали к самой окраине города. Но он как бы мертвый: все дома и лавки закрыты, на улицах не видно никакого движения…
Мы ехали по узким улицам совершенно безлюдного города. И только изредка, заслышав топот наших коней, из калитки выглядывала испуганная физиономия какого-нибудь грека, и тотчас же быстро пряталась обратно, а калитка крепко захлопывалась перед нашими глазами.
— Эй, братушка — кричали мы ему, — где тука илга кофан?
Но калитка не отворялась уже и физиономия не высовывалась. Таким образом мы проехали по улицам всего города и никого не могли расспросить.
У самого моря только мы встретили несколько греков.
— Спросите у них — сказал генерал Луцканову, — куда подавались все жители?
Греки с удивлением, с некоторым испугом даже смотрели на нас.
Луцканов обратился с этим вопросом к старому носатому греку и при этом объяснил, что перед ними находится сам генерал Скобелев.
Грек снял феску, почтительно поклонился Скобелеву и начал что-то объяснять переводчику.
— Он говорить — обратился Луцканов к генералу, — что турецкие власти приказали всем жителям покинуть город ввиду того, что русские войска будут их бомбардировать, и большинство жителей, действительно, покинуло свои жилища. Затем приказано было всем судам частных владельцев тоже прибыть в Константинополь, и для этой цели приезжало несколько турецких пароходов, которые конфисковали все, даже маленькие лодки. В случае невыполнения требования турки угрожали разорить город со стороны моря…
— Передайте ему — сказал Михаил Дмитриевич, выслушав Луцканова, — что все это чепуха: если русские и займут город, то жителям ничего дурного не сделают. Все их имущество и они сами будут находиться под охраной русских законов. За все же, что у них возьмут, будет уплачено немедленно деньгами. Скажите им, что мы не враги, а друзья их…
Греки просияли, услышав от Луцканова слова Скобелева, и почтительно начали выражать свое расположение к нам.
Старый же грек обратился к Скобелеву с просьбой заахать к нему позавтракать. Михаил Дмитриевич изъявил на это полное согласие; мы, конечно, обрадовались этому еще больше, так как порядком протряслись, и сильно проголодались.
Дом грека был почти на самом берегу моря. Мы слезли с коней и поднялись во второй этаж. Не смотря на голод, мы невольно залюбовались с балкона прелестною картиной моря, и окрестною береговою полосой Чекмеджийского залива.
Несколько судов стояло на якорях под испанскими и греческими флагами.
— Это что же — испанские суда? — спросил Скобелев грека.
— Нет — ответил последний, — это суда наших же горожан-купцов. Но они, боясь конфискации, ходят под флагами других наций, благодаря тому, что капитаны у них иностранцы…
Между тем подан был завтрак с хорошим красным вином, и мы с аппетитом закусили на самом берегу Мраморного моря.
— Вы заплатите ему за завтрак — сказал Михаил Дмитриевич Луцканову.
Грек сначала отнекивался, не желая вовсе брать платы, но, увидев в кошельке у Хомичевского, который исполнял у Михаила Дмитриевича обязанность казначея, целую кучу блестящих желтеньких монет, он вдруг перестал сопротивляться и быстро спрятал в огромные карманы своих широчайших штанов несколько предложенных ему полуимпериалов.
Алчная натура коммерсанта — грекоса сейчас же сказалась!
Распростившись с хозяином, мы вышли снова на улицу и уселись на коней.
Сначала мы ехали по Силиврийскому шоссе, а затем свернули вправо, и проселком направились к Чаталдже. После плотного завтрака и хорошего вина все были в самом прекрасном расположении духа. По дороге завязался общий разговор о роскошной природе берегов Мраморного моря, о турках, о дальнейшем нашем движении. Затем разговор перешел незаметно на лошадей. Генерал Струков, страстный кавалерист, начал расхваливать английских скакунов, превознося их выносливость и быстроту. Сам он ехал на прекрасной чистокровной английской лошади, очень дорогой вероятно, чистенькой, изящной и выхоленной.
— Если бы ваш конь, ваше превосходительство — заметил я генералу, — нес точно такую же службу, как наши, казачьи, был так же навьючен, так плохо кормлен, и так плохо присмотрен, он наверное, не вынес бы этих невзгод…
— Да самое лучшее, господа — прервал меня Скобелев, — давайте скакать и на практике докажем, чья лошадь возьмет!
— Прекрасно, с удовольствием — согласились все.
Нужно заметить, что большинство офицеров в свите Скобелева были пехотинцы, и лошадей имели очень незавидных. Только у Скобелева, у Харанова и у меня кони были довольно порядочные.
Местность по сторонам дороги лежала открытая, слегка волнистая; вправо от нас красиво извивалась речка Атчирас. До Чаталджи оставалось еще около семи верст.
— Ну-те-с, господа, приготовьтесь — продолжал Скобелев.— Раз, два, три!
Шпоры и нагайки впились одновременно в бока наших лошадей, и мы марш-маршем ринулись вперед. Я и Харанов скоро опередили всех, и около версты скакали во главе мчавшейся во весь дух кавалькады в 15 человек.
Но на второй уже версте нас обогнал Струков на своем красивом гнедом скакуне, и мы, волей-неволей, должны были уступить ему пальму первенства.
Наконец, после трехверстной бешеной скачки, мы снова собрались все вокруг Скобелева и, оживленно болтая, въехали в город.
Эти поездки и рекогносцировки составляли единственное для нас развлечете. Впрочем, из Сан-Стефано приехали как-то две довольно смазливых француженки, и по вечерам распевали нам всевозможные пикантные шансонетки.
Кроме нас, Скобелева со штабом, их являлась слушать и масса офицерства, полковников, командиров и даже солидных генералов. Особенно была мила одна из этих певиц — мадемуазель Жеди, и к ней очень благоволил Михаил Дмитриевич.
Так тянулась наша жизнь в Чаталдже — мирно, тихо, и довольно скучно.
В начале февраля пронесся слух, что скоро главнокомандующий продет по железной дороги в Сан-Стефано. Действительно, 11 февраля нам приказано было всем собраться на станцию железной дороги, отстоящей ют города верст на десять.
Сюда же прибыли все начальники частей войск, расположенных около Чаталджи, и депутаты от города с хлебом-солью.
Около семи часов вечера прибыл великокняжеский поезд. На станции главнокомандующий был встречен Скобелевым, почетным караулом, всеми офицерами и депутацией.
Скобелев отрапортовал Его Высочеству, вышедшему из вагона на платформу. Николай Николаевич поздоровался со Скобелевым, с высшими чинами, с почетным караулом и любезно принял хлеб-соль от депутации; затем направился наверх, в отведенные для Его Высочества покои.
Генералитет и высшее начальство направилось туда же, а более мелкий люд атаковал шатер, разбитый возле станции, в котором помещался буфет.
В свите у главнокомандующего было довольно много моих хороших знакомых, и скоро у нас завязался самый оживленный разговор за одним из столиков, на котором, конечно, появилось несколько бутылок вина. Тема была самая животрепещущая — перемирие, Константинополь.
Под влиянием выпитого вина, я в споре употребил несколько крепких слов, столь свойственных русскому человеку, и совершенно не заметил, что в это время к шатру нашему подошел начальник штаба действующей армии, генерал Непокойчицкий, со своим помощником, генералом Левицким.
Меня кто-то толкнул; я оглянулся, и тогда только заметил, что генералы очень косо взглянули в нашу сторону.
Через несколько минут меня потребовал к себе Скобелев, которому сообщили уже о моем поведении.
— Что это вы там распустили язык? — довольно сурово встретил меня генерал.— Извольте сейчас отправиться обратно в Чаталджу, а завтра вы будете арестованы!'
Оправдываться было бесполезно, и я, распростившись с боевыми сотоварищами, поехал восвояси.
Дорога от вокзала в Чаталджу проходила в объезд болота, через которое напрямик, на протяжении около двух верст, устроен был для пешеходов мостик.
«Не попробовать ли переехать через этот мостик!» подумал я, и направил на него своего коня, хотя ширина мостика была не более ½ аршин. Лошадь моя была спокойная, ловкая и я за нее ничуть не боялся.
Какой-то пехотный офицер, ехавший тоже с вокзала в город, рискнул взять с меня пример, и горько поплатился за свою смелость. Лошадь его испугалась шедшего на встречу пешехода, шарахнулась в сторону, и всадник с лошадью очутились в болоте, в грязи…
С большим усилием нисколько человек вытащили их оттуда… Смешно было смотреть на перепуганного офицера, всего в грязи…
На следующий день я еще лежал в постели, как явился ко мне не помню кто из моих товарищей, и со смехом объявил мне, что Скобелев приказал арестовать меня на трое суток домашним арестом.
— Домашним арестом на три дня? — удивился я.
— Не веришь, так посмотри! — сказал приятель в’Ьстяик и указал на дверь.
Я босиком вскочил с постели, подбежал к двери и отворил ее — в коридоре у порога, действительно, стоял часовой с ружьем в руках.
— Ну, что, поверил? С тебя, брат, магарыч! — зло подшутил он.
— Что ж, это можно. Эй, принести нам вина!
Комната, где я помещался, находилась во втором этаже турецкого дома. Рядом со мной, в соседней комнате, поместился священник какого-то пехотного полка, совершенно мне незнакомый. Поп по целым дням сидел дома и пил чай. Двери моей комнаты и батюшкиной находились, таким образом, рядом. Мне вдруг пришла дикая фантазия переставить часового от своей комнаты к соседней и арестовать, таким образом, попа. Целое утро ко мне являлись товарищи и я провел время превесело. Хохотали и острили без умолку.
Около часу дня я преспокойно вышел из комнаты, и часовой, не зная моего лица и принимая меня за гостя, беспрепятственно меня выпустил.
В это время подошел разводящий, и я его уверил, что арестованный сидит не у той двери, где стоит часовой, а в соседней.
Разводящей поверил, и приказал часовому передвинуться на два шага вправо.
Офицерство, бывшее у меня, хохотало до упаду.
Через несколько времени батюшке вздумалось выйти из дому. Но только что он отворил дверь, как часовой солдат остановил его со словами: «не приказано пущать».
Перепуганный поп сейчас же спрятался обратно.
Конечно, я объяснил потом разводящему свою шутку и засел снова в свою комнату.
Вечером ко мне зашел Хомичевский, и сообщил, что Скобелев меня простил и зовет ужинать.
— За обедом он спросил про тебя, и Лисовский рассказал про твою проделку с попом. Сначала Скобелев ужасно рассердился, но когда ему рассказали, как перепуганный батюшка, выйдя из своей комнаты, увидел часового, который не пустил его со словами: «не приказано пущать!», Михаил Дмитриевич расхохотался и сказал: «Этот Дукмасов вечно что-нибудь выдумает! Уберите часового от этой обезьяны, и притащите его вечером ужинать!»
— Ну нет, брат, шалишь, ужинать я не пойду! — решил я разыграть роль обиженного, и действительно не пошел.
На другой день, за завтраком, Скобелев пожурил меня за поминовение родителей на вокзале, и за шутку с попом, и тем дело и кончилось.
Через несколько дней я уехал в Сан-Стефано.
— Ваше превосходительство, обратился я к генералу,—позвольте мне отправиться в Сан-Стефано!
— Это зачем? — спросил он.
— Дам проводить…
— Каких это дам?
— А француженок ваших… Как же они без кавалера отправятся!
— А вы их не съедите по дороге? Ну поезжайте; только, Бога ради, без историй. Да можете, впрочем, и не возвращаться: отряд наш, все равно, скоро туда двинется.
С некоторыми приключениями добрался я по железной дороге до Сан-Стефано, нанял себе здесь квартиру и по целым дням шатался по улицам или сидел на берегу моря. Русского люда в это время уже было здесь немало: мундиры всех родов оружия попадались на каждом шагу. Из Константинополя наехала масса коммерсантов, разных аферистов и прихвостней, жаждущих наживы, и наперерыв предлагали свои услуги. Рожи этих господ — юркие, плутоватые, антипатичные — принадлежали большею частью к еврейской, греческой и армянской национальностям. С каждым днем улицы Сан-Стефано — обыкновенно тихого дачного городка — делались все люднее, оживленнее. Всевозможные певицы, самой сомнительной нравственности, наводнили Сан-Стефано, и своими завываньями в разных кафе-шантанах усердно обчищали карманы русского офицерства… И много русского золота, заработанного тяжелым трудом, лишениями, и часто кровью, перешло в карманы этих недостойных, мизерных людишек.
Вскоре прибыл и Скобелев со своим отрядом; войска расположились в деревнях, ближайших к Сан-Стефано.
По заключении же мира Михаил Дмитриевич со штабом перешел из деревни в Сан-Стефано, и поместился в том самом доме, где граф Игнатьев подписал мир с турками.
Я с Лисовским и капитаном генерального штаба Мельницким заняли одну большую комнату также красивого дома, у самого берега моря.
К обеду мы все ежедневно собирались Дмитриевича, и в этой самой исторической комнате подписана была, наконец, свободная жизнь болгарскому народу, весело проводили время за вкусною трапезой,
Так шло время — мирно, праздно, довольно весело, хотя и безалаберно.
Как-то за обедом (в марте месяце) Скобелев объявил нам, чтобы на следующий день мы были готовы сопровождать верхами Великого Князя, который поедет с визитом к султану.
Около десяти часов утра Скобелев, окруженный своими офицерами, подъехал к красивому дому главнокомандующего. Площадь вся уже была запружена свитой Его Высочества, и свитами других отрядных начальников, которые тоже должны были сопровождать Николая Николаевича.
Через несколько минут на крыльце показался главнокомандующий, поздоровался с конвоем и присутствующими офицерами, и уселся на своего красивого бурого жеребца.
Во главе громадной и пестрой свиты офицеров и конвойных лейб-казаков, окруженный блестящим генералитетом, Его Высочество поехал сначала по набережной, а затем в северо-восточном направлении по устью реки Алибей-Су, вливающей свои тихие воды в знаменитый и исторический Золотой Рог. Вблизи главнокомандующего ехало тоже несколько провожатых турок в своих синих куртках и красных фесках и с ними переводчик главной квартиры — красавец Христи, высокого роста мужчина с громадными, типичными усами, в своем национальном черногорском костюме и маленькой шапочке.
Роскошная погода, легкий, прохладный ветерок с моря, чудная растительность теплого юга, и очаровательные виды окрестностей древней Византии — все это действовало особенно благотворно на паше душевное настроение. «Вот бы нам этот чудный уголок!» невольно думал я, любуясь этою величественною, грациозною панорамой исторического города, потонувшего в зелени садов, над которыми в разных местах резко выделялись стройные минареты мусульманских храмов.
Главнокомандующий ехал то рысью, то шагом, и весело беседовал с окружавшими его лицами. Всего до устья Алибей-Су было около 15 верст, и мы проехали это расстояние в час с небольшим Здесь главнокомандующего уже ожидали нисколько паровых катеров с нашими моряками, на которые пересели Его Высочество с высшими чинами; нам же разрешено было ехать верхом в европейскую часть города, т. е. в Перу.
Переехав по мосту через реку Алибей-Су, я со своими товарищами и в сопровождении проводника направились по улицам Константинополя к «Отель Англетер», куда Скобелев приказал отвести и своего коня.
Заняв номера и пообедав наскоро, мы снова вышли на улицу. В комнате как-то не сиделось, тянуло на воздух, хотелось скорее осмотреть этот чудесный Царьград, который с детства еще, при изучении древней русской истории, при чтении походов Олега и набегов моих предков-казаков, рисовался в моем воображении каким-то мифическим, очаровательным уголком.
Ничего особенного, впрочем, не оказалось на самом деле: обыкновенные дома, обыкновенные, и довольно грязные для столицы, улицы, масса отвратительных собак на каждом шагу, и почти полное отсутствие жизни и движения… Вообще, издали Константинополь кажется эффектнее, грандиознее, величественнее… Главное красит его — море, Босфор и Золотой Рог!
Офицерство наше, и конвойные казаки, и драгуны буквально наводнили европейскую часть города, и заняли все гостиницы, рестораны.
На каждом шагу слышался звон шпор и грохот распущенных сабель по турецким мостовым, слышался оживленный русский говор и веселый смех. Можно было подумать, что этот город уже давно находится во власти северных славян!
И только турецкие солдаты-часовые, торчавшие у разных складов, арсеналов, гауптвахт, убеждали нас, что мы находимся не дома, а в гостях у исторического, религиозного врага.
Других турецких физиономий почти не было видно — они точно попрятались куда от нас… Только пронырливые сыны Израиля и длинноносые грекосы шныряли в разных местах, приторно-любезно предлагая свои пошлые услуги в расчете, конечно, на выгодный гешефт.
Мы долго шатались по городу в сопровождении проводника, который подробно объяснял нам все достопримечательности столицы.
Вблизи нашей гостиницы помещалось здание русского посольства; государственный герб наш — орлы на воротах посольства—были покрыты черною материей.
Затем мы вышли на большую площадь, по краям которой находились громадные здания, которые, как объяснил проводник, составляли разные склады, арсенал, казармы и гауптвахту. Здесь же стояла батарея орудий, возле которой медленно расхаживал турецкий часовой. При нашем проходе он стал смирно, и довольно неграциозно отдал честь.
Здесь мы встретили еще несколько солдат и офицеров, которые очень вежливо козыряли нам.
Одежда и вооружение турецких воинов отличались новизной и блеском, особенно по сравнению с нашими боевыми поношенными костюмами; так что было даже несколько совестно за некоторых из наших офицеров, которые не успели еще обзавестись новою одеждой. Тут повторилось то же явление, как и в Бухаресте, где румынские офицеры окончательно затмили нас блеском и чистотой своих костюмов.
Затем мы направились в городской сад.
Все нежные растения юга можно было найти здесь: колоссальные тополи, лавры, померанцы, кипарисы, мирты, платаны и масса ароматичных цветов…
Сад спускался террасами к ручью; посреди него устроена была красивая ротонда с рестораном, несколько беседок, фонтанов и разных украшений; словом, устройство совершенно европейское.
Гуляющих было очень мало, и преимущественно иностранцы. Отдохнув здесь, и полюбовавшись красивым видом, мы направились осматривать Золотой Рог, исходили еще несколько верст, и уже поздно вечером, нагулявшись вдоволь и налюбовавшись видами Стамбула, мы, усталые и проголодавшиеся, вернулись в свою гостиницу.
Войдя в залу, мы застали там Скобелева, который беседовал с первым драгоманом русского посольства, г. Ону. Разговор у них был очень оживленный и, кажется, о политике; не мешая им, мы прошли в столовую и занялись чаепитием. Часов около одиннадцати, Скобелев явился к нам в самом веселом настроении.
— Ну, господа, давайте ужинать! А знаете — продолжал он, усаживаясь, — я совсем другими представлял себе турок! Право, они высматривают молодцами! Прекрасно одеты, опрятны, в высшей степени любезны, расторопны… Нас приняли так мило, радушно… Я очень ими доволен!
— Да что, ваше превосходительство, вы нас не взяли с собой посмотреть на этих опрятных и любезных османов? — обиженным тоном обратился я к генералу, — Вы там веселились, а мы скучали!
— Вот еще чего захотели — вас брать! — усмехнулся Скобелев, — Тогда бы мы ничего и не увидели: султан и его придворные наверное разбежались бы, если бы увидели перед собою такой зверинец! Да, кстати, Дукмасов, вы тут бездельничаете — я вам нашел работу: сейчас после ужина садитесь на коня и поезжайте в Сан-Стефано; отвезете начальнику штаба (Гродекову) очень важную бумагу.
«Вот тебе и раз», подумал я, «это в двенадцать-то часов ночи, в такую темень, лупить по незнакомому городу и неизвестной дороге в Сан-Стефано! Удовольствия мало!» И свое горе я начал запивать лафитом.
После ужина Михаил Дмитриевич позвал меня к себе в кабинет и передал бумаги.
— Поезжайте сейчас — важное дело!
— Ваше превосходительство, позвольте мне выехать завтра пораньше. Ведь, все равно, я теперь буду блудить по Константинополю, не зная дороги, и до рассвета не попаду в Сан-Стефано. Наконец, начальник штаба теперь спит и ничего не сделает.
— Ну, пожалуй — сказал генерал, — только смотрите, завтра пораньше! Ну, убирайтесь, я спать хочу!
На следующий день, в четыре часа утра, я сидел уже на коне, и рысцой путешествовал по безлюдным улицам Константинополя. Спустившись с горы, я переехал по мосту через Золотой Рог, и очутился в чисто турецкой части города — в Стамбуле.
Не зная дороги, я решил держаться ближе к Мраморному морю. Улицы были узкие, кривые, дома большею частью деревянные и ветхие, в два и редко в три этажа. Попадавшиеся мне на встречу турки останавливались, и с удивлением и любопытством смотрели на русского офицера, который в такой ранний час забрался в самый центр турецкого населения. В конце одной из улиц я увидел громадное здание и большие своды. «Ага, вероятно, это та знаменитая стена», решил я про себя, «которая окружала в старину Царьград и защищала его от вторжения варваров. А эта арка принадлежит, должно быть, историческому Семибашенному замку, куда рассерженные султаны сажали послов европейских держав!»
Под аркой стоял турецкий часовой с ружьем и. прислонившись к стене, сладко спал. Я проехал как раз мимо него, лошадь моя даже фыркнула, но часовой не проснулся.
Проехав под аркой, я очутился на большой квадратной площади, которая со всех сторон была окружена сплошным трехэтажным зданием под одною крышей. Площадь была вымощена плитами и совершенно пуста. Напротив виднелась тоже арка.
— Чорт возьми! уж не забрался ли я в султанский сераль — он, кажется, где-то в этом месте.
Я направить коня дальше, и въехал во вторую арку.
За нею оказалась вторая площадь, поменьше первой, тоже совершенно пустая.
С правой и с левой стороны этой площади виднелись снова две небольших арки. «Куда же ехать?» размышлял я, «как бы не попасться каким-нибудь фанатикам; зарежут, канальи, как собаку.
Но только что я повернул коня вправо, как услышал позади себя страшный крик. Оглянувшись, я увидел человек десять турок, которые бежали ко мне и, размахивая руками, что-то неистово кричали.
— Вам чего, черти? — обратился я к ним, останавливая коня. Вместо ответа, они окружили меня со всех сторон, схватили под уздцы мою лошадь и все вместе что-то загалдели.
— Не сметь трогать лошадь! — закричал я на них, и крутым поворотом освободил коня из их рук.
Они подались назад, но, видимо рассерженные, стали орать еще неистовее, жестикулируя сильно руками.
Не понимая ни слова по-турецки, я, тем не менее, из чувства самосохранения, внушительно погрозил им своею солидною плетью, и несколько раз произнес название «Сан-Стефано», показывая рукой по направлениям этого пункта.
Угроза, очевидно, подействовала, потому что они видимо, присмирели, и более спокойным и вежливым тоном начали объяснять пантомимами, что я должен ехать назад. Я сообразил, что, вероятно, заехал не туда, куда следует, и, поворотив коня, шагом направился обратно, сопровождаемый всею пешею ватагой турок. Два из них побежали вперед, в здание, и скоро из последнего вышел еще какой-то турок, знавший немного русский язык (вроде того, как в наших южных городах говорят по-русски разные восточные люди — разносчики апельсинов, лимонов и пр.).
Он объяснил, что я заехал в какой-то гарем, но в какой именно — я так и не мог разобрать.
«Славная штука!» подумал я, «зачем только они меня остановили! Там бы я согласился подольше остаться; бумаги Скобелева подождали бы! Хорошо, что не поехал ночью, как приказывал Скобелев — эти господа не поцеремонились бы со мною тогда!»
Турки проводили меня до первой арки, где, стоял часовой; последний от их крикливого разговора проснулся, и с удивлением смотрел на меня. При проезде мимо него он преуморительно отдал мне ружьем честь.
Раскланявшись с турками, которые объяснили мне дорогу, я крупною рысью направился мимо Семибашенного замка в Сан-Стефано, и в шесть часов был уже с докладом у полковника Гродекова.
|
|
